CC BY
29
РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
ИНСТИТУТ НАУЧНОЙ ИНФОРМАЦИИ ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ
СОЦИАЛЬНЫЕ И ГУМАНИТАРНЫЕ
НАУКИ
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ И ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА
РЕФЕРАТИВНЫЙ ЖУРНАЛ СЕРИЯ 7
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
2
издается с 1973 г.
выходит 4 раза в год
индекс РЖ 2
индекс серии 2.7
рефераты 97.02.001 -97.02.036
МОСКВА 1997
СОВРЕМЕННЫЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ПРОЦЕСС
Зарубежная литература
97.02.030. БАУМГАРТ Р. НЕМЕЦКАЯ ЛИТЕРАТУРА СОВРЕМЕННОСТИ. КРИТИЧЕСКИЕ СТАТЬИ- ЭССЕ -КОММЕНТАРИИ.
BAUMGART R. Deutsche Literatur der Gegenwart. Kritiken - Essays -Kommentare. - München, Wien, 1994. - 600 s.
В книге статей и рецензий известного западногерманского (теперь - немецкого) критика и литературоведа Райнхарда Баумгарта" собрано более ста публикаций, увидевших свет за три с половиной десятилетия (с 1960 по 1993 г.) неусыпного держания критической руки на пульсе немецкоязычной (т.е. объединяющей писателей всех стран немецкого языка) литературы. Это и написанные по горячим следам короткие (почти реплики) рецензии-однодневки, разбросанные по газетам и журналам, и более солидные статьи из литературоведческих сборников, посвященных какому-либо автору или теме, и предисловия или послесловия в однотомниках или собраниях сочинений.
'' Райнхард Баумгарт родился в 1929 г. в Бреслау, в настоящее время подвизается сразу на двух поприщах - "свободного писателя" (живя в Мюнхене) и профессора германистики (в Берлинском университете). Он автор кандидатской диссертации по Томасу Манну, а также немалого числа романов, пьес, сценариев, мссе Известнотсью пользуются его сборник "Счастливый дух и страдающая душа" (1986) и монографии "Самозабвение. Три пути к творчеству Т Манна, Ф Кафки, Б.Брехта" (1989) и "Воскрешение и смерть Йозефа Рота" (1991)
Основной корпус статей, выстроенных в строго хронологическом порядке, предваряет своего рода пролог, составленный из публикаций 1986 и 1988 гг., в которых как бы "задним числом", в ретроспективе дается оценка послевоенных "начал" (этот вводный раздел книги так и называется - "Начала") немецкой литературы. Сразу же бросается в глаза традиционность представлений автора - он отнюдь не ставит себе задачи сказать какое-либо "новое слово", опровергнуть устоявшиеся мнения о судьбах немецкоязычной литературы второй половины XX столетия. Даже отрицая довольно долго бытовавшую в критике и литературоведении легенду о радикальном разрыве традиций немецкой культуры в годы нацизма и войны, о наступившем после войны "нулевом часе" и эпохе "сплошной вырубки", Р.Баумгарт не является первопроходцем - он просто соглашается с новым, более диалектически-усложненным взглядом на это явление, принимая изменившуюся точку зрения как данность.
В предпосланной "прологу" главке под названием "Тогда" (такие подглавки открывают каждый раздел книги, как бы заранее настраивая читателя на восприятие последующего материала под определенным углом зрения, задавая психологическую тональность его прочтения) с ретроспективно-ностальгической умудренностью подводя итоги прошлого, автор пишет: "Люди более поздней эпохи вряд ли смогут составить себе хоть какое-то представление о том, с какой страстью, как жадно и неразборчиво набрасывались на книгу читатели первых послевоенных лет. Хотя нет - представление-то они получить смогут, но только представление, не более того. Именно такую цель и преследуют нижеследующие статьи и эссе, стремящиеся обобщить читательский опыт, анализируя ряд вышедших после войны книг, рассматривая их с нынешних позиций, отдаленных от прошлого надежной временной дистанцией.
