CC BY
51
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 10. ЖУРНАЛИСТИКА. 2005. № 1
ДИСКУССИЯ О.Н. Шеховцова
ИСТОРИЯ ОДНОЙ КРИТИЧЕСКОЙ БАТАЛИИ ВОКРУГ ВЛАДИМИРА НАБОКОВА И ЕЕ ПРЕЛОМЛЕНИЕ В ЕГО ХУДОЖЕСТВЕННЫХ ПРОИЗВЕДЕНИЯХ
В марте 1930 г. в первом номере журнала "Числа" Георгий Иванов опубликовал статью, которая, как принято считать, положила начало литературной войне между "парижанами" и Владимиром Набоковым1. Одна из самых резких рецензий, когда-либо ему посвященных, четко разделила литераторов на противников и поклонников Сирина, спровоцировав в эмигрантской прессе бурную полемику, которая дала основу для некоторых образов в произведениях Набокова.
По иронии судьбы статья Иванова оказалась первой попыткой определить значение набоковского творчества. До этого момента Сирин числился "в разряде начинающих", хотя на его счету было несколько сборников рассказов и стихов и три романа, в том числе "Защита Лужина". В результате полемики писателя зачислили "в разряд завершающих, с зачетом ему всего периода предварительного сомнения" (Осоргин, 1931). Особой новизной нападки Иванова не отличались: копирование иностранных образцов («секрет того, что главным образом пленило в Сирине некоторых критиков, объясняется просто: "Так по-русски еще не писали". Совершенно верно, — но по-французски и по-немецки так пишут почти все»), слишком блестящий стиль ("все-таки это хорошо сработанная, технически ловкая, отполированная до лоску литература и как таковая читается с интересом и даже с приятностью"), трудноуловимая духовность («этот знакомый нам от века тип способного, хлесткого пошляка-журналиста, "владеющего пером" на страх и удивление обывателю, которого он презирает и которого он есть плоть от плоти, "закручивает" сюжет с "женщиной", выворачивает тему, "как перчатку", сыплет дешевыми афоризмами и бесконечно доволен»).
Возмущение литературной общественности вызвали не эти упреки, а оскорбительный тон статьи: "В кинематографе показывают иногда самозванца-графа, втирающегося в высшее общест-
1 См.: Примечания // Набоков В.В. Pro et contra. СПб.: Издательство Русского Христианского гуманитарного института, 1999. С. 901.
во. На нем безукоризненный фрак, манеры его "верх благородства", его вымышленное генеалогическое древо восходит к крестоносцам... Однако все-таки он самозванец, кухаркин сын, черная кость, смерд. Не всегда, кстати, такие самозванцы непременно разоблачаются, иные так и остаются "графами" на всю жизнь. Не знаю, что будет с Сириным. Критика наша убога, публика невзыскательна, да и "не тем интересуется". А у Сирина большой напор, большие имитаторские способности, большая, должно быть, самоуверенность... При этих условиях не такой уж труд стать в эмигрантской литературе чем угодно, хоть "классиком"» (Иванов, 1930). Из-за этого абзаца, задевавшего честь матери писателя Елены Ивановны Набоковой, он едва не вызвал критика на дуэль. Отговорили друзья (Мельников, 1996: 75).
Большинство литераторов, отреагировавших на рецензию Иванова, были единодушны в оценках: выходка не имеет ничего общего с критикой, бросает тень на журнал и не делает чести ее автору (Савельев, 1930; Ходасевич, 1930; Зайцев, 1930; Нальянч, 1930; Струве, 1930). Открыто поддержать выпад Иванова решились всего двое: Андрей Луганов («Блестяща статья Георгия Иванова о В. Сирине... В его суждениях... высокое чутье к истинно художественному, убежденная смелость оценок, "передовая" — в самом лучшем смысле — прозорливость» — Луганов, 1930: 4) и Зинаида Гиппиус, которая из дружной отповеди других критиков сделала парадоксальный вывод: раз "сравнительно мягкая, только прямая, заметка Г. Иванова, да еще о таком посредственном писателе, как Сирин, вызывает... бурю негодования", значит, нет больше свободы слова в русском зарубежье, ведь «в "Весах" заметка Иванова показалась бы нежным мармеладом» (Гиппиус, 1930: 148—149), да и будучи напечатана в других "толстых" дореволюционных журналах, прошла бы без такого дружного протеста. "Опасения" Гиппиус, разумеется, не оправдались, и еще несколько лет Сирина атаковали оба поколения "Чисел": и старшее (Иванов, 1931; Гиппиус, 1933), и младшее (Терапиано, 1934; Варшавский, 1936).
