CC BY
17
РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
ИНСТИТУТ НАУЧНОЙ ИНФОРМАЦИИ ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ
СОЦИАЛЬНЫЕ И I УМАНИ I АРНЫЕ
НАУКИ
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ И ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА
РЕФЕРАТИВНЫЙ ЖУРНАЛ СЕРИЯ 11
СОЦИОЛОГИЯ
1
издается с 1991 г. выходит 4 раза в год индекс РЖ 2 индекс серии 2.11 рефераты 97.01.001 -97.01.051
МОСКВА 1997
97.01.012: ЙОАС Г. ИДЕОЛОГИЯ ВОЙНЫ. ПЕРВАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА В ВОСПРИЯТИИ КЛАССИКОВ СОЦИОЛОГИИ. Joas Н. Kriegsideologien. Der Erste Weltkrieg im Spiedel der zeitgenossischen Sozialwissenschaften // Leviathan. - Wiesbaden, 1995. -Jg.23, H.4. - S.336-350.
Ганс Йоас выдвигает тезис о причастности основных социально-интеллектуальных течений начала века к становлению идеологии войны.
В войне видели источник энергии, с ней связывали надежды на обновление. Рационалисты и иррационалисты, неокантианцы, философы жизни, прагматики и пр. - все находились под воодушевляющим воздействием духа войны, пробужденного борьбой соперничающих культур.
Задумываясь над этим вопросом, социальный ученый должен спросить, во-первых, о соответствии парадигматических положений в социально-научных трудах и политической позицией тех, кто их сочинял. Даже если отдельные школы не обнаруживали особого отношения к войне, можно выявить типические дисциплинарные предпосылки, которые специфическим образом изменили восприятие войны. Во-вторых, нельзя избежать вопроса о том, почему они высказались о войне так же, как все прочие.
Ответ, по мнению автора, требует типологизации реакций на военные события у ведущих социологов того времени. Ведь рождение социологической классики приходится как раз на период первой мировой войны. Институционализация социологии происходила между 1890 и 1920 гг. Тогда были написаны самые значительные работы, на которые социологи опираются и по сей день. Для классиков европейской социологии характерны были три типа оценки войны. Зомбарт, например, в оппозиции к материалистическому пониманию истории, выводил войну не из капитализма, а, наоборот, капитализм - из динамики межгосударственных конфликтов XVI-XVI1I в. Несмотря на некоторые передержки, его теорию можно расценивать как предвосхищение сегодняшних „попыток объяснить неудачи образования единого государства в Европе перманентными военными столкновениями между государствами на этом континенте и усматривать в них важнейший стимул для государственной рационализации и дисциплинарно-культурного процесса. Зомбарт не
Г
исследовал причин и воздействий^войны. Вместо этого он говорил о битве верований и доверий, о смертельной схватке между западноевропейской рыночной цивилизацией и немецкой духовностью, определяя капитализм культурно-детерминистически, как выражение национальной самобытности, стремящейся к процветанию. Анализ причин войны не шел дальше констатации социально-психологических воздействий. Но и здесь описывалось не эмпирическое положение дел, а выражалось мечтательное желание интеллектуала, страдающего из-за кризиса культуры.
Другие немецкие социологи продолжают указанные линии восприятия войны. Так, Макс Шеллер развивает вслед за Зиммелем мотив жизненной интенсивности, который вызывает война, Леопольд фон Визе идет по веберовскому пути понимания происходящего, осмотрительно защищая экспансионизм. Ф.Теннис, озабоченный проблемой л<жал изациивои нствен ного духа и калькуляцией социально-политического воздействия войны тоже примыкает к этому же типу.
Не перечисляя все отдельные случаи, не было социологов в это время, которые принципиально придерживались бы традиции просветительской утопии "вечного мира". У авторов других европейских стран и американцев ситуация была подобной. Если даже А.Бергсон и атаковал немецкий милитаризм с помощью философии жизни, он все же не отклонился от общей тенденции немецкой мысли - восхваления новой виртальности в противовес морали и праву.
В демонстративном отказе от универсалистских ценностей Германия черпала энергию самооправдания. Французы были также не свободны от универсалистских претензий. Отличие состоит в том, что они готовы были воевать под знаменами гуманизма. Так, З.Буртру, называя немецкую культуру варварской, все же призывает немцев чтить идеалы просвещения. Дюркгейм критикует циничное отношение немецких "реальных политиков" и видит назначение Франции в спасении идей Просвещения.
