CC BY-NC-ND
655
О.В. Новиков
МОДЕЛИ ВЛАСТИ И ЗНАНИЯ В ТЕОРИИ МИШЕЛЯ ФУКО
В статье анализируются три основные модели власти, представленные в работе Мишеля Фуко «Надзирать и наказывать» (и в цикле его лекций), а также ключевые понятия данной концепции. Автор показывает, что заинтересованность власти в определенной «объективности» знания не отменяет универсальной схемы взаимодействия власти и знания, разработанной М. Фуко.
Ключевые слова: «театр казни», нормализующее наказание, дисциплинарное общество, иерархический надзор, биовласть, расовый дискурс, модель власти, социальная практика.
В своей знаменитой работе «Надзирать и наказывать»1 М. Фуко подробно рассматривает три основные модели власти: «театр казни» (или «королевская» модель), «дисциплинарная» и «биовласть». Кроме того, и в этой монографии, и в цикле лекций «Нужно защищать общество» (прочитанных в Коллеж де Франс)2 Фуко уделяет большое внимание своеобразному дискурсу «гуманистических реформ», подготовившему две последние модели власти.
А первую из них, «театр казни», Фуко в основном относит к Средневековью и практикам королевской власти, датируя угасание этого «мрачного карательного празднества» (несмотря на его отдельные яркие вспышки) периодом 1830-1848 гг. [с. 14].
Согласно Фуко, формами преступления против королевской власти становятся оспаривание ее непрерывности и легитимности, отказ от исполнения обязанностей, связанных с налогами, податями, воинской службой. Но автор акцентирует внимание на случаях прямого покушения на жизнь короля (несмотря на их редкость), так как тело короля в рассматриваемой модели власти получает
© Новиков О.В., 2009
расширительное толкование - как «тело» самой власти [с. 44]. И потому ответом на подобное преступление могла быть только казнь и пытка - «роспись Короля на теле преступника», которая «вписывается в судебный церемониал, призванный произвести, вывести на всеобщее обозрение истину преступления» [с. 50-52]. По мнению Фуко, в данном случае речь идет не о справедливости, а скорее о мести короля преступнику (которые как бы уравниваются): «В исполнении обычнейшего наказания, в строжайшем соблюдении юридических форм действуют активные силы мщения» [с. 78].
Однако Фуко вводит еще одно характерное понятие - «терпимая противозаконность» [с. 119] - как важный элемент «микрофизики власти» в условиях несовпадения практической ситуации с идеально-юридической. В некоторых случаях, когда вассал не желает исполнять волю сюзерена, а подданный - волю государя, от власти требовалась терпимость, попустительство, чтобы социальное напряжение не оказалось чрезмерным [с. 119-120]. Существовало своего рода «пространство терпимости», использование которого подданные считали своей неотъемлемой привилегией и часто были готовы пойти на бунт, чтобы ее отстоять. При этом «верхи» и «низы» проявляли неожиданную солидарность: землевладельцы поддерживали крестьян, уклонявшихся от уплаты податей в казну, «новые предприниматели» поощряли отказ ремесленников выполнять цеховые правила, и даже контрабанда пользовалась широкой поддержкой населения. Такая ситуация фактически работала на экономическое развитие, но против легитимности королевской власти [с. 121].
Ситуация «театра казни», как и внутренние трения «механики власти» вообще, ярко проявлялась в тех случаях, когда осужденный в глазах народа превращался в героя. Фуко пишет:
Он представал как борец с законом, богачами, сильными мира сего, судьями, полицией и охранниками, с налогами и их сборщиками, и люди могли отождествить себя с ним. <...> Если осужденный изображался кающимся, признающим приговор, просящим прощения за преступления у Бога и людей, то он претерпевал очищение: он умирал как своего рода святой. Но и неукротимость претендовала на величие: не сдаваясь под пытками, осужденный выказывал силу, которую не могла сломить никакая власть [с. 98].
Таким образом, в самих процедурах, предназначенных для укрепления власти (пытках и казни), создавались предпосылки для ее ослабления. И потому в дополнение к «театру казни» суверенная власть обращалась за помощью к историческим аргументам, чтобы доказать «свое величие и свою непрерывность»; по сло-
вам Фуко, именно эту традиционную функцию выполняла история до XVII в. (и даже позже).
