CC BY
68РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
ИНСТИТУТ НАУЧНОЙ ИНФОРМАЦИИ ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ
СОЦИАЛЬНЫЕ И ГУМАНИТАРНЫЕ
НАУКИ
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ И ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА
РЕФЕРАТИВНЫЙ ЖУРНАЛ СЕРИЯ 4
ГОСУДАРСТВО И ПРАВО
4
издается с 1973 г.
выходит 4 раза в год
индекс РЖ 2
индекс серии 2.2
рефераты 97.04.001 -97.04.059
МОСКВА 1997
ИСТОРИЯ ГОСУДАРСТВА И ПРАВА
97.04.020. ДИСЦИПЛИНА И НАКАЗАНИЕ: РОЖДЕНИЕ ТЮРЬМЫ
Foucault M. Discipline and punish : the birth of the prison / Transe from the French by Sheridan A. - L.F : Penduin books (Lane), 1977. - IX, 333 p. — Bibliogr.: p. 326-333.
Следующая, четвертая глава книги -"Тюрьма", посвящается многоаспектному исследованию этого правового и политического института."
Одним из главных выводов автора является утверждение, что тюрьма появилась вовсе не в результате принятия новых кодексов. Тюремная форма вообще возникла вне правового механизма и обязана своим появлением тем многочисленным и широко распространенным в обществе процедурам, которые размещали индивидов в пространстве, классифицировали их, извлекали из них максимум времени и сил,тренируя их тела, кодируя их поведение, удерживая их в поле наблюдения, создавая механизмы наблюдения, регистрации, формируя на этой основе единый объем знаний (с.231).
Тюрьма как существенный элемент исправительных средств знаменует важный момент в истории уголовного правосудия. Но это имело важное значение и для истории тех дисциплинарных механизмов, которые разрабатывала новая классовая власть и с помощью которых затем был колонизирован правовой институт исправительного заключения, появившийся на стыке XVIII и XIX вв. Тюрьма как "наказание в цивилизованном обществе" явилась следствием переплетения правосудия, стремящегося быть "равным", и права машины с предполагаемой "автономией", но содержащей все асимметрии дисциплинарного подчинения.
''Окончание Начало см в №№ 3,4 за 1996 г , в №№ 1,2,3 за 1997 г
Тюремное наказание выглядело новшеством лишь в первые Годы XIX в., а затем оно приобрело настолько самоочевидный характер, было настолько связано с функционированием общества, что были забыты все другие наказания, разработанные реформаторами XVIII в. Казалось, что оно не имело альтернативы и было привнесено самим ходом истории. Даже сегодня, когда мы ясно осознаем все несовершенства тюремного заключения, его опасность (но не бесполезность), мы не "видим", чем бы его можно было заменить. Самоочевидный характер тюрьмы основывается на простой формуле "лишения свободы". Как же не быть тюрьме преимущественным наказанием в обществе, где свобода является благом, прнадлежащим всем в равной мере и к которому приобщен каждый индивид путем "универсального и постоянного чувства". Ее утрата имеет цену для вех В отличие от штрафа лишение свободы есть "эгалитарное" наказание В связи с этим тюрьма является наиболее ясным, простым и почти равным наказанием. Тюрьма делает возможным количественное измерение наказания, регулируя сроки его длительности.
Самоочевидность тюрьмы основывается также и на ее предполгагаемой роли как средства перевоспитания индивидов. Посредством заточения, тренировки,выработки послушания тюрьма лишь воспроизводит, чуть с большим усилием, все механизмы, которые можно найти в самом общественном организме. Тюрьма напоминает и очень дисциплинированную казарму, и строгую школу, и темный цех. Все это и позволило тюрьме казаться наиболее современной и цивилизованной формой из всех наказаний.
Следует подчеркнуть, что тюремное заключение с самого момента своего зарождения в начале XIX в. предполагало как лишение свободы, так и задачу преобразования индивидов. В кодексах 1808 и 1810 гг и мерах, которые им предшествовали или следовали за ними, тюремное заключение никогда не подразумевало простого лишения свободы. Тюремное заключение было дифференцированным, каждому типу правонарушителей соответствовал свой вид тюрьмы - дом для арестантов, исправительный дом, центральная тюрьма, которые ставили перед собой различные цели. Человек, осужденный за мелкое преступление, не мог быть помещен в то же самое место, где отбывали срок осужденные за тяжкие преступления. Место заключения было
6-262
рассчитано-и на исправление виновного. Его перевоспитание должно было стать одним из внутренних следствий заключения. Методики исправления сразу же стали частью институциональных рамок исправительного заключения.
Движение за реформирование тюрем, за контроль над их функционированием возникло отнюдь не сегодня. Тюремная "реформа"- современница самой тюрьмы, она же определяла и программу ее действия. С самого начала тюрьма была охвачена сетью сопутствующих механизмов, которые сами стали частью ее функционирования, переплетаясь друг с другом за всю долгую историю тюрьмы. Проводились различные исследования, готовились докладные записки, действовали различные общества по наблюдению за работой тюрем. Принимались бесчисленные меры, приказы, законы, инструкции — от реформы тюремного заключения 1814 г., которая так никогда и не была воплощена, до закона 1844 г., составленного Токвилем, вызвавшего долгие дебаты о средствах, способствующих эффективности тюремного заключения.