Набоков позже объяснял неприличную выходку Иванова рецензией, которую он опубликовал в "Руле" на "банальный" роман его жены Ирины Одоевцевой "Изольда" (1: 300), оставляющий "неприятное впечатление" (Сирин, 1929). Эта рецензия прозвучала куда убедительнее, чем снисходительные слова Георгия Иванова о Сирине двумя годами ранее: «"Университетскую поэму" Вл. Сирина правильней было бы назвать "гимназической". Такими вялыми ямбами, лишенными всякого чувства стиха, на потеху одноклассников, описываются в гимназиях экзамены и учителя. Делается это, нормально, не позже пятого класса. Сирин несколько опоздал — он написал свою поэму в Оксфорде» (Иванов, 1927).
8 ВМУ, журналистика, № 1
В отличие от Георгия Иванова, чьи мстительные мотивы для непристойной рецензии были очевидны большинству литераторов русской эмиграции, Набоков-критик не отреагировал ни на этот отклик, ни на скандальную статью в "Числах", ни на продолжение травли в следующих номерах журнала. Он открыто ответил Иванову лишь десять лет спустя, с пренебрежением отозвавшись о его повести "Распад атома": "эта брошюрка с ее любительским исканием Бога и банальным описанием писсуаров (могущих смутить только самых неопытных читателей) просто очень плоха. И Зинаиде Гиппиус, и Георгию Иванову, двум незаурядным поэтам, никогда, никогда не следовало бы баловаться прозой" (Сирин, 1940).
Набоков-писатель оказался на высоте и повел свою войну литературными методами. В альбоме Владислава Ходасевича появилась написанная им и быстро ставшая известной в литературном мире эпиграмма:
— Такого нет мошенника второго
Во всей семье журнальных шулеров!
— Кого ты так? — Иванова, Петрова,
Не все ль равно? — Позволь, а кто же Петров? (РСС, 3: 829).
В июле 1931 г. в берлинском Клубе поэтов Набоков прочел перевод-мистификацию "Ночное путешествие" Вивиана Калмб-руда (Vivian Calmbrood — анаграмма Vladimir Nabokov), несколько строк которой содержали оценку его взаимоотношений с авторами "Чисел": "К иному критику в немилость / я попадаю оттого, / что мне смешна его унылость, / чувствительное кумовство, / суждений томность, слог жеманный, / обиды отзвук постоянный, / а главное — стихи его. / Бедняга! Он скрипит костями, / бренча на лире жестяной; / он клонится к могильной яме / адамовою головой... / И вообще: поэты много / о смерти ныне говорят; / венок и выцветшая тога — / обыкновенный их наряд" (РСС, 3: 669). В трех предложениях отмечены противостояние поэтики Сирина и "парижан", обыграно имя одного из противников и дан намек на редакторскую нечистоплотность Н. Оцупа и Г. Адамовича в финансировании "Чисел". Они брали у посредственного прозаика Александра Бурова деньги на выпуск журнала, а в обмен на материальную поддержку его произведения появились в последних шести номерах "Чисел" (с пятого по десятый). В конце 30-х годов о неприглядной истории рассказал Владислав Ходасевич (Возрождение. 10 марта 1939).
Набоков описал этот бесславный эпизод эмигрантской жизни в рассказе "Уста к устам" (1931), и образы его литературных недругов оказались настолько узнаваемы, что в "Последних новостях" разобрали уже готовый набор (VN, 1973: 46). Рассказ —
первая жертва цензуры среди набоковских произведений — вышел только в 1956 г.