Но, честно сказать, тогда, вскоре после валютной реформы, я во многом проспал момент зарождения и первый период развития нашей новой литературы, Проспал, хотя и чита, и ходил в театры, знакомился с произведениями знаменитых писателей старшего поколения, с книгами Кафки, Дёблина, Фолкнера, Жида, Хемингуэя, с пьесами Брехта, Сартра, Элиота, Камю, Уйалдера - в те годы именно эти произведения международного модернизма, долгое время находившиеся под запретом, казались нам более близкими и
несравненно более совершенными, чем все попытки немцев выразить свои чувства и мысли в послевоенной литературе.
Против этого народа, против конкуренции со стороны могущественной традиции модернизма, как иностранного, так и отечественного, и должна была выступить наша послевоенная литература. Ничего удивительного, что она больше стремилась разрабатывать свою собственную, немецкую тематику, чем продолжать эту традицию. "Жизнь - это слово, требующее действия", -сказал Генрих Бёлль, и в этом заключалась (и не только для него) первейшая задача литературы - вновь обжить средствами этого языка эту страну, несмотря на ее чудовищную историю" (с. 10).
Провозвестником данного направления в глазах писателей (и читателей) послевоенного поколения стал, несомненно, В.Борхерт. И хотя Р.Баумгарт оговаривается, что и Борхерт вполне мог опираться на сложившиеся до него литературные образцы, сути дела это не меняло: "Борхерт явился в те годы выразителем наших дум и стремлений, и если бы даже кто-нибудь сумел доказать, что и он ничтоже сумняшеся как писатель пользовался информацией из вторых и третьих рук - нас бы это ни в чем не убедило. Для нас он был самобытен и неповторим... Он был подлинным "spiritus rector"11 так называемого "часа нуль". Поздний цветок экспрессионизма, дикий и нежный, в произведениях которого, смелых до столбняка, звучит старый, обращенный к Человеку, космополитический и пацифистский пафос этого направления, Борхерт кончил там, где Бёлль и Шнурре только начинали. Последние его рассказы позволяют предполагать, что в будущем он оставил бы и свой патетический тон, и саму тематику уже поднадоевшего ему своим энтузиазмом "часа нуль" и встал бы на путь, ведущий от "поэта" к "литератору" (с 12). Впрочем, замечает автор, не означало бы это превращение "пророка" в солидного профессионала, в рядового писательской колонны, марширующего в ногу со всеми, откровенного конформизма? Как бы то ни было, двадцатишестилетний Борхер, навеки оставшийся молодым и "несолирдным", оставил неизгладимый след в истории послевоенной немецкой литературы. Этот "последний экспрессионист", готовый безоговорочно сказать "да" всему
'' Учитель духа (лат )
[ -
человечеству, восторженно подпеть гимну "Обнимитесь, миллионы!", отлично понимал, что первостепенной задачей гражданина и поэта в наши дни являются не это "да" и восторги по поводу всечеловеческого братства, а ясное и решительное "нет" всем попыткам играть с огнем войны, угрожающим сжечь всю планету.
Три имени, по мнению Р.Баумгарта, определяли до 1950 г. лицо немецкой прозы - Генрих Бёлль, Вольфганг Кёппен, Арно Шмидт. Мысль эта сама по себе не нова и в своей банальности вполне применима и к любой другой обойме - назвать хотя бы имена В.Шнурре, В.Вайрауха и Г.-Э.Носсака (что признает и сам критик). Но ранние рассказы первой троицы резко отличаются от произведений прочих писателей тех лет - и странное дело - за минувшие десятилетия мало постарели. Правда, именно эта на редкость удачливая история их читательской рецепции и мешает отнестись к ним как к чему-то свежему, животрепещущему -усилиями критики эти три имени превратились в своего рода памятники, окруженные аурой неповторимости и исключительности.