Но тюрьму не следует рассматривать как инертный институт, сотрясаемый время от времени реформистскими движениями. "Теорией тюрьмы" служил постоянный набор оперативных инструкций, а не ее эпизодическая критика - одно из условий функционирования тюрьмы. Тюрьма всегда являлась частью того активного поля, где были распространены усовершенствования, эксперименты, теоретические установки и личные свидетельства. Институт тюрьмы всегда был фокусом общественной озабоченности и дебатов. Оформившись как правовое наказание, тюрьма отяготила старый юридико-политический вопрос права наказания всеми проблемами и спорами, которые окружали технологию исправления индивидов.
Во многих отношениях тюрьма была призвана стать универсальным дисциплинарным аппаратом: она отвечает за все аспекты жизни индивида — его физическую подготовку, склонность к работе, ежедневное поведение, моральное состояние. Тюремное заключение не имеет промежутков, его действие не прерывается, оно воплощает непрекращающуюся дисциплину. В итоге тюрьма получает почти тотальную власть над заключенными; обладая внутренними механизмами репрессий и наказания, она устанавливает деспотическую дисциплину. "Тюрьма доводит до
величайшей интенсивности все процедуры, имеющиеся в других дисциплинарных механизмах. Это, возможно, самая мощная машина для навязывания нового образа жизни преступнику; ее способ действия - принуждение к тотальному воспитанию, которое охватывает человека со всеми его физическими и моральными проявлениями" (с.235). Такое завершенное "реформирование" закладывает перекодировку существования, весьма отличную от простого юридического лишения свободы и того, что предусматривалось реформаторами XVIII в.
Первым принципом тюремного заключения является изоляция осужденного от внешнего мира, от всего, что мотивировало преступление, изоляция от других заключенных, чтобы избежать нежелательных последствий - заговоров, формирования будущих соучатстников преступлений, безнравственных актов. Тюрьма должна сформировать из правонарушителей, которых она собирает вместе, гомогенное взаимозависимое население. Одиночество используется здесь как позитивный инструмент для преобразования индивида, принуждающий его к размышлениям и последующему раскаянию. Одиночество косвенно индивидуализирует наказание. Чем больше осужденный способен на преступление, тем больше он будет размышлять над ним и тем больше страдать от одиночества. В то же время для полностью раскаявшегося преступника одиночество уже не так тягостно. Помимо прочего, изоляция осужденного гарантирует максимум применения к нему властных отношений, не ослабляемых никакими другими влияниями. Одиночество - первое условие тотального подчинения. Изоляция обеспечивает интимность взаимоотношений между осужденным и властью.
Именно по этому вопросу долго дебатировали две американские системы тюремного содержания — системы Оберна и Филадельфии. Обернская предписывала заключенному одиночную камеру на ночь, работу и прием пищи сообща с другими узниками, но при абсолютном молчании, разговаривать можно было только со стражниками по их разрешению. Тюрьма должна была выступать как микрокосмос совершенного общества, где индивиды морально изолированы, но собираются вместе в строгих иерархических рамках, где горизонтальные отношения исключены, а коммуникации возможны лишь в вертикальном направлении Преимуществом этой системы, по словам ее сторонников, служило то, что она являлась
б*
дубликатом самого общества. Принуждение обеспечивалось материальными средствами и правилами, исполнение которых гарантировалось надзором и наказаниями.
В абсолютной изоляции, на чем настаивала филадельфийская система, реалибитация осужденногодолжна была осуществляться не столько от применения общего закона, сколько от осознания индивидом содеянного, от его внутреннего преобразования. Не внешнее уважение к закону и не страх наказания единственно должны были влиять на осужденного, но работа его собственного сознания прежде всего. Следствием этого становится глубокое подчинение, а не поверхностная привязанность, изменение самой морали, а не отношений.
Работа наряду с изоляцией также рассматривалась как элемент перевоспитания, о чем упоминается в кодексе 1808 г. Работа не являлась ни дополнением, ни поправкой к режиму тюремного заключения, она - его необходимое сопровождение. Но эта необходимость вовсе не того рода, о которой говорили реформаторы XVIII в., предполагая сделать заключение примером для назидания публики, а работу узников полезным возмещением обществу. В режи ме тюрьмы связь между работой и наказанием совсем другого типа
В период Реставрации и Июльской монархии во Франции велись дебаты, проливающие свет на функцию, предписываемую исправительному труду. Во Франции труд заключенных оплачивался. В связи с этим возникал вопрос: если работа в тюрьме оплачивается, значит она не составляет части наказания и заключенный может отказаться ее выполнять. Более того, плата вознаграждала умение работников, а не исправление узника. Эта полемика оживилась в 1840 г., год экономического кризиса, рабочих волнений, когда наметилось противостояние между рабочими и работающими заключенными. Забастовщики выступали против цехов, использующих труд заключенных. Рабочая пресса обвиняла правительство в поощрении труда заключенных с целью понижения платы за свободный труд, в том, что заключенные работают в гораздо лучших условиях, что филантропические организации больше заботятся об условиях труда заключенных, нежели законопослушных рабочих. В правительство посылались письма протеста и различные петиции.