Причина, по которой многие литераторы включились в "войну", лежала на поверхности: «Старики — Бунин и прочие — не могли простить Сирину его блеска и "легкого" успеха. Молодежь полагала, что он слишком "много" пишет» (Яновский, 1983:228). Не называя имен, Набоков описал в "Других берегах" это противостояние, объединив своих противников в единый образ "даровитого, но безответственного" литератора, который "совмещал лирику и расчет, интуицию и невежество, бледную немочь искусственных катакомб и роскошную античную томность. В этом мирке, где царили грусть и гнильца, от поэзии требовалось, чтобы она была чем-то соборным, круговым, — и меня туда не тянуло" (РСС, 5: 317).
Из всех участников этой литературной войны только Георгий Иванов сохранял злой боевой запал до самой смерти: «Очень рад до сих пор, что в пресловутой рецензии назвал его смердом и кухаркиным сыном. Он и есть метафизический смерд. Неужели вы любите его музу — от нее разит "кожным потом" душевной пошлятины» (письмо В.Ф. Маркову от 7 мая 1957 г. — Минувшее: 261—262). Владимир Варшавский, по требованию Иванова написавший ругательную статью о Сирине, двадцать лет спустя сокрушался: "И зачем я это сделал?.. Не понимаю" (Яновский, 1983: 120). В своей итоговой книге "Незамеченное поколение" он оценил прозу Набокова как единственную, блистательную и удивительную удачу «"молодой" эмиграции» (Варшавский, 1956: 214).
Владимир Набоков, который однажды в пылу азарта напал на "парижанина" Бориса Поплавского ("Редко, очень редко в стихах Поплавского сквозит поэзия... Оговорюсь (как, кстати сказать, любит выражаться критик Адамович): то хорошее, подлинное, что так редко попадается у Поплавского, — дело счастливой случайности" — Сирин, 1931), позже сожалел об этом: "я писал одно время посредственные критические заметки, — кстати, хочу тут покаяться, что слишком придрался к ученическим недостаткам Поплавского и недооценил его обаятельных достоинств" ("Другие берега" — РСС, 5: 317). Сразу после переезда в США он рекомендовал включить его стихи в готовящуюся антологию русской поэзии (письмо Джеймсу Лафлину от 10 февраля 1941 — ЯЬ: 37).
Георгий Адамович в книге "Одиночество и свобода" (1955) назвал Набокова "писателем исключительно талантливым" (Адамович, 1955: 113), а позже, признавая бывшие между ними разногласия, резюмировал: "Что останется от эмигрантской литературы? Проза Набокова и поэзия Поплавского" (Иваск, 1979:98).
Примечательно, что свое отношение к поступку Георгия Иванова Набоков высказал лишь в эпиграмме, предназначенной к тому же не для публикации, а только для "своих". Таким образом, "хорошему поэту, но грубому критику" (80: 39) Г. Иванову от него досталось куда меньше, чем автору "совершенно никчемных" стихов, однако же "тонкому, подчас блестящему литературному критику" Г. Адамовичу (Сирин, 1929). Основной град литературных ударов принял на себя именно Георгий Адамович, который в травле Сирина "Числами" участия, во всяком случае открытого, не принимал. Важнее, чем критическая брань, для Набокова оказалась литература и эстетические принципы. Память об Адамовиче и его литературе "человеческого документа" послужила Набокову для создания нескольких образов: Христофора Мортуса ("Дар"), Жоржика Уранского ("Пнин"), Адама Атроповича, Демьяна Базилевского и Христофора Боярского ("Смотри на арлекинов!").