Критику хочется спросить, а не было ли под всем этим художественным разнообразием общей платформы, которая объединила бы в принципе разноречивые писательские мотивы под знаком единой настроенности? Первое спонтанное чтение заставляет ответить на этот вопрос отрицательно - торжественный и одновременно прерывистый, словно задыхающийся языковой поток Кёппена, полуречитатив, полупение, медленное и раздумчивое повествование раннего Бёлля и, наконец, изобилующая диссонансами, прыгающая в стиле стаккато манера Шмидта - эти три столь различные по своему внешнему проявлению языковые стихии только подтверждают различия между авторами, сравнивать которых друг с другом в этом плане не имеет смысла. Но уже при втором, более внимательном чтении исследователю открывается то общее, что объединяет всех троих, - традиции литературы, существование которых в первые послевоенные годы не перестает удивлять, хотя легенды о "нулевом часе" и "сплошной вырубке" давно развеяны.
Проза Бёлля, Кёппена и Шмидта, пишет Р.Баумгарт, сформирована на основе тех предпосылок, что были заложены в немецкой литературе в ХУП1-Х1Х вв. Они носят принципиально западноевропейский характер, принадлежа к фундаменту европейской духовной культуры, корни которой уходят еще в
античность, - достаточно вспомнить постоянные обращения Кёппена к древнегреческой мифологии, кинико-демокрито-эпикурейскую мораль Шмидта, евангельское первохристианство Бёлля. Насколько нов и чудовищен тот жизненный материал, на котором выстроены произведения всех троих, настолько знаком и узнаваем наполняющий их пафос - просветительский, романтически-элегический и первохристианский. Да и были ли сами авторы, справшивает критик, столь уж надежными и достоверными свидетелями военных и первых послевоенных лет, как заверяет нас в том расхожая легенда о них? Иными словами - достигает ли (да и хотела ли достичь) их проза той точности в отображении действительности, которой отличается реалистическое повествование XIX в. и которую еще раз в конце 50-х годов XX в. обретут (с великим напряжением сил и с немалыми потерями) романы Вальзера, Грасса и Йонзона?
Искусство выражения вместо реализма - вот манифест, вокруг которого могла бы объединиться немецкая проза конца 40-х - начала 50-х годов, в особенности такие авторы, как Шнурре, Кройдер, Вайраух, Носсак, в произведениях которых более отчетливо прослеживается связь с поэтикой прозы конца 10-х - начала 20-х годов, с пафосом Штадлера, Тракля, Дёблина или Бенна. "Да здравствует наш великий святой экспрессионизм!" - восклицает герой "Фавна" Арно Шмидта, рассматривая картину Отто Мюллера "Девушка в зеленом". Однако экспрессионизму рубежа 40-50-х годов, по мнению Р.Баумгарта, "недостает утопически-визионерской перспективы, он чужд идее о спасении человечества средствами идеальной политики и не настолько наивен, чтобы воспевать Человека и Человечество в духе Толлера со товарищи" (с. 27).
С конца 50-х годов в литературе ФРГ утверждается так называемая "классическая" традиция - критик имеет в виду то социально-критическое направление, которое на долгие годы определило для внешнего мира облик западногерманской литературы, представленный такими "парадигматическими" произведениями, как "Бильярд в половине десятого", "Жестяной барабан", "Собачьи годы", "Половина игры", "Урок немецкого". Удивительно, пишет Р.Баумгарт, не только то, с какой быстротой и уверенностью произведения этого периода вписались в "золотой фонд" мировой литературы, но и то, как быстро кончилось "время классики". Точной датой его завершения можно считать последнее заседание Группы-47, на котором с
особенной яркостью проявился конфликт и между двумя литературными поколениями - "маститых" и "новичков", - и между двумя составляющими ее левыми фракциями - фундаменталистской и реформистской. Впрочем, симптомы назревающего перелома в писательской настроенности замечались и раньше - уже в 1964 г. Бёлль своей "Самовольной отлучкой" дает как бы "сигнал к отправлению", дрейфуя в сторону совершенно иной поэтики. Своеобразным откликом на этот призыв является роман М.Фриша "Назову себя Гантенбайн". А чуть позже и Энценсбергер начинает отход от откровенно политизированной манеры. За ним Р.Леттау "столь же элегантно, сколь и решительно, легко, словно танцуя, покидает координаты эпохи" (с. 31).