Несмотря на то что в модели «театра казни» правосудие осуществлялось тайно, «при установлении истины надлежало подчиняться определенным правилам»; доказательства варьировались по степени важности и достоверности, причем особое значение придавалось признанию преступника, который в результате начинал играть роль «живой истины» [с. 57-58]. Таким образом, безличная, внесубъектная машина правосудия встречает субъекта и даже начинает его «конструировать» (хотя у Фуко этот процесс в полной мере тематизируется при рассмотрении «дисциплинарной» и «гуманистической» моделей власти). Иначе говоря, во внутренне конфликтной системе «театра казни» преступник парадоксальным образом признается источником легитимации власти.
Термины «истина» и «знание» вводятся Фуко как социальный эпифеномен власти: «функция дознания с применением пыток -добывание истины», причем этот механизм ассоциируется еще и с «судом Божьим» [с. 59-62].
Недостаточная действенность пытки и казни как инструментов власти привела ряд юристов к пониманию необходимости реформы правосудия. Начало формирования концепции этой реформы Фуко датирует второй половиной XVIII в., ее фактическое становление - рубежом XVIII-XIX вв., а завершение относит к 1840 г. [с. 17, 23-24]. Автор связывает реформу правосудия в Англии с именами Ромильи, Макинтоша и Ф. Бакстона [с. 23], во Франции - с именами Беккариа, Дюпати, Лакретелю, Дюпору, Пасторэ, Тарже, Бергасса и другими [с. 108].
Позицию реформаторов Фуко кратко формулирует так: «Необходимо, чтобы уголовное правосудие прекратило мстить и стало наказывать» [с. 106]. Их главная максима - «мерой наказания должна быть гуманность» [с. 108]. Оказалось, что повышение уровня жизни сопровождается ростом преступности и изменением ее характера (от «кровавой» к «мошеннической»). Фуко отмечает: «Противозаконность, наиболее характерная для низших классов, посягает на собственность, направлена на насильственное перераспределение собственности» [с. 126].
Реформаторы юридической системы поняли, что «казни не пугают народ», а могут побуждать его к дальнейшим преступлениям; поэтому казни должны быть отменены из-за неэффективности [с. 93-94]. Телесные наказания начинают рассматриваться реформаторами как «признаки варварства» и «доказательство слабого влияния разума и религии на человеческое сознание» [с. 17]. Теперь судей призывают обращать внимание не только на состав
преступления, но и на личность преступника (в том числе его возможное безумие) и на обстоятельства его жизни. В 1832 г. во Франции было введено понятие «смягчающие обстоятельства», которое сделало возможным изменение приговора в зависимости от диагноза подсудимого [с. 31]. По словам Фуко, после этого судят «уже не преступления, а душу преступников», а это не значит «вершить правосудие» [с. 29].
Наступление «эры карательной сдержанности», когда начала действовать «дисциплинарная» модель власти, Фуко относит к началу XIX в. [с. 22]. Эту модель автор считает синтезом двух форм власти, описанных выше, и подчеркивает, что теперь основное внимание переносится на прагматически осмысленную дисциплину и воспитание привычки к должному действию. С точки зрения Фуко, метамоделью власти теперь является тюрьма, причем в рамки этой конструкции он включает и такие, казалось бы, совсем не тюремные институции, как школа, больница, производство, торговля и даже семья. Основным действием «дисциплинарной» власти Фуко считает исправительное и нормализующее наказание, которое тесно связано с возможностью рационального использования тела преступника (его физической силы, работы). Постепенно проявляется тенденция к «смягчению страданий, лишение их нарочитой зрелищности», а «отвращать от преступления» теперь должна неизбежность наказания [с. 14]. Результатом этой «техники исправления» является воссоздание «покорного субъекта, индивида, подчиненного привычкам, правилам, приказам, власти, которая постоянно отправляется вокруг него и над ним и которой он должен позволить автоматически действовать в себе самом» [с. 189-190]. Способ осуществления контроля подразумевает «непрерывное, постоянное принуждение, озабоченное скорее процессами деятельности, чем ее результатом» [с. 200].