В образе Христофора Мортуса Набоков объединил двух своих противников. У критика стиль Адамовича, но за мужской подписью скрывается немолодая женщина, что указывает на Гиппиус. На протяжении романа Федор ни разу не встречается с Морту-сом, но вместе с читателями "Дара" знакомится с двумя его рецензиями, пародирующими манеру Адамовича, включая обилие вводных слов (РСС, 4: 257, 477—78), приблизительное цитирование (348), и его любимую идею "человеческого документа" (349, 479). Думаю, мнение Федора о рецензиях Мортуса — это утрированные, но несильно, мысли самого Набокова о критическом методе Адамовича, который он использовал по отношению к своим литературным противникам: «ядовито-пренебрежительный "разнос", без единого замечания по существу, без единого примера, — и не столько слова, сколько вся манера критика претворяла в жалкий и сомнительный призрак книгу, которую на самом деле Мортус не мог не прочесть с наслаждением, а потому выдержек избегал, чтобы не напортить себе несоответствием между тем, что он писал, и тем, о чем он писал; весь фельетон казался сеансом с вызовом духа, который заранее объявляется если не шарлатанством, то обманом чувств» (348—349). Адамович, конечно, узнал себя в Мортусе, но, рецензируя номера "Современных записок", где публиковался "Дар", только один раз изменил благожелательный тон на нейтральный: «"Дар" Сирина длится — и сквозь читательский, не магический "кристалл", еще не видно, куда и к чему его клонит» (Адамович, 1938а) — потому что "Сирин романист слишком талантливый, чтобы досада довольно быстро не сменилась удовлетворением от остроты и выразительности его письма" (Адамович, 1938б).
В "Пнине" Жоржик Уранский появляется лишь однажды за обедом с шампанским, чтобы принять предложение состоятельного поклонника Лизы Пниной прославить в своей колонке ее музу. Описанный в нескольких строках эпизод, где влиятельный литературный критик из среды русской эмиграции в Париже за деньги "невозмутимо водрузил корону Анны Ахматовой" (АСС, 3: 44) на голову посредственной поэтессы, снова отсылает нас к истории с Александром Буровым, которому финансирование "Чисел" позволило увидеть на страницах журнала не только свои произведения, но и похвалу Адамовича.
"Смотри на арлекинов!" весь построен на фактах набоков-ской биографии, которые словно отражены в кривом зеркале. Количество жен главного героя множится до четырех, одни романы-"прототипы" в списке его произведений сливаются, другие — дублируются. Неудивительно, что Адамович угадывается сразу за тремя фигурами, одна из которых к тому же раздваивается. С Демьяном Базилевским Георгия Адамовича связывают конкретные детали его взаимоотношений с Набоковым, с Адамом Атроповичем — имя и лидерство в "парижской школе", с Христофором Боярским — образ Христофора Мортуса из "Дара". Христофор Боярский оказывается пародией на пародию, поэтому когда он появляется рядом с более "полнокровным" представителем Адамовича — критиком Базилевским — во время рождения нового литературного журнала "Простые Числа", то распадается на "его подпевал" Христова и Боярского. Базилевский, "крупный критик" и "верный зоил" Вадима Вадимовича, упрекает его в герметичности прозы и оказывается высмеян главным героем в третьей главе "Подарка Отчизне" (сплава "Дара" с "Подвигом"), что прямо указывает на Адамовича. Последний раз он появляется в "Смотри на арлекинов!" под видом "незабвенного вождя" "одаренных, неграмотных критиков новой интуитивной школы" в Париже Адама Атроповича, чье имя завершает нелицеприятное описание завсегдатаев литературных вечеринок: "проходимцев и проныр, величавых ничтожеств, участников всякого рода группок, тронутых гуру, благостных педерастов, пленительно истеричных лесбиянок, седовласых стариков-реалистов..." (АСС, 5: 200).
Основой для создания указанных образов, безусловно, послужила литературная война с "Числами". Если рассматривать их как ответы на выпады противников, то следует признать их удачными. Но в галерею образов, с которыми ассоциируется имя Набокова, ни один из них не вошел, потому что боевой запал писателя, к счастью, был не так велик, чтобы подменять литературу борьбой за нее.
Библиография
Адамович, Георгий
1938а Рец.: "Современные Записки", книга 65. Часть литературная // Последние новости. 1938. 20 янв. № 6144. С. 3.