В 70-е годы процесс "приватизации" литературы усиливается. Настроения, сформулированные как "новая чувствительность" или "новая искренность", становятся преобладающими в западногерманской литературе, все больше интересующейся "обращенной прочь от Земли" стороной истории, частной жизнью человека. Р.Баумгарт не видит в этом явлении бегства от действительности - скорее, пишет он, это результат стремления увидеть за "официальной поверхностью общественной реальности ее обратную сторону - глубины человеческой психологии". Повествование все более субъективизируется, все чаше интерес писателя вызывает уже не столько сюжет, сколько проблема его создания, более того, предметом изображения становится сам процесс написания произведения. Повышается удельный вес документальной, автобиографической и всякого рода исповедальной литературы. Одним словом, 70-е годы - это "защитная реакция" на все виды политизации литературы. Политикой для писателя, по выражению Р.Баумгарта, становится частная жизнь (с. 220). В подтверждение этого тезиса в книге публикуется рядстатей: "Пение, атака, отступление" (о повести И.Бахман "Малина"), "Памятник героям - а зачем?" ( о книге Г.-М.Энценсбергера "Красное лето анархии"), "Магия и наслаждение упадка" (о романе М.Вальзера "Падение"), "Течение жизни, падение в смерть" (о повести П.Хандке "Несчастье без желаний"), "... плотный космос, безумное событие" (о романе Г.Цверенца "Земля так же необитаема, как и луна").
Сегодня, в ретроспективе, пишет Р.Баумгарт, 70-е годы, при всей хаотичности и разорванности художественных и социально-
политических установок писателей, предоставляются единым идейно-эстетическим комплексом,"компактной фазой нашей литературы". Но чтобы представить себе живую картину тогдашней литературной действительности, ее, так сказать, "аутентичный облик", необходимо вслушаться в разноголосицу критических оценок той поры, окунуться в хаос критических статей и обзоров. Но и здесь Р.Баумгарт считает возможным вычленить доминанту, определяющую настроенность эпохи, - это осознание наступившего кризиса, утрат и перехода из одного качественного состояния в другое. Разрушены старые убеждения, на которых некогда столь прочно зиждилась вера в социальную действенность литературы, выполняющей тем самым необходимую общественную функцию. Новые же ценности, провозглашаемые в этот период, отмечает Р.Баумгарт, утверждаются литературой с куда меньшей художественной убедительностью, чем раньше, о чем свидетельствует множество примеров. Широковещательные, заглядывающие далеко в будущее теоретические положения и близорукая, берушая мелкими шажками практика, почти не вступающие в диалог друг с другом, - вот явление, характерное для немецкоязычной литературы 70-х годов, утверждает Р.Баумгарт. И тем не менее, признает он,и теория, и практика шли в одном направлении. В качестве иллюстрации собственных взглядов тех лет (отчетливо выраженной леводемократической ориентации - так, критик оперирует такими понятиями, как "буржуазный характер так называемой изящной словесности", "классовые барьеры", "классовая ограниченность" и т.д.). Р.Баумгарт публикует свои статьи 70-х годов: "Шесть тезисов о литературе и политике", "Поэтическое, его традиции и актуальность", "Так много смертельно усталых фраз" (о книге К.Линдера "Писать энд жить"), "Казнь - взгляд с того света" (об эссе Курта Батта "Казнь рассказчика"), "Освобождение в пространстве симуляции" (о сборнике эссе Д.Веллерсхофа "Литература и принцип наслаждения"), "Романтика и солидарность" (о сборнике статей М.Вальзера "Как и о че говорит литература"), "В гегельянском порыве" (о сборнике философско-эстетических статей по теории искусства и литературы Хартмута Ланге "Революция как корабль призраков") и т.д.