Фуко видит в этой практике предпосылку будущих норм «дисциплинарного» общества, с его специфической атмосферой «войны и соперничества». Он приводит такой пример: «В иезуитских коллежах... работа, учение и классификация осуществлялись в виде состязания, столкновения двух армий» [с. 213]. В процессе действия «дисциплинарной» власти используются эффективные тактики суммирования экономической и технологической значимости [с. 244-245].
Наиболее развитой формой тюрьмы как дисциплинарного института Фуко называет особое «паноптическое устройство» -карцер3. Оно расчленяет пространство на сегменты, легко просматриваемые надзирателем (который сам остается невидимым), и заключенный стеснен осознанием постоянного наблюдения
за ним. Это лишает власть индивидуальности и «автоматизирует» ее; в результате подчинение узника является продуктом его собственного состояния и в физическом насилии больше нет нужды. Паноптикон удобен власти еще и тем, что предметом наблюдения может быть не только заключенный, но и приставленный к нему надзиратель [с. 293-299]. Фуко утверждает, что «карцерная система соединяет в одном образе дискурсы и архитектуры, принудительные правила и научные предложения, реальные социальные последствия и непобедимые утопии, программы исправления делинквентов и механизмы, укрепляющие делинквентность» [с. 397]. Однако из-за карцерной ситуации в народе возникает «страх перед темным, тайным сговором между теми, кто отстаивает закон, и теми, кто нарушает его» [с. 416]. Теряет свою силу разделение на законное и противозаконное, которые оказываются органичными частями «карцера».
Распространение в обществе дисциплинарных практик означало воздействие власти «посредством установления новых объек-тивностей» [с. 452]. Согласно теории Фуко, любое знание о человеке конвенционально, зависит от интересов и планов власти, являясь ее инструментом [с. 42]. В частности, экзамен выполняет функции «церемонии объективации», связывая дисциплинарное знание с дисциплинарной властью. В результате экзамена создается знание об особенностях индивида, которое может быть зарегистрировано и включено в экономию власти. Комбинируя «иерархический надзор» и «нормализующее наказание», экзамен осуществляет «функции распределения и классификации» [с. 274-282].
В своих лекциях в Коллеж де Франс М. Фуко уделил особое внимание концепции «биовласти» (власти над жизнью), которая сложилась в результате поиска более высокой эффективности управления, чем возможная при предыдущей модели. Автор относит время становления «биовласти» к концу XVIII - началу XIX в., но отмечает, что эта модель переходит в XX в. и сосуществует с дисциплинарными механизмами (с. 263-265).
Фуко говорит о «биовласти» как о «власти принуждения к жизни», или, по крайней мере, о ее «нормативном регулировании». При этом власть направлена не на индивидуума, а на некую «статистическую массу», народонаселение как «единое тело». Фуко специально отмечает, что процесс регулирования «биовласти» не тождественен дисциплинарным репрессиям (с. 38), и для него оказывается недостаточным дискурс «наказание за правонарушения» (адекватный предыдущим моделям власти).
При этом «биовласть» вовсе не манкирует карательными и дисциплинарными функциями, обосновывая свои действия благом
народа, нации. В некоторых случаях термин «мера наказания» заменяется термином «мера пресечения» (наказанию как бы позволено исчезнуть), подчеркивается забота о здоровье и трудоспособности населения. В дискурсе «биовласти» нет виновного и караемого, зато есть экономия - во благо «лучших», более достойных (за счет менее достойных).
На предыдущих этапах объектом власти было тело конкретного человека, а в «гуманистической» модели, как мы видели, еще и его «душа»: судят и карают (либо подвергают дисциплинарным мерам) индивидуума. И только в модели «биовласти» рассматривается «тело массовое, коллективное», в его статистических характеристиках (включая продолжительность жизни и численность популяции). В частности, еще в XIX в. «областью стратегического значения» оказывается сексуальность, которая вписывается в масштабные биологические процессы. По словам Фуко, сексуальность представляет «точку пересечения дисциплины и регуляции, тела и населения» (с. 265). Предметом интереса (контроля) власти является старение населения, его трудоспособность, статистика несчастных случаев в городах (с. 258-259). Соответственно содержанием регламента становится жизнь статистической массы, и «субъектом нарушения» часто признается некое множество, которое может получить название «раса». Фуко связывает разворачивание этого понятия в сфере власти с «трансформацией в биологическом духе» теории постоянной борьбы (с. 77).