Трудно определить, в какой мере давал себе отчет Дюркгейм в реалистичности своих прогнозов. Можно не сомневаться в его личной честности, но исследование характера современных войн показывает, что эволюционистское утверждение о постепенном переходе от перманентного состояния войны в примитивных обществах к
ю*
перманентному законодательству в^ развитых современных обществах неубедительно.
Для американских социальных ученых дюркгеймовский вопрос о роли войны в эволюции человечества стоял еще острее. Попытки принципиально новых, мирных форм разрешения конфликтов во внешней политике имели глубокие корни в истории американской демократии и способствовали оптимистической вере в будущее интеллектуалов-либералов. Война 1914 г. ввергла их в состояние шока и побудила к попыткам провести резкую границу между Европой и Америкой. А.Смолл в октябре 1914 г. в письме Г.Зиммелю подчеркивает, что война - не просто вина немцев, но результат милитаристской популярной пропаганды во всей Европе (с.342).
В течение времени дебаты о вступлении Америки в войну приобретали все более кричащий тон. Гидденс непрестанно нападал на "метафизического монстра" прусско-немецкого государства -Зомбарта. Вдохновителем "демонизации" Германии стал И.Ройс, друг Пирса и учитель Мида. Для него как для христианского неогегельянца война была угрозой личной веры в американскую открытость (публичность). Он предполагал воспрепятствовать войне организацией системы международной безопасности. Однако он умалчивал о связи немецкой духовной истории и политики. Но его оппонент Дж.Сантаяна указывает на теоретическую беспомощность Ройса в обсуждении истоков войны в своей книге "Эготизм в германской философии" (1916). Понятие "эготизм" означает переоценку субъективного начала в моральных суждениях, которой страдает, очевидно, немецкая философия, ставшая агрессивной и зловещей. Особое место в этом общем хоре занимала книга Дж.Дьюи "Немецкая философия и политика" (1915). Он обращал внимание не на субъективизм немецкой философии, а на склонность к приспособленчеству, политическому конформизму у немецких мыслителей, не оставляющим свободного пространства для индивидуального самоопределения. Только демократизация Германии могла бы привести, считал он, немецкий дух к действительному расцвету. Таким образом, Дьюи объявил доминантную тему в дебатах о вступлении Америки в войну: борьба между демократией и автократией. Февральская революция в России побудила объявить союзническое дело делом демократии. Президент Вильсон заявил, что американское участие в войне противоречило бы
не национальным интересам или "Союзническим обязательствам, но интересам зашиты принципов народного права и демократии. Это оправдание было дополнено мыслью Дьюи, Мида и других о том, что вступление в войт' воспрепятствовало бы возможности внутриполитических реформ. Дьюи легитимирует войну, видя в ней основание для расширения публичного контроля над частным предпринимательством и вообще для научного планирования социальной жизни. Война может приблизить осуществление "прогрессивной эры". Т.Веблен также не обошел вниманием тему войны. Существенным фактором ее возникновения является бесконтрольность внешней политики, порожденная династической традицией европейских стран. Династически-авторитарные интересы, усиленные политикой общего блага, сопряжены в этих странах с попытками патриотических переворотов и популистскими доктринами во внешней политике.
Но его попытка рассмотреть силу немцев и слабость собственного общества без иллюзий "посадила" Веблена "между двух стульев". Почтовая цензура запретила его книгу "Империалистическая Германия и индустриальная революция" как пронемецкую. "Немецкая опасность", по его убеждению, исходит из несоответствия между экономико-технической модернизацией и политико-культурным консерватизмом, тянущим назад эту страну. Эта точка зрения отличалась от общепринятой, рассматривающей Германию как изолированный, особый случай. К началу войны распространилась концепция разного уровня модернизации Америки и Европы, согласно которой Германия определялась как сбившаяся с пути модернизации.