Ответы правительства и администрации неизменно сводились к заверениям, что исправительный труд никак не влияет на безработицу, которую он, якобы, вызывает, так как он ограничен в размерах. Вместе с тем он необычайно полезен в связи с благотворным эффектом, производимым на узников. Через обязательства, которые накладывает на человека труд, реализуются властные отношения, труд постоянно тренирует тела, исключая волнения от бездействия, труд вовлекает иерархию и надзор и незаметно отражается на поведении заключенных. Вместе с работой вводятся правила, которые реализуются без усилий, без использования репрессивных мер. Заняв заключенного работой, вы приучаете его к порядку и послушанию. Со временем в привычных регулярных действиях, к которым он поначалу приучается, узник находит определенное лекарство от блужданий своего воображения. Исправительный труд должен рассматриваться как механизм, преображающий свирепого, безрассудного, беспокойного преступника в существо, которое в совершенстве использует свою роль. "Тюрьма - не цех, это машина, чьи осужденные рабочие являются одновременно и винтиками этой машины и ее продуктом" (с.512). Тюрьма занимает работой своих обитателей с единственной целью заполнить время осужденных. Если тюремная работа и имеет экономические последствия, то они состоят в производстве индивидов, механизированным согласно общим нормам индустриального общества. "Труд есть промысел Божий для современных народов, он заменяет мораль, заполняет пустоты, оставленные верой и рассматривается как основа всех благ. Труд должен быть религией тюрем. Для машины-общества требуются чисто механические средства преобразования" (цит. по: с.242). Труд обращает вора в послушного рабочего. В этом польза вознаграждения за труд узника. Плата внушает "любовь и привычку" к труду. Она предлагает правонарушителям,правила, которые реализуются без усилий, без использования репрессивных мер.
Не знающих понятий "мое" и "твое", тонкого чувства собственности, того, что заработано своим потом, плата приучает, к добродетели экономии и накопления. Плата за труд заключенных награждает не за производство, она функционирует как мотив и мера индивидуального преобразования: это правовая фикция, так как она не представляет "свободное" награждение рабочей силы, но является
изобретением, эффективным для методов исправления. Польза исправительного труда не в выгоде и не в формировании полезного умения, а в установлении властных-отношений, схемы индивидуального подчинения и приспособления к производственному аппарату.
Но тюрьма выходит за рамки простого лишения свободы и более значительным способом. Она все больше становится инструментом модуляции наказания, аппаратом, который в ходе исполнения приговора, кажется, имеет право, по крайней мере частично, брать на себя сами принципы определения наказания. Конечно, институт тюрьмы не получал такого "права" ни в XIX в, ни в XX в.,за исключением некоторых фрагментарных случаев. Но притязания на это со стороны тюремной администрации высказывались очень давно и выдвигались в качестве важнейшего условия функционирования тюрьмы, ее эффективности в деле перевоспитания заключенных, вмененного ей законом. Это прежде всего касалось длительности тюремного заключения как наказания, По мнению тюремных властей длительность наказания должна зависеть не только от тяжести преступления, но и от "полезной" трансформации осужденного во время срока его заключения. Изоляция, должна прекращаться в случае полного преображения узника - ее продолжение в данном случае негуманно и обременительно для государства. Правильная длительность наказания должна соответствовать не только конкретному преступлению и его обстоятельствам, но и ходу осуществления наказания и его результатам. Наказание должно индивидуализироваться не на основе индивида-преступника, юридического субъекта преступления, а на основе наказанного индивида, объекта надзираемого перевоспитания, индивида в заточении, встроенного в тюремный механизм, который его преобразует и на который он реагирует (с.245).
В связи с этим качество и содержание заключения не должны более определяться единственно характером преступления. Юридическая тяжесть преступления вовсе не единственная характеристика преступника, указывающая на его способность к перевоспитанию. В частности, различие между правонарушением и преступлением, признаваемое уголовным кодексом, предписывающим в обоих случаях различное наказание, отнюдь не является оперативным в понятиях перевоспитания. Таково было общее мнение начальников центральных тюрем, выраженное в ходе
опроса, проведенного в 1836 г. Отсюда возникла идея, что строгость наказания не должна быть в прямой зависимости от уголовной тяжести преступления и что она не должна определяться однажды и для всех. Будучи деятельностью по исправлению, заключение предъявляет к узнику свои собственные требования. Последствия заключения должны определять его стадии, его временные увеличения, последующие сокращения, его строгость. Прогрессивная система наказания, применявшаяся в Женеве с 1825 г., часто находила сторонников во Франции.Они считали, что определение наказания, конечно же, является правовым решением, но управление этим решением, его качеством и строгостью должно принадлежать автономному механизму, который наблюдает за последствиями наказания изнутри. При этом должно допускаться, что правовые органы могут не иметь непосредственного контроля над всеми этими процедурами, подправляющими наказание в ходе его исполнения. Те, кто управляет заключением, должны обладать необходимой автономией, когда речь идет об индивидуализации и различиях при применении наказаний. Начальники тюрем, надзиратели, священники, инструкторы гораздо более приспособлены к исполнению исправительной функции, чем те, кто обладает властью наказывать. Именно их суждение (в форме наблюдения, диагноза, характеристики, информации, классификации), а не вердикт в форме определения вины, должно определять внутреннюю модуляцию наказания - в сторону смягчения или прекращения.
