CC BY
11
РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
ИНСТИТУТ НАУЧНОЙ ИНФОРМАЦИИ ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ
СОЦИАЛЬНЫЕ И ГУМАНИТАРНЫЕ
НАУКИ
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ И ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА
РЕФЕРАТИВНЫЙ ЖУРНАЛ СЕРИЯ 8
НАУКОВЕДЕНИЕ
3
издается с 1973 г. выходит 4 раза в год индекс РЖ 2 индекс серии 2.8 рефераты 97.03.001-97.03.019
МОСКВА 1997
97.03.013. БАНСОД-ВИНСЕНТ Б. МЕЖДУ ИСТОРИЕЙ И ВОСПОМИНАНИЯМИ. ОБРАЗ ЛАВУАЗЬЕ СПУСТЯ СТО И ДВЕСТИ ЛЕТ ПОСЛЕ ЕГО СМЕРТИ.
BENSAUD-VINSENT В. Between history and memory: Centennial and bicentennial images of Lavoisier// Isis. - Philadelphia, 1996. - Vol. 87, № 3. -P. 481-499.
Автора, сотрудника Парижского университета (Франция), интересует проблема взаимоотношений между историографией научной дисциплины и коллективной памятью ученых представителей этой дисциплины. В своем анализе он опирается на материалы, появившиеся в связи с чествованиями великого французского ученого, одного из основоположников классической химии А.Л.Лавуазье (1743-1794), приуроченные к столетней, а затем двухсотлетней годовщине смерти ученого, казненного 8 мая 1794 г. по приговору революционного трибунала во время Великой французской революции.
Предполагается, что празднование различных годовщин не представляет особого интереса для историков науки, поскольку это ритуалы, направленные на то, чтобы оживить коллективную память научного сообщества, напомнив о достижениях "отца-основателя", тогда как историки предпочитают пересматривать, а не повторять канонические описания. Историки склонны противопоставлять результаты своего анализа, основанного на архивных документах и более строгих методах, тем образам и клише, которые закрепляются в полупопулярной и мемуарной литературе, предполагая, что со временем на смену такой литературе, принадлежащей, как считается, к более низкому ненаучному уровню знания, должен прийти научный дискурс профессиональных историков науки
Тем не менее, и два века спустя после смерти Лавуазье налицо сосуществование противоречивых описаний одних и тех же событий учеными - химиками и профессиональными историками. Образ Лавуазье как "отца-основателя" современной химии по-прежнему остается доминирующим в коллективной памяти сообщества химиков, по крайней мере во Франции, несмотря на то, что в результате исторического анализа было доказано, что Лавуазье не был единственным творцом революции в химии и основателем химии как научной дисциплины.
10-2746
Ряд исследований продемонстрировали, что уже к середине ХУШ в. химия имела определенную дисциплинарную структуру. В противоположность традиционному представлению о химии ХУШ в. как о незрелой, зависимой науке, эти исследования описывают ее как сформировавшуюся академическую дисциплину, уже отделившуюся и поднявшуюся над уровнем ремесла. Другие историки описали ряд локальных традиций и обратили внимание на помощников Лавуазье, на менее известных химиков, профессоров, переводчиков, трудившихся в тени великого ученого. Эти работы позволяют интерпретировать революцию в химии скорее как продукт коллективных усилий, чем результат деятельности гениального одиночки (с.483).
Означает ли сохраняющийся разрыв между исторической переоценкой революции в химии и образом Лавуазье как "отце-основателе" новой научной дисциплины, что ученые "лакируют" прошлые события, чтобы легитимизировать свою настоящую деятельность, тогда как профессиональные историки стараются реконструировать "реальное прошлое"?
Автор считает иллюзорным противопоставление коллективной памяти ученых, наиболее ярко проявляющейся во время научных юбилеев, "объективным" историческим описаниям. С одной стороны, нельзя сказать, что организаторы и участники подобных юбилеев вовсе не заботятся об исторической достоверности, а с другой стороны, исторические описания также не являются и не могут быть беспристрастной фиксацией реальных событий, но представляют собой продукт сложного переплетения воспоминаний, амнезии и культурных реминисценций" (с.483).
Обращаясь к материалам, связанным со столетней годовщиной смерти Лавуазье, которая отмечалась очень скромно, автор показывает, что коллективную память ученых нельзя рассматривать как статичный и монолитный набор клише. Если в популярных книгах и журналах, выходивших во Франции к юбилею, Лавуазье изображался как одинокий гений, противостоящий, подобно Копернику или Галилею, научному истеблишменту, не способному понять его радикальные новации, то на одном из барельефов, помешенных внизу памятника Лавуазье, открытому в Париже в 1900 г. по инициативе Парижской академии наук, Лавуазье изображен работающим в своей лаборатории в окружении помощников, на
другом - выступающим перед коллегами по академии. Подобное противоречие показывает, что во французской коллективной памяти образ Лавуазье как аутсайдера и маргинального ученого соперничал с представлением о нем как о признанном академическом ученом.