Теоретическая стратегия такого объяснения состояла в том, чтобы свести войну к особому случаю Германии и сохранить эволюционистскую парадигму самообновляющейся цивилизации. Благодаря этому национализм можно было объявить реликтом варварских времен, а не продуктом модерна. В сущности американская версия природы войны, как и европейская, была связана идеей ревитализирующего воздействия войны, и если смотреть шире - с идеей регенерирующего действия власти вообще. Последняя выходит за рамки войны и обнаруживает себя в мыслительном диапазоне от Прудона, Достоевского и Сореля до американского топоса борьбы с дикостью и дикарями. Естественно
задуматься, почему культурная- ситуация "длительного мира" довоенного времени привела к представлению о войне и насилии как средствах разрешения социальных проблем. Диагноз необходимости войны в социально-философской критике культуры весьма различался: прогрессирующее подавление всякой индивидуальности не было тождественно высвобождению индивидуальной воли. Поэтому не стоит устанавливать прямой связи между этой критикой и взрывом милитаризма. Общность только негативная. Все социальные мыслители того времени чувствовали, что модернизация не может иметь путеводной звездой ни рационально действующего индивида, ни прогрессивную рационализацию и потому искали альтернативы ее развития. В этой ситуации война могла переживаться как искомое решение. Внезапное появление новых ценностей и связей вызвало у участников стремление поставить войну рядом с великими культурными переворотами Европы Реформацией или Французской революцией.
Культурно-критическая чувствительность европейских социологов оказалась столь же компрометирующей, как и американская вера "в новые времена". Большая часть сообщества социальных ученых не справилась с социальным анализом военной реальности и "заложила" свою научную репутацию в угоду милитаристской пропаганде. Но были и исключения. От Хейдельбергского кружка Макса Вебера в 1914 г. откололось несколько членов, не принимающих всеобщего военного воодушевления. Среди них Е.Ледерер, который занял позицию трезвого наблюдателя, беспристрастно описывая коллективное поведение времен войны. Он считал долгом социолога и историка рассматривать события как можно более "бессмысленно" (не выводя их из культурных или социально-экономических принципов) и строить рефлексию на допущении специфики войны. Если большинство авторов только воспроизводили социальную общность переживания войны и фронта, Ледерер попытался вывести условия войны из всеобщности воинского долга. Сначала он показал противоположность принципов организации военного дела укладу буржуазного общества. Угроза существованию заставляла объединиться всех для зашиты национальных интересов, превращая при этом каждого члена гражданского общества в члена общины так называемого народного единства. Воинский долг в этом случае
воспринимался не как сила государственного принуждения, а как мо1ущественная судьба. Подобное сознание имело место не только в Германии, но и за ее пределами.
Современный национализм поэтому строится не на превознесении культурной самобытности разных народов, а на уподоблении их друг другу. К этому приводит именно конкуренция государств в милитаристской сфере. Национализм становится идеологией державной силы. Именно внутренняя динамика военного дела способна поднять во много раз власть государств.
Ледерер рассматривает указанную взаимосвязь не детерминистски, а исторически-контингентно. Увеличение мощи государства он сопрягает и с поведением интеллектуалов, подпадающих под его суггестивное воздействие и воображающих себя-свободными от официальной пропаганды.
По мнению Ледерера, существуют две возможности выхода из сверхцентрализации к "новой современности". Одна коренится в хозяйственном гештальте интересов общины, что подразумевает радикальное преобразование экономического образа мыслей: больше справедливости вместо большей пользы. Этот отказ от усиления внутренней и внешней власти государства кажется Ледереру хотя и желанным, но явно утопическим. Вторая, более реалистическая возможность состоит в образовании в современном государстве таких тесно смыкающихся социальных групп, что они не оставляют места для динамических тенденций. Он не раскрывает своего тезиса, но, быть может, его позволительно истолковать как слияние государств в единую систему, обнимающую большое пространство, что звучит весьма актуально и открывает широкие перспективы политического постгоббсовского мирового порядка.
97.01.013. ИФФ-БРАУН А.Р. РЕЛИГИЯ И ОБЩЕСТВО1.
RADCLIFFE-BROWN A.R. Religion and society // Journal of the royal anthropol., L. - 1945. - Vol.75, № 1. - P.33-43.
Обычно все религии или все кроме одной рассматривают как совокупность ошибочных верований и иллюзорных практик. Бесспорно, история религии в немалой мере была историей ошибок и
Л.В.Гирко
л.
КЛАССИКИ СОЦИОЛОГИИ XX в.