Все вышесказанное подводит нас к выводу, который хотя и знаменует собой истинное начало современной исправительной функции, но который очень немногие юристы осмелятся сегодня принять без некоторого колебания. Автор предлагает назвать его Декларацией Карцерной Независимости, в которой для тюрьмы провозглашается право быть властью, обладающей не только административной автономией, но и частью карательного суверенитета. Такое утверждение прав тюрьмы подразумевает следующие принципы: уголовное правосудие есть произвольный орган, подлежащий устранению; на судебном уровне следует оценивать не столько действия, сколько самих деятелей-агентов, измеряя их "намерения, которые придают человеческим действиям такие различные оценки", и таким образом выправлять, если это возможно, оценку законодателя; следует предоставить автономию
"пенитенциарному правосудию", что, возможно, самое важное; считать оценку судьи "средством пред-осуждения", так как мораль преступника может быть оценена .только после проверки. Судья, таким образом, нуждается в обязательном и подправляющем его надзоре, осуществляемым исправительной тюрьмой.
Эта вымышленная автором Декларация является хорошим примером того избыточного давления "карцерного" заключения в отношении заключения "судебного", которое осуществлялось с рождения тюрьмы в форме отдельных видов практики, либо проектов. Позже это не исчезло, но проявилось как второстепенные следствия. Карцерная машина тесно вплелась в функционирование тюрьмы. Карцерная автономия весьма очевидна в "бессмысленных" актах насилия, совершаемых охраниками, или в деспотизме администрации, имеющей все привелегии закрытого сообщества. Корни карцерной машины проникают всюду, они очевидны в рассуждениях о "полезности" тюрьмы, о том, что лишение свободы должно с самого начала направляться на перестройку индивидов. Для этого карцерный аппарат пользуется тремя схемами: политико-моральной схемой индивидуальной изоляции и иерархии ; экономической моделью силы, применяемой в принудительном труде, и технико-медицинской моделью лечения и нормализации. Камера, цех, госпиталь. Все пространство тюремного заключения фактически заполняется практиками дисциплинарного типа. Это дисциплинарное дополнение к юридическому наказанию и является тем, что коротко называется "пенитенциарией" (с.248).
Такое дополнение принималось нелегко. Это был вопрос принципа: наказание должно быть ничем иным, кроме как лишением свободы. Во второй половине XIX в. пенитенциарный порядок уже прочно утвердился и вопрос о его устранении не поднимался. Была лищь проблема контроля за ним, в связи с чем возрос престиж судьи, который по желанию мог инспектировать тюрьму. Веком позже появился магистрат, наделенный правом определения наказаний.
Пенитенциарной системе удалось утвердиться и захватить все уголовное правосудие вместе с судьями благодаря тому, что она сумела установить усложнившиеся до запутанного лабиринта связи между уголовным правосудием и знанием. Тюрьма как место, где осуществляется наказание, стало местом наблюдения за наказуемыми. Это наблюдение складывалось не только из
постоянного надзора, но и из знания о каждом обитателе тюрьмы, его поведении, его мыслей. Вследствие этого тюрьмы должны рассматриваться как места, где формируется клиническое знание о преступниках. И хотя процедуры осуществления власти стали широко распространенными, только в пенитенциарных институтах утопия Бентама смогла полностью воплотиться. С 1830 г. Паноптикон стал архитектурной программой большинства тюремных проектов. Это был наиболее прямой способ выражения "интеллекта дисциплины в камне" (с.249).
Автономия карцерного режима и знание, порождаемое им, позволили увеличить полезность наказания. Преступник стал объектом изучения, применения механизмов наказания. Все это привело к тому, что пенитенциарное учреждение со всей своей технологией совершило любопытную подмену: из рук правосудия оно получает осужденного, но все свои усилия направляет на совершенно другой объект, определяемый такими параметрами, которые вовсе не принимались во внимание судом при вынесении приговора и имеют отношение только к исправительной технологии. Имя этого нового объекта - делинквент.
Делинквент отличается от преступника тем, что для его характеристики важно не совершенное им деяние, а его жизнь. Правовое наказание накладывается на деяние, пенитенциарные методы направлены на исследование жизни преступника. За фигурой преступника, которому расследование вменяет ответственность за совершенное преступление, стоит делинквент, чье постепенное формирование отражено в его биографическом расследовании. Делинквент, в отличие от преступника, не только автор своего преступления, но и связан с ним целым клубком сложных связей (инстинкты, побуждения, тенденции). Потенциальные методы направлены не на отношения между исполнителем и преступлением, а на склонности преступника к преступлению.
Постепенно сформировавшееся "позитивное" знание о делинквентах и их разновидностях было весьма отлично от юридических определений преступлений и их обстоятельств. Оно отличалось также и от медицинского знания, что позволило ему ввести понятие ненормальности индивида, лишающее преступное деятие его криминального характера. Целью этого нового знания является "научное" определение совершенного деяния как
7-262
преступления, а индивида как делинквента. Так стала возможной криминология (с.254).
На смену поругаемому, мучимому преступнику прошлого времени появляется тюремный узник, сдублированный "делинквентом", с душой преступника, которого сфабриковал сам пенитенциарный аппарат как объект применения права наказания и как объект так называемой пенитенциарной науки.
Пенитенциарная методика и делинквент являются близнецами-братьями,технологическим ансамблем, который формирует и изучает объект применения своих инструментов. Теперь эту делинквентность как аномалию,отклонение, потенциальную угрозу, болезнь, форму существования придется брать во внимание при составлении новых кодексов. Делинквентность это реванш тюрьмы над правосудием. И реванш весьма угрожающий, чтобы юристы и дальше могли безмолствовать (с.255).