Ситуация становится еще более сложной, если вспомнить, что идеализированный образ Лавуазье культивировался не самой академией. Лекция, прочитанная непременным секретарем академии П.Э.Бертло на открытом заседании в декабре 1889 г., не воспринималась как восхваление Лавуазье. Напротив, она содержала переоценку достижений ученого, включая критику ряда исторических неточностей. Эта лекция опиралась на анализ рукописей Лавуазье, недавно переданных академии его наследниками. Бертло был одним из первых, кто с ними ознакомился. В своей книге, посвященной Лавуазье и революции в химии, вышедшей в свет в 1890 г., Бертло дал критический анализ метода Лавуазье. Он развеял некоторые мифы, в частности относительно непогрешимости Лавуазье, приписывавшейся ему французским химиком Ж.Б.Дюма, который доказывал, что за время, прошедшее после смерти Лавуазье, в его теории ничего не изменилось. Вопреки мнению некоторых химиков, Бертло в своей книге показывает, что Лавуазье не сумел предвосхитить или даже предопределить будущее развитие химической науки. Тем не менее, Бертло настаивал, что "революция в химии не была продуктом коллективных усилий, но плодом работы одинокого гения, который, подобно Ньютону, аккумулировал в себе достижения многих предшествующих поколений" (с.486).
Прославление гения Лавуазье необходимо, как подчеркивает автор, рассматривать в контексте длительного и ожесточенного спора между французскими и немецкими учеными, который начался в середине франко-прусской войны (1870-1871) и продолжался до начала первой мировой войны. Этот спор разгорелся после провокационного заявления французского химика, члена Парижской академии наук Ш.А.Вюрца, опубликованного в 1868 г.: "Химия - это французская наука; она была создана Лавуазье, вечная ему память... Тщетно Г.Шталь' пытался дать ей научные основания в начале ХУШ
Шталь Г. (1659-1734) — немецкий химик и "врач, создатель теории флогистона, получившей широкое распространение и явившейся первой химической теорией, благодаря которой химия освободилась от алхимии. - Прим. реф. 10*
в. Его система не смогла устоять перед фактами и критикой Лавуазье" (цит. по: 0.487).
Это заявление по ту сторону Рейна было воспринято как объявление войны. Так, немецкий химик Дж.Волард (Vohlard) опубликовал в 1870 г. детальное историографическое исследование, доказывая, что, по сравнению с К.В.Шееле" и Дж.Пристли", Лавуазье не был профессиональным химиком, а лишь любителем. Главный результат попытки Вюрца установить родину химии состоял в том, что основным для французской и немецкой историографии стал вопрос: Кто отец химии - Шталь или Лавуазье? Неудивительно, что основную массу работ по истории химии конца XIX в. пронизывают националистические мотивы.
Можно ли противопоставлять шовинистическую коллективную память сообщества химиков более сбалансированным и объективным взглядам историков? Автор считает, что в действительности химики, занимавшиеся историей своей дисциплины, были не более и не менее объективны, чем их коллеги - профессиональные историки. И те, и другие внесли свой вклад в борьбу с мифами, связанными с Лавуазье. Так, Бертло утверждал, что Лавуазье не был автором закона сохранения вещества и не он первым использовал весы в лабораторных исследованиях. Тогда как профессиональный историк Великой Французской революции Дж.Гильом разоблачил миф о том, что якобы на просьбу Лавуазье отложить казнь и дать ему возможность закончить некоторые опыты, председатель революционного трибунала ответил: "Республике не нужны ученые" (с.488).
В то же время спор между химиками, занимавшимися историей своей дисциплины, был успешно продолжен на исторических отделениях университетов Берлина и Парижа. В 1910 г. немецкий историк Макс Спетер (Speter) защитил диссертацию, где подробно рассматривал проблему предшественников в науке и на основе историко-критического метода заключил, что уже до Лавуазье химия была научной дисциплиной. В свою очередь, французский историк Р.Лоте (Lote) доказывал, что так называемая историко-критическая методология есть не что иное, как подтасовка фактов, направленная
Шееле К.В. (1742-1786) - шведский химик, родившийся в Германии -Прим. реф.
' Пристли Дж. (1733-1804) — английский химик и философ. - Прим реф.
на то, чтобы умалить заслуги Лавуазье. В 1910 г. "Эволюция химии", написанная немецким физико-химиком В.Оствальдом, была переведена на французский язык. Лишь четыре страницы в этой книге были посвящены Лавуазье. Оствальд представляет работу Лавуазье как обобщение открытий, совершенных Шееле, Пристли и другими его предшественниками, и подчеркивает непоследовательность его системы.