При характеристике «биовласти» мы взяли словосочетание «субъект нарушения» в кавычки, поскольку оно подразумевает вину в смысле личной ответственности (нет субъекта - нет вины). В случае же «расового» дискурса речь идет не столько о вине той или иной расы, сколько о ее полноценности. Так формируются расистские представления о «высших» и «низших» расах, причем «полноценные» имеют больше права на жизнь, свободу и ресурсы, чем «неполноценные», и власть пренебрегает интересами представителей «низшей» расы (с. 269).
«Биовласть» берет на себя функцию рационального обеспечения оптимальной жизнедеятельности статистического индивида, сталкиваясь при этом со сложностями и парадоксами, связанными с сохранением своих дисциплинарно-карательных функций. «Расовый» дискурс (а затем и «расистский», и «нацистский») является способом преодолеть эти сложности4. Испытывая потребность карать, такая «биовласть» использует спекуляцию наукой и общим благом, но прежде всего - спекуляцию благом своей нации. Рассуждение, оперирующее идеей избранности одного человеческого сообщества, имеет ряд неоспоримых удобств для власти:
она получает поддержку в деле дискриминации «неполноценных» и одобрение даже болезненного процесса очищения собственной расы (якобы ведущий к ее конечному успеху). Фуко показывает, что готовность так думать укрепляет «мобилизационный ресурс» сообщества, особенно в крайних вариантах «биовласти», приближающихся к нацистской идеологии.
Обеспечивая возможность дискриминации того или иного субъекта при помощи медицины, власть тем самым признается в собственном бессилии (либо нежелании) обеспечить его «жизненные потребности» (с. 266). Это работает до тех пор, пока большинство тоже признает некоего индивидуума «неадекватным» и пока таких субъектов настолько мало, что они не влияют на позиции власти в обществе. Когда же эти условия перестают выполняться, население замечает, «что король голый», и власть (по крайней мере, ее проводники) лишается легитимации.
Мы делаем вывод, что чем больше расхождение между мотивацией, декларируемой властью (действовать во благо большинства), и ее действительной мотивацией, тем выше вероятность распада властных функций. Тем самым мы описываем своего рода механизм саморегуляции модели «биовласти», который срабатывает в случае осознания опасности несовпадения декларации и практики.
Еще одна возможность дисфункции власти сопряжена с войной, которую «биовласть» рассматривает как способ очистки рас (с. 271). Действует установка, согласно которой в живых остаются наиболее жизнеспособные, лучшие, и потому чем больше погибших, тем чище раса. Тем самым расизм в сочетании с войной начинает противоречить главному императиву «биовласти», так как численность собственной расы неизбежно сокращается - вплоть до полного уничтожения. Согласно Фуко, именно такая ситуация явно складывается при нацистских режимах, но она свойственна и войне как таковой с конца XIX в. (с. 272-274).
Функционирование любой из моделей власти существенным образом зависит от того, что думают о ней живущие в эту эпоху люди: государи, чиновники, исследователи, исполнители, правонарушители и бунтовщики. Убежденность подданных в том, что они должны вести себя в определенных рамках, «именно таким образом» - важнейший ресурс легитимности власти. Может быть, его значение даже выше, чем силовые или экономические ресурсы; во всяком случае, он уж точно больше всего интересует самого Фуко. Обеспечить согласие индивидуумов со своей политикой, их готовность к послушанию (добровольному или вынужденному) - одна из самых насущных задач власти при любой ее модели.
Фуко показывает, как именно специфика моделей власти проявляется в их отношениях со знанием, которое производится в рамках определенных практик, общественных институтов (политических и образовательных). Он ставит главный вопрос: каким образом это знание принимает участие в игре власти, сочетая запланированную легитимацию с конструктивной, симулятивной или деконструктивной критикой?