Не следует забывать, что тюрьма не является глубинным элементом системы наказаний, она им стала на стыке XVIII и XIX вв. Тема наказующегЬ общества и семио-техника наказания, которыми наполнены "идеологические" кодексы, вдохновленные Беккариа и Бентамом, сами по себе не привели к универсальному использованию тюрьмы. Тюрьма пришла из другого места - от применения механизмов, соответствующих дисциплинарной власти. Теперь эти механизмы и достижения тюрьмы распространились на все современное уголовное правосудие. А делинквентность и делинквенты существуют на нем как паразиты. Необходимо исследовать причины этой "эффективности" тюрьмы. Уголовное правосудие XVIII в. обозначило лишь два возможных направления объективации преступника: к первому относились "монстры", моральные и политические, выпавшие за пределы общественного договора; второе имело в виду юридических субъектов, реабилитируемых в ходе наказания. Теперь же "делинквент" позволяет объединить эти два направления и учредить,( авторитетом медицины, психологии, криминологии,) индивида, в котором нарушитель закона и объект научных методик нераздельны. То, что давление тюрьмы на систему наказаний еще не вызвало резкого отпора, имеет несколько причин. Одна из них в том, что, фабрикуя делинквентность, тюрьма предоставила уголовному правосудию единое поле объектов, установленных "науками", и позволила
уголовному правосудию функционировать на общем горизонте "истины".
"Тюрьма является самой темной областью аппарата правосудия. Это то место, где власть наказания, которая больше не осмеливается показывать себя открыто, молчаливо организует поле объективности, в котором наказание сможет открыто функционировать как лечение, а приговор будет описан в понятиях знания" (с.256).
Переход от публичных казней, с их зрелищными ритуалами, к тюремным наказаниям, скрытых архитектурой и охраняемых тюремной администрацией, не является переходом к недифференцированному, абстрактному, смешанному наказанию. Это переход от одного искусства наказания к другому, не менее мастерскому, это техническая мутация. Переход ознаменовался символическим событием - отменой ритуала сопровождения закованных в цепи каторжников в места заключения в 1837 г. и организацией доставки заключенных в специальной полицейской повозке, своеобразной тюрьме на колесах. Раньше прохождение каторжных групп через города и поселки сопровождалось некими празднествами, сатурналиями наказания, грандиозными спектаклями, наглядно изображавшими содеянные каторжниками преступления. Позднее эти шумные вакханалии дополнились элементами конфронтации и борьбы, а часто и прямыми угрозами, в адрес властей со стороны народа. Поэтому возникла необходимость покончить с этими легализованными народными мятежами и ввести передвижение осужденных в рамки административного приличия. Пришедшая на смену полицейская повозка была мобильным эквивалентом Паноптикона. В приципе это был тщательно смоделированный дисциплинарный механизм.
Критика тюрем и ее методов возникла очень рано (1820-45 гг.) и сводилась к нескольким положениям, которые и сегодня повторяются почти без изменений: тюрьмы не сокращают рост преступности, порождают рецидивы, они готовят делинквентов самим способом их содержания, способствуют созданию криминальных организаций, косвенно воспроизводят правонарушителей, обрекая семьи заключенных на нищету. Ответ на эту критику также всегда одинаков. Вот уже 150 лет тюрьма пытается справиться со своими недостатками собственными средствами: новой активизацией пенитенциарной
т
техники, реализацией исправительных проектов. За это время сформировалось несколько стойких утверждений, какими в действительности должны быть хорошие "пенитенциарные условия": 1. Главной функцией исправительного заключения должно быть преобразование индивидуального поведения. 2. Заключенные должны распределяться не только в зависимости от тяжести преступления, но и с учетом возраста, ментальности, методов исправления. 3. Необходима возможность сокращения наказания, обусловленная индивидуальностью осужденного, достигнутыми результатами. 4. Труд должен стать существенным элементом перевоспитания и прогрессивной социализации узников. 5. Воспитание осужденного является для администрации необходимой предосторожностью в интересах общества и обязанностью узника. 6. Тюремный режим, хотя бы частично, должен надзираться и управляться особым штатом лиц, обладающих соответствующими моральными качествами и профессиональными способностями, требуемыми от воспитателей. 7. Тюремное заключение должно сопровождаться последующими мерами надзора до полной реабилитации узника.Слово в слове, из одного столетия в другое повторяются одни и те же формулировки. Поэтому не следует рассматривать становление тюрьмы, ее неудачи и более или менее успешные попытки реформирования как три различных, следующих одна за другой стадий. Это скорее единая система, исторически наложенная на юридическое лишение свободы и состоящая из а) дополнительного дисциплинарного элемента тюремного заключения (элемента "над-власти"); б) производства методики, пенитенциарной "рациональности" (элемента дополнительного знания); в) воспроизводства де факто, если не увеличения, преступности, которую тюрьма должна ликвидировать (элемент обратной эффективности); г) повторение "реформ" (элемент утопического дублирования). Именно этот сложный ансамбль и составляет "карцерную систему", а не только инструмент тюрьмы с ее стенами, штатом, правилами и принуждением (с.271). Карцерная система объединяет в себе теории и архитектуру, принудительные правила и научные установки, реальный эффект и непобедимые утопии, программы исправления правонарушителей и механизмы, усиливающие делинквентность. Предполагавшийся крах тюрьмы не является ли он частью функционирования тюрьмы? Если интитут тюрьмы так долго существует и так неподвижен, если
принцип исправительного заключения никогда не подвергался серьезному сомнению, то это, конечно же, потому, что карцерная система глубоко укоренилась и выполняет определенные,очень четкие функции.