80-е годы характеризуются отчетливо выраженной сменой литературной парадигмы - на авансцену выступает постмодернизм, ставящий под сомнение само понятие парадигмы, для которого "все 21-3222
кошки - серы", все программы имеют равное право на существование под литературным солнцем. В статье 1987 г. "Постмодернистская литература - на немецком?" с красноречивым подзаголовком "О вопросе, затянувшееся обсуждение которого напоминает толчение воды в ступе", Р.Баумгарт высказывает свое мнение о природе постмодернизма, с достаточной долей иронии (зачастую злой) относясь к теоретическим "умствованиям" и набившим оскомину дискуссиям о постмодернизме, участники которых, опираясь на авторитет "патентованных умников" вроде Деррида, Лиотара, Бодрийяра и пр., связывают с этим явлением "конец эпохи", "конец истории" и - в который уже раз! - "конец литературы". По мннеию критика, споры о постмодернизме, о конце "модернистской" эпохи в культуре и литературе происходили в ФРГ уже лет двадцать назад -при этом он вспоминает свой доклад 1969 г. (также опубликованный в книге) "Что придет после модернистской литературы?" - и даже еще раньше, в конце 20-х - начала 30-х годов, когда эстетика "модерна" также казалась исчерпавшей себя. Таких постмодернистских волн в немецкой "запоздавшей" (по сравнению с остальным Западом) культуре Р.Баумгарт насчитывает по меньшей мере три - одна поднялась в 1930 г., вторая в 1945 г., после краха нацистского режима, третья - в 1968 г., теоретическое осмысление которой состоялось лишь в 80-е годы. Знакомые "постмодернистские" нотки Р.Баумгарт улавливает еще у раннего Ницше, в его "Несвоевременных размышлениях", когда тот "весело" развенчивал духовные ценности грюндерской эпохи (с. 539). Более того, возражая против абсолютизации современного постмодернизма, критик склонен полагать, что явление это имманентно эволюции культуры с незапамятных времен и известно еще античности, возникая всякий раз в период распада традиционных культурно-эстетических стереотипов под разными именами - от эпигонства александрийской эпохи до эклектики маньеризма и барокко.
В подтверждение своего тезиса Р.Баумгарт цитирует даже тех теоретиков, с которыми непримиримо полемизирует. Так, он готов согласиться с Лиотаром, утверждающим, что "произведение может быть модернистским только в том случае, если до этого оно уже было постмодернистским", что "постмодернизм является не концом модернизма, а символизирует его рождение" и что "состояние это неизменно". Не вызывает его возражений и другая мысль Лиотара:
"Постмодернизм - это модернизм без печали... без тоски по целостному и единому, без стремления примирить логическое понятие и чувственное восприятие, короче говоря, это модернизм, весело мирящийся с утратой смысла, ценностей, реальности, -постмодернизм как "веселая наука". Вот мы и снова вернулись к Ницше! - обрадованно восклицает Р.Баумгарт (с. 539).
Но, стойкий поборник демократически-просветительских принципов, высокой общественной миссии литературы, критик предостерегает от безответственной эйфории, с какой теоретики постмодернизма "втягивают современную литературу в систему культуры, организованной по принципу зала для игральных автоматов", где нет места ни для глубоких раздумий, ни для вечных принципов Добра и Красоты, где царит Число - символ откровенно служащего целям коммерции, "компьютеризованного" искусства.
А. В. Драное
97.02.031. ЭММЕРИХ В. ДРУГАЯ НЕМЕЦКАЯ ЛИТЕРАТУРА. EMMERICH W. Die andere deutsche Literatur: Aufsatze zur Lit. aus der DDR. - Oplanden: Westdeutscher Verl, 1994. - 231 S.
В книге известного немецкого литературоведа, профессора Бременского университета Вольфганга Эммериха (р. 1941)" , давно занимающегося изучением литературы ГДР, помещены статьи, написанные за последние пятнадцать лет. Особый интерес вызывают публикации, освещающие состояние литературы ГДР накануне и в первые годы после воссоединения страны, когда "в одночасье" рухнули годами создававшиеся литературные репутации, произошел обвал "рыночного курса" восточногерманской литературы и само понятие "литература ГДР" перекочевало в область истории. Пострадали не только литераторы бывшей ГДР - сходная участь выпала на долю и их западногерманских коллег, исповедовавших принципы нонконформизма. Более того - распалась вообще "ангажированная литература" - и в ФРГ, и за ее пределами.
'' См о нем Современные зарубежные литературоведы Справочник Страны капитализма - Ч 3 - М , 1987 - С 217 21*