Попробуем кратко сформулировать некоторые выводы из теории «власти и знания» М. Фуко (с. 42-43). Как мы видели, в модели «театра казни» производится знание о теле преступника и его вине; казнью преступника восстанавливается «блеск славы» суверена и утверждается необоримость его власти. Существует и тайное знание, связанное с «терпимой противозаконностью», и юридическое знание о легитимности власти, основанное на праве наследования короны.
В рамках «дисциплинарной» модели власти знание производится динамично и в изобилии; прежде всего, это знание об индивиде, о том, какими ресурсами он обладает и как их можно использовать. Кроме того, это знание об эффективности ситуации, при которой неизбежная передача этих ресурсов в пользу власти осуществляется как бы сама собой (например, без тирана, отдающего приказ палачу, как в «театре казни»). Это знание контроля и принуждения, но и знание «души», которое появляется в концепции гуманистических реформ.
Знание «биовласти» - это знание медицинское и статистическое, знание о воспроизводстве человека и его способности к производству. В этом отношении «биовласть» сближается с властью «дисциплинарной» и нередко использует ее приемы, в частности в рамках националистического дискурса, который служит оправданием болезненных и нежелательных элементов функционирования «биовласти» (предпринимаемых ею карательных мер). Производится знание о «статистическом индивиде», от положения которого зависит оценка компетентности власти и успешности «биополитики». Скрытым остается знание о том, что войны, напасти и мобилизации, которые так часто подстерегают общество, могут быть не только следствием внешней агрессии, но и необходимым элементом самой «биовласти». Скрыты также и конвенциональность расистского дискурса, и фиктивность дискурса «чистоты крови».
В своих работах Фуко неоднократно подчеркивает, что знание производится властью как в смысле выраженного предпочтения определенного содержания (направленного на ее легитимацию), так и в плане создания и поддержки тех институтов и процедур, которые поставляют знание необходимого типа. Однако власть заин-
тересована и в определенной независимости, «объективности» знания (точнее, в ее видимости), так как именно такое знание способно легитимировать и усилить власть. Тем самым формируется своего рода «круговорот» (знание производится властью и производит его) - тем более эффективный, чем менее корпус знаний детерминирован соображениями соответствия предписанной картине. В свою очередь власть, оказывая знанию и его проводникам социальную поддержку, порождает предпосылки своей успешности. Таким образом, из теории Фуко следует, что власть заинтересована не в том, чтобы полностью предопределить содержание знания, а скорее в том, чтобы побудить (или заставить) знание развиваться в определенном направлении. Но как только определенный дискурс знания придет в конфликт с интересами проводников текущей модели власти, он будет или подавлен различными способами, или востребован представителями власти, конкурирующими с первыми.
Необходимо подчеркнуть, что заинтересованность власти в определенной «объективности» знания не отменяет универсальной схемы Фуко, в рамках которой понимается взаимодействие власти и знания.
Примечания
Фуко М. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. М.: Ad Ма^теш, 1999. 478 с. Ссылки на это издание даются в тексте с указанием страницы в квадратных скобках.
Фуко М. Нужно защищать общество. Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1975/76 учебном году. СПб.: Наука, 2005. С. 83. В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте с указанием номера страницы в круглых скобках.
См. описание карцера у Фуко: «По периметру - здание в форме кольца. В центре - башня. В башне - широкие окна, выходящие на внутреннюю сторону кольца. Кольцеобразное здание разделено на камеры, длина которых равна толщине здания. В камере два окна: одно выходит внутрь (против соответствующего окна башни), а другое - наружу (таким образом, вся камера насквозь просматривается). Стало быть, достаточно поместить в центральную башню одного надзирателя, а в каждую камеру посадить по одному умалишенному, больному, осужденному, рабочему или школьнику» (Фуко М. Надзирать и наказывать. С. 293).
М. Фуко говорил: «Государства, которые в самой большой степени способны убивать, оказываются в то же время неизбежно расистскими. Конечно, здесь нужно рассмотреть пример нацизма. В конечном счете, нацизм на деле демонстрирует развитие вплоть до пароксизма новых механизмов власти» (Фуко М. Нужно защищать общество. С. 273).
2
3
4