Общая схема правовых реформ сложилась в конце XVIII в. в борьбе против массовых правонарушений, часто имевших политическое измерение. На местах это выражалось в отказе платить налоги, захвате товаров, продаже их по "справедливым ценам", в конфронтации с представителями власти. Движение роялистов, например, воспользовалось отказом крестьян подчиниться новому закону о собственности, религии и воинской повинности.В отказе от права и его установлений просматривалась борьба с теми, кто принимает их в своих интересах, против нового режима земельной собственности, установленного буржуазией. Наиболее жесткой эта борьба была между Термидором и Консулатом. В начале XIX в. борьба против новой системы легальной эксплуатации труда принимала и насильственные формы (разрушение машин), и обычные (абсентизм, отказ от работы, бродяжничество, кража сырья, обман в качестве и количестве проделанного труда). Выступавшие знали, что они противостоят не только праву, но и классу, который его навязал. Целые серии беззаконий, существовавших в предшествующем столетии изолированно, теперь сошлись вместе, создавая реальную угрозу. Все эти массовые выступления подкрепляли "великий страх" перед народом; он в целом рассматривался как преступный и мятежный, варварский и аморальный, внезаконный класс, что часто можно было слышать в речах законодателей, филантропов, исследователей жизни рабочего класса.
Именно эти процессы позволили утверждать, в отличие от теорий XVIII в., что преступления - это не потенция, заложенная мотивами и страстями в каждом человеке, а характерная черта исключительно определеннного социального класса, а именно — низших слоев социальной организации. В связи с этим заявлялось, что право адресуется не ко всем одинаково, что оно является предписанием одного класса, приверженным к порядку, другому классу, нарушающему порядок. Право и правосудие не колебаясь заявили о своей классовой диссимметрии (с.276).
В такой обстановке и тюрьма не упускает своего шанса, добавляя еще одну форму беззакония к массе других, преследуя одних
и оставляя "в тени тех, кого она пожелает или вынуждена терпеть. Строго говоря, это и есть делинквентность. В ней не следует усматривать самую сильную форму беззакония, которую правоохранительный аппарат должен искоренять посредством тюремного заключения в виду его опасности. Это скорее следствие тюремного наказания, которое дает возможность дифференцировать,приспосабливать и надзирать беззакония. Несомненно, что делинквентность есть форма правонарушения, укорененная в самих правонарушениях. Но это то правонарушение, которое "карцерная система" со всеми ее ответвлениями вложила, сегментировала, изолировала, внедрила, организовала, укрыла в определенной среде и которой она придала инструментальную роль по отношению к другим беззакониям. Можно выдвинуть предположение, что тюрьма весьма преуспела в производстве делинквентности, специфическом типе беззакония, политически и экономически менее опасном и иногда полезном, а также в производстве делинквентов - внешне маргинальной, но фактически централизованно надзираемой Среды. Тюремное заключение, кажется, порождает закрытое, автономное и полезное беззаконие. Сфера делинквентности может показаться не субпродуктом тюрьмы, которая не всегда преуспевает в наказании, а скорее прямым следствием тюремного наказания.
Установление делинквентности фактически имеет ряд преимуществ: рассеянные, толпящиеся массы населения, практикующие эпизодические правонарушения заменяются относительно небольшой замкнутой группой индивидов, находящейся под постоянным наблюдением. Можно придать этой делинквентности менее опасные формы беззакония, удерживая ее под контролем на окраинах общества, сведя ее существование просто до опасных условий жизни. Такое сконцентрированное, наблюдаемое, обезоруженное беззаконие обеспечивает достаточно низкий уровень ежедневной практики правонарушений. Вид эшафота сменился видимостью самого существования делинквентности. Будучи отделенной от других массовых правонарушений, делинквентность служит удержанию их под контролем. Проституция, торговля оружием, незаконная продажа алкоголя и наркотиков — примеры функционирования "полезной делинквентности": существование правовых запретов создает вокруг них поле нелегальной деятельности,
которую удается держать под наблюдением, извлекая в то же время незаконную прибыль через элементы, которые сами нелегальны, но управляемы через их организацию в делинквентность.
Делинквентность - это и инструмент беззакония, которым власть окружает себя. Политическое использование делинквентов как информаторов и агентов-провокаторов было известно еще до XIX в. Но после Революции эта практика приобрела огромные размеры: политические организации напичкивались агентами, против забастовщиков рекрутировались убийцы, создавалась разновидность полиции, работавшей напрямую с правовой полицией. Все это надправовое функционирование власти частично подкреплялось массой резервного труда, порожденного делинквентностью.
Организация изолированного беззакония, замкнутого в делинквентности, была бы невозможна без развития полицейского надзора, без сбора и хранения документации о личностях преступников. Делинквентность со своими секретными агентами, которых она поставляет, вместе с полицией, которая прикрывает их своим авторитетом, учреждают средства постоянного надзора за населением. Но этот надзор способен функционировать только в связке с тюрьмой, так как она облегчает наблюдение за индивидами после их освобождения, способствует установлению контактов между преступниками, ускоряет формирование делинквентной Среды, замкнутой в самой себе, но легко наблюдаемой. Тюрьма и полиция — это двойной механизм, они вместе обеспечивают на всем пространстве беззаконий выделение, изоляцию и использование делинквентности. Тюрьма, полиция и делинквентность поддерживают друг друга и образуют замкнутый круг. Полицейский надзор обеспечивает тюрьму преступникам, тюрьма превращает их в делинквентов, выступающих мишенью и дополнением полицейского надзора, который регулярно отсылает некоторое количество делинквентов обратно в тюрьму. Посягательства полиции на правосудие не являются следствием каких-то изменений или сдвигов во власти. Это структурная черта, характеризующая карательный механизм современных обществ. Судьи тоже вносят свой вклад в учреждение делинквентности, то есть принимают участие в дифференциации правонарушений, надзоре, используют определенные беззакония, опираясь на беззакония господствующего класса (с.282).