Таким образом, не преследуя цели упрочить представление о Лавуазье как об основателе всей химической науки, чествования великого ученого, связанные со столетием его смерти, дали возможность более профессиональной историографии развеять некоторые мифы, глубоко укоренившиеся в коллективной памяти. Это, однако, не означало полного пересмотра принятых оценок достижений Лавуазье. "Доступ к новым материалам и более критические методы новой историографии не смогли ни прекратить спор между немецкими и французскими химиками, ни деконструировать миф о герое-основателе"(с.469).
Официальные церемонии, связанные с двухсотлетней годовщиной смерти Лавуазье, организованные в 1994 г. Парижской академией наук, были достаточно пышными. Хотя уже никто не говорит, что химия - это французская наука, Лавуазье остается символом французской национальной культуры. Наиболее яркая черта этих мемориальных мероприятий состоит в том, что подчеркивание роли Лавуазье как "отца основателя химии" в 1994 г. было гораздо более настойчивым, чем столетие назад. На четырехдневной конференции (3-6 мая 1994 г.), организованной Академией наук, был предложен ряд канонических описаний жизни и деятельности Лавуазье. В трех первых лекциях Лавуазье последовательно представлен как ученый, совершивший революцию в химии, как основатель одного из разделов физиологии -биоэнергетики, и как предшественник агрономической науки. В четвертой и заключительной лекции Лавуазье изображался как наследник Архимеда и Ньютона, как основатель современного экспериментального метода. Культ Лавуазье на этой конференции был столь велик, что один из. ее организаторов предположил, что, проживи Лавуазье еше 20 лет, он непременно бы разработал атомную теорию и структурную химию (с.490).
Ученые, возрождавшие культ "отца-основателя", вовсе не игнорировали недавние разработки по историографии революции в химии. Некоторые из них, считая себя наследниками Лавуазье, посчитали эти исторические интерпретации "оскорбительными" для памяти великого ученого. В то же время они удачно использовали последние работы, посвященные биографии Лавуазье. Для того, чтобы обогатить его образ, сделать его более созвучным современности, они использовали имеющиеся там сведения, чтобы подчеркнуть тесную связь между фундаментальными и прикладными исследованиями Лавуазье, а также междисциплинарный характер его научной деятельности.
Чествования Лавуазье, связанной со столетней и двухсотлетней годовщинами его смерти, по мнению автора, подтверждает точку зрения, согласно которой научные юбилеи - это церемонии, помогающие научному сообществу повысить свой общественный престиж. Кроме того, чествование Лавуазье помогло упрочить единство и самоидентификацию дисциплины. Так же очевидно, что ссылки на события, послужившие основанием для формирования современной химической науки, помогают ученым упорядочить историю своей дисциплины. Эти две черты - церемония чествования и специфический календарь - подталкивают к тому, чтобы считать научные юбилеи разновидностью религиозной практики, скорее ритуалом, разыгрывающим мифическое прошлое, чем реконструирующим реальные события" (с.493). Однако подобная антропологическая интерпретация существенно упрощает и обедняет роль научных юбилеев. Первые исторические описания революции в химии (приуроченные к столетней годовщине смерти Лавуазье), опиравшиеся на документальные источники, были созданы профессиональными химиками. Кроме того, чествование Лавуазье послужило толчком для историографических исследований революции в химии в конце XIX в. Учитывая живучесть культа Лавуазье как отца-основателя химической науки, кажется весьма заманчивым противопоставить этим каноническим описаниям более точный и документированный исторический анализ. Однако исходя из собственного опыта изучения истории революции в химии, автор понял, насколько это наивно. Описания, опирающиеся на архивные документы и рукописи, более надежны, чем воспоминания, но они также не позволяют добраться до "реального прошлого". Участие в
событиях химической революции и описание их представляют собой один и тот же процесс. Если последовательно рассмотреть слои интерпретаций химической революции, которые накопились за последние 200 лет, становится ясно, что все историографические описания испытали на себе серьезное влияние "воспоминаний" и установок тех, кто считает себя учениками и наследниками Лавуазье.
Последовательность или прерывность? Революция или основание химии? Революция в химии или революция, приведшая к созданию химии? Большинство из этих вопросов, занимающих в последние десятилетия историографов, уже служили предметом обсуждения участников тех событий. Известно, что Лавуазье вполне осознавал свою роль как революционера: еще в 1773 г. он писал в лабораторной тетради, что эксперименты, которые он планирует, скорее всего произведут революцию в физике и химии. Позднее, в 1792 г. он отрицал, что революция в химии была коллективным достижением французских химиков и подчеркивал, что он -единственный автор антифлогистонной доктрины.