19386 Рец.: "Современные Записки". № 66. Часть литературная // Там же. 2 июня. № 6276. С. 3.
1955 Одиночество и свобода. Нью-Йорк: Изд-во им. Чехова, 1955. Цит. по: СПб.: Logos, 1993.
АСС Набоков В. В. Собрание сочинений американского периода: В 5 т. СПб.: Симпозиум, 1999.
Варшавский, Владимир
1936 О прозе "младших" эмигрантских писателей // Современные записки. 1936. № 61. С. 409-414.
1956 Незамеченное поколение. Нью-Йорк: Изд-во им. Чехова, 1956. Гиппиус, Зинаида
1930 Литературные размышления // Числа. 1930. № 2-3 (август). С. 148-154.
1933 Современность // Там же. № 9. С. 143. Зайцев, Кирилл
1930 Рец.: "Числа" // Россия и славянство. 1930. № 71. 5 апр. С. 3. Иванов, Георгий
1927 Рец.: "Современные записки". Кн. 33 // Последние новости. 1927. № 2458. 15 дек. С. 3.
1930 Рец.: В. Сирин. "Машенька", "Король, дама, валет", "Защита Лужина", "Возвращение Чорба" // Числа. 1930. № 1. С. 233-236.
1931 Без читателя // Там же. 1931. № 5. С. 148-152.
Иваск, Юрий
1979 Разговоры с Адамовичем // Новый журнал. 1979. № 134. С. 92-101. Луганов, Андрей
1930 Рец.: "Числа" // За свободу! (Варшава). 1930. № 79 (3060). 23 марта. С. 3-4.
Мельников, Николай
1996 "До последней капли чернил..." Владимир Набоков и "Числа" // Литературное обозрение. 1996. № 2. С. 73-82.
Минувшее. М.; СПб., 1996. Вып. 19.
Нальянч С.
1930 Поэты "Чисел" // За свободу! 1930. № 113 (3094). 28 апр. С. 3. Осоргин, Михаил
1931 Пожелания // Новая газета. 1931. 1 марта. № 1. С. 3.
РСС Набоков В.В. Собрание сочинений русского периода: В 5 т. СПб.: Симпозиум, 1999-2000.
Савельев А. [Савелий Шерман]
1930 Рец.: "Числа" № 1 // Руль. 1930. № 2837. 26 марта. С. 2-3.
Сирин, Владимир
1929 Рец.: Современные записки. Книга 37. // Руль. 1929. 30 янв. № 2486. С. 2.
1931 Рец.: Б. Поплавский. "Флаги" // Руль. 1931. 11 марта. С. 5. 1940 Рец.: Литературный смотр. Свободный сборник. Париж, 1939 // Современные записки. 1940. № 70. С. 283-285.
Струве, Глеб
1930 Творчество Сирина // Россия и славянство. 1930. 17 мая. № 77. С. 3. Терапиано, Юрий
1934 Рец.: Камера обскура. Париж: Современные Записки; Берлин: Парабола, 1933 // Числа. 1934. № 10. С. 287-288.
Ходасевич, Владислав
1930 Летучие листы. "Числа" // Возрождение. 1930. № 1759. 27 марта. С. 3. Яновский, Василий
1983 Поля Елисейские. Нью-Йорк: Серебряный век, 1983. Цит. по: СПб.: Пушкинский фонд, 1993.
VN Nabokov Vladimir. A Russian Beauty and Other Stories. New York; Toronto: McGraw-Hill, 1973.
NW The Nabokov-Wilson Letters. Correspondence between Vladimir Nabokov and Edmund Wilson 1940-1971. Edited, Annotated and with an Introductory Essay by Simon Karlinsky. New York; London: Harper and Row, 1979. SL Vladimir Nabokov: Selected Letters 1940-1977. Edited by Dmitrii Nabokov and Matthew J. Bruccoli. London, Vintage, 1991. SO Strong Opinions (сollection of interviews, letters to editors, articles and 5 lepidoptera articles). New York: McGraw-Hill, 1973.
Поступила в редакцию 15.09.04