Типичными фигурами этого процесса, получившего развитие в 30-40-е годы XIX столетия, явились Видок и Ласенэр. Первый, в прошлом закоренелый преступник, стал главой полиции. Именно в нем делинквентность обрела со всей очевидностью свой амбициозный статус как объект и инструмент полицейского аппарата, работающий на него и против него. Другой, из-за превратностей судьбы попавший в тюрьму, прославился чрезвычайной неумелостью и глупостью совершенных преступлений. Это был типичный "делинквент".
Нельзя сказать, что система полиция-тюрьма не встречала сопротивления. В ответ на ее попыткиустановить связи между делинквентностью и низшими слоями общества, демонизируя и смакуя в ежедневной прессе правонарушения, совершенные из-за нужды, гонений, с одной стороны, и обвиняя рабочее движение в связях с преступниками, с другой, рабочая пресса подчеркивала, что источником делинквентности является не индивидуальный преступник, а общество. Именно общество неспособно обеспечить основные потребности человека, оно разрушает в индивиде все надежды, возможности и приводит к преступлениям. Повышенное внимание к такой преступности призвано маскировать другую преступность, которая является причиной первой и всегда ее продолжением. "В то время как нищета усеивает ваши улицы трупами и заполняет тюрьмы ворами и убийцами, где пребывают в это время мошенники фешенебельного мира?... Самые коррумпированные экземпляры, самый вызывающий цинизм, самое бесстыдное ограбление. Вы не боитесь, что бедный человек, помещенный в док за то, что схватил с прилавка булочника кусок хлеба, однажды так разъярится, что камня на камне не оставит от биржи, этого дикого притона, где богатства государства и судьбы семей беззаконно крадутся" (цит.по: 287-288). Но делинквентность богатых терпится законами и когда она все же находит свой путь в суды, она может надеяться на снисходительность судей и усмотрение прессы.
Книга завершается анализом карцерной системы и последствий ее распространения в обществе. В своем завершенном виде карцерная система получила воплощение в тюрьме Метрэй, открытой в 1840 г. Эта тюрьма явилась дисциплинарной моделью в своем крайнем выражении, где для изменения поведения были сконцентрированы все принудительные технологии. В ней можно было найти и
"монастырь, и тюрьму, и школу и отряд". Небольшие, глубоко иерархиезированные группы, на которые были поделены обитатели Метрэй, следовали одновременно пяти моделям: семьи, армии, рабочего цеха, школы и суда. Начальники и их помошники здесь выступали как инженеры поведения, ортопеды индивидуальностей. Их задачей было производство послушных, умелых сельскохозяйственных рабочих. О том, насколько они преуспели, свидетельствует тот факт, что во время революции 1848 г., когда ученики всех школ примкнули к мятежу, подопечные Метрэя остались пребывать в полном спокойствии. Спецификой этой тюрьмы явилось то, что здесь впервые был открыт колледж по подготовке кадров тюремных инструкторов, существенным элементом программы которого было овладение теми же умениями и подчинение той же самой жесткой дисциплине, которую они потом будут требовать от заключенных. Здесь впервые обучали чистой дисциплине. Дисциплинарная техника стала преподаваемой "дисциплиной".
То, что родилось в Метрэе и получило там крещение, было новым типом надзора, объединяющим знание и власть над индивидами, которые сопротивляются дисциплине.
Несмотря на то, что согласно правовым принципам, соответствующему законодательству никакое внесудебное заключение не допускалось, тем не менее его практика никогда не прекращалась. Напротив, при посредстве тюрьмы классический механизм заточения стал обрастать, с одной стороны, правовыми наказаниями, с другой — дисциплинарной техникой.Границы между заключением, судебным наказанием и институтами дисциплины постепенно стираются, создавая огромный карцерный континуум, привносящий пенитенциарные методы в самые невинные дисциплины, внедряя дисциплинарные нормы в самое сердце исправительной системы, ставя перед мельчайшим правонарушением, малейшей ошибкой, отклонением или аномальностью угрозу делинквентности. Именно тонкая карцерная сеть со своими институтами и различными методами несет ответственность за существование произвольного,широкораспространенного, плохо интегрированного заточения. Вначале эта сеть формировалась в непосредственном окружении тюрем - в их сельскохозяйственных отделениях, в колониях для брошенных детей, для душевнобольных, малолетних
8-262
преступников, но затем стала распространяться все дальше и дальше, совершенно утрачивая какие-либо тюремные формы: в сиротских домах, при обучении ремеслам. . Отдельные карцерные методы практиковались в благотворительных обществах, в ночлежках, в поместьях. В конечном итоге карцерная сеть охватывает все дисциплинарные механизмы, которые существуют в обществе.
В уголовном правосудии тюрьма преобразовала процедуру наказания в пенитенциарную технику, карцерный архипелаг перенес эту технику из исправительного учреждения на весь социальный организм, что привело к некоторым важным следствиям.