Образ революционера, созданию которого в немалой степени способствовал и сам Лавуазье, никогда бы не получил такого распространения, по словам автора, "не страдай химики коллективной амнезией" (с.494). Забыть прошлые ошибки и предрассудки и учиться химии непосредственно у природы - таков основополагающий принцип Лавуазье, заимствованный им у французского философа Э.Б.Кондильяка. В противоположность большинству учебников ХУШ в., содержащих обширный экскурс в историю своей дисциплины, в своем учебнике химии Лавуазье полностью опустил историческое введение на том основании, что это сделает его слишком непонятным для начинающих. Хотя в то же время включил в него выдержки из философских трудов.
Представлению о создании радикально нового основания для химической науки и полного разрыва с прошлым способствовала и реформа химической номенклатуры, осуществленная в 1786-1787 гг. После того как новая номенклатура, основанная на антифлогистонной доктрине, получила признание во всей Европе, последующие поколения химиков уже были неспособны понять труды, написанные до Лавуазье. "Один из отдаленных результатов номенклатурной реформы состоял в том, что химическое сообщество лишилось своей памяти" (с.496).
Наряду с амнезией прошлого ключевую роль в первых описаниях революции в химии играли также "культурные реминисценции". В ходе горячих споров сторонники Лавуазье невольно способствовали мифологизации его образа. Так, один из учеников Лавуазье - Л.Б.Гитон де Морво, будучи редактором первого тома "Химического словаря", вышедшего в свет в 1786 г., помог упрочению образа Лавуазье как единственного основателя новой химии, "который, подобно Спасителю, создал ее из ничего" (с.496). Идеализация Лавуазье, начавшаяся еще при его жизни, была дополнена еше и образом жертвы, ставшей следствием его смерти на эшафоте. Часто отмечалось, что ученики Лавуазье - Л.Б.Гитон де Морво, А.Ф.Фуркруа, К.Л.Бертло, Г.Монж - не попытались спасти его. Тем не менее, спустя год после гибели Лавуазье, Фуркруа организовал торжественную церемонию, посвященную его памяти, на которой сам выступил с большой речью, впоследствии опубликованной. Хотя казнь Лавуазье и не была связана с его научными достижениями, Фуркруа изображает его как одинокого гения, который погиб мученической смертью, сражаясь с невежеством. Именно он вложил в уста председателя революционного трибунала знаменитые слова: "Революции не нужны ученые". Как и большинство легенд, она имеет глубокий смысл. Эта реплика вошла в нашу коллективную память, занимая место рядом с легендой об Архимеде, убитом неграмотным солдатом, или о Галилее, отрекшимся от своих еретических убеждений перед судом инквизиции (с.497). Эти истории служат символами глубокого и длительного конфликта между властью и знанием, между силой и разумом. Не менее символична и другая известная цитата. Услышав о казни Лавуазье, его кйллега Ж.Лагранж заметил: "Им понадобилось одно мгновение, чтобы отрубить ему голову, Франция же, возможно, не сможет создать подобного ему и через столетие" (цит. по: с.497).
Первые описания химической революции - особенно хвалебная речь Фуркруа - стали основным источником большинства исторических работ XIX в. Историки более позднего времени, забывая о полемическом характере неполитических обстоятельствах, в которых создавались эти работы, воспринимают их в качестве объективных свидетельств. Хотя и развеивая некоторые мифы, профессиональные историки в то же время не осознают, что даже термины, которыми они пользуются для описания "реального
прошлого" (например, революция или основание), также были подсказаны им действующими лицами этого прошлого (с.497).
Эти критические замечания относительно историографической традиции в описании химической революции, как отмечает автор, направлены не на то, чтобы посеять сомнение в возможности реконструировать процесс исторического изменения. По словам автора, он "по пытался лишь подчеркнуть, что исторические повествования также объединяют в себе воспоминания, амнезии, культурные реминисценции, и тем самым призвать к пересмотру отношений между историей и коллективной памятью" (с.497).
Невозможно, как отмечает в заключение автор, исчерпать значение исторического события. Революция может быть завершена, написание же истории этой революции никогда не будет закончено" (с.499). Центральная особенность таких событий, как показывает революция в химии, в том, что они порождают огромное многообразие способов их понимания и истолкования. Если традиционное определение истории предписывает историкам науки решать чисто деконструкционистскую задачу борьбы против мифов и искаженных воспоминаний, то новая концепция, которой придерживается автор, "предлагает им заняться более перспективной работой - реконструкцией с герменевтических позиций исторических реалий, демонстрируя широкое разнообразие их потенциальных значений" (с.499).
Т. В. Виноградова
11-2746