Карцерная система вводит мельчайшие оттенки, позволяющие естественно переходить от беспорядка к преступлению и обратно, от нарушения закона к небольшим отступлениям от правила, требования, нормы. В классический период состояния преступления, греха, плохого поведения были разделены, поскольку относились к разным критериям и подотчетны различным властям. Карцерная же система функционирут согласно принципу относительной преемственности связанных друг с другом общественных институтов, карательных критериев и механизмов, что способствует на основе небольших отклонений укреплять правила и усиливать наказание. Если прежде наказывалось преступление, посягательство на общественные интересы, то карцерный режим преследует отступление от нормы, аномалию. Оппонента суверена, врага общества заменяет девиант, несущий в себе опасность преступления, беспорядка, безумия. Карцерная сеть путем бесчисленных связей объединила уголовное с ненормальным.
Карцерный архипелаг обеспечивает формирование в глубинах социального организма на почве легких правонарушений делинквентности, их взаимного перехлестывания и установление специфической криминальности.
Но, возможно, самым важным следствием карцерной системы и ее распространения далеко за пределы правового наказания является то, что она сумела сделать власть наказания естественной и легитимной, по крайней мере снизив порог терпимости к наказанию. Она стремится убрать все чрезмерное в осуществлении наказания. Значительное проникновение карцерной системы в право и его решения придает видимость правовой санкции дисциплинарным механизмам и тем определениям и суждениям, которые они
воплощают. Через сложную карцерную сеть пропускается модель самого правосудия, вследствие чего правила дисциплинарных институтов могут произвести закон, наказания имитируют вердикты и приговоры, надзор следует полицейской модели, а над всем этим стоит тюрьма, как бы придающая им санкцию. Весьма вероятно, считает автор, что огромная карцерная совокупность, обеспечивающая связь между властью дисциплины и властью закона, учредила реальную и материальную копию того химерического права наказывать, которое предусматривается теорией общественного договора (с.303).
Карцерная система в современном обществе явилась огромной поддержкой нормализующей власти. Именно эта система позволила появиться новой форме "права" - смеси законности и природы, предписаний и конституции, нормы. А это в свою очередь привело к внутренним изменениям судебной власти, по крайней мере, ее функционирования. Судьи теперь как бы стесняются выносить приговоры, они с большим желанием стремятся оценивать, диагностировать, различать нормальное от ненормального, восхвалять лечение и реабилитацию. Их постоянный "аппетит на медицину", обращение к ее экспертам, свидетельствует о том, что власть, которую они используют, лишь до определенного уровня регулируется законами, что на другом, более фундаментальном уровне, она функционирует как нормализующая власть. Именно эта власть и заставляет судей выносить "терапевтические" и "реабилитационные" сроки заключения, а вовсе не их гуманизм или муки совести. Нормализующая власть - порождение дисциплинарных механизмов и карцерной системы - стала одной из главных функций нашего общества.
Карцерная структура общества обеспечивает реальный контроль за телом и постоянное наблюдение. По самой своей природе аппарат наказания наиболее полно отвечает новой экономике власти и является инструментом формирования знания, в котором эта экономика нуждается. Его паноптическое функционирование обеспечивает эту двойную роль.
Все это объясняет необычайную устойчивость тюрьмы, хотя она с самого начала подвергалась нападкам. Если бы она была простым аппаратом репрессий в руках государства, то ее легче было бы перестраивать и искать более приемлемые формы. Но будучи
укорененной в механизмах и стратегиях власти, она противилась всем попыткам ее преобразования. Причем это сопротивление исходило не от тюрьмы как уголовной санкции, а от тюрьмы как части общей сети дисциплины и наблюдения. "В гуще этих механизмов нормализации, которые становятся все более строгими в соем применении, специфика тюрьмы и ее роль как связующего звена теряют что-то из своек^назначения" (с.306).
К.Ф.Загоруйко
97.04.021. ПАЙПС Р. ТРИ "ПОЧЕМУ" РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ. -М.; Спб: АШепеиш: Феникс, 1996. - 95 с.
Известный американский советолог постулирует и доказывает, что падение царизма и захват власти большевиками в России 1917-го г. не были заранее предопределены. Автор считает эти события своего рода аномалией, но поскольку это произошло и машина тоталитаризма была запущена, подъем к вершинам власти Сталина стал неизбежным послествием этой аномалии. В связи с этим Пайпс пытается ответить на три вопроса: почему пал царизм? Почему восторжествовали большевики? Почему на смену Ленину пришел Сталин?
Объяснять падение царского режима массовыми выступлениями было бы неверным. Когда так называемые массы устраивают беспорядки, причиной последних является какие-то конкретные тяготы, вполне подлежащие устранению или смягчению в рамках существующего строя. Только тяготы, испытываемые интеллектуалами, носят всеобъемлющий характер, только интеллектуалы убеждены, что ничего нельзя изменить, пока не изменишь всего. Подобные представления не свойственны широким слоям народа, независимо крестьяне это или рабочие. Крестьяне выступали за отмену частной собственности на землю, надеясь, что тогда земли хватит всем, рабочие - за улучшение условий труда. Требования парламентской демократии и конституции включались в петиции рабочих либеральной интеллегенцией, которая противилась любым реформам и находилась в непримеримой конфронтации с правительством.
Российское государство, пишет далее автор, строилось сверху, народ всегда был объектом приложения власти. Россия оказалась первой страной, заведшей у себя две полицейские системы, - одну
