CC BY
44
РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
ИНСТИТУТ НАУЧНОЙПН'ФОРМАЦИИ ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ
СОЦИАЛЬНЫЕ И ГУМАНИТАРНЫЕ
НАУКИ
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА
РЕФЕРАТИВНЫЙ ЖУРНАЛ СЕРИЯ 7
Л ИТЕРАТУ РО В ЕДЕН И Е
4
издается с 1973 г.
выходит 4 раза в год
индекс РЖ 1
индекс серии 1.7
рефераты 96.04.001-96.04.014
МОСКВА 1996
"Торжество добродетели", "О Ходасевиче", "Пушкин, или Правда и правдоподобие" (пер. с франц.), "Предисловие к "Герою нашего времени" (пер. с англ. яз.).
А.А.Ревякина
96.04.005. ОЦУП Н.А. НИКОЛАЙ ГУМИЛЕВ: Жизнь и творчество. / Пер. с франц. Л.Аллена при участии С.Носова. - СПб.: "Logos", 1995. - 198 с. - (Судьбы. Оценки. Воспоминания).
Книга Н.А.Оцупа (1884, Царское Село - 1958, Париж)1) представителя парижской эмиграции, поэта, критика, является его диссертацией "Н.С.Гумилев. Его жизнь, творчество и время", написанной по-французски в начале 50-х годов, но остававшейся не изданной. Подготовка издания и перевод осуществлены французским профессором славистики Лилльского ун-та Л.Алланом, историком русской литературы и учеником Н.Оцупа.
В исследовании, посвященном вождю акмеизма, соратнику по "Цех поэтов", учителю и другу, не только раскрывается духовный мир и творческая лаборатория Гумилева, но и дается панорамное изображение литературного Петербурга первых двух десятилетий XX в.
Духовное развитие Гумилева, подчеркивает Н.Оцуп, связано с влиянием Ин.Анненского. Лишь после смерти поэта в 1909 г. Гумилев, одним из первых, понял значение его творчества. "Искатели новых путей на своем знамени должны написать имя Анненского, как нашего "Завтра", - утверждал он в статье, посвященной памяти поэта и второму сборнику его стихов ("Кипарисовый ларец", 1910) (см.: Гумилев Н. Письма о русской поэзии. - Пг., 1923. - С. 85).
о нем: Писатели русского зарубежья (1918-1940): Справочник. - М., 1994. -Ч. 2: (К-С). - С. 172-178.
Другим современным поэтом, оказавшим влияние на Гумилева, был В.Брюсов, представлявший собой, "несмотря на все свои недостатки... одно из самых крупных явлений русского модернизма, суть которого состоит не в проповеди того или иного вероисповедания, но в подлинном стремлении возродить выразительные средства поэзии, да и сами чувства, ее питающие" (с. 24).
В 1908 г. Гумилев оказался в окружении подлинного теоретика русского символизма Вяч.Иванова, сближавшего в своих теоретических построениях Элладу и Христианство, настаивая на наличии некоего сходства между Дионисом и Спасителем, и следовавшего Ницше в религиозном понимании древности; при этом он противопоставлял ненависти Ницше к Христу набожность убежденного христианина. Для Гумилева, у которого православие мирно уживалось с культом Аполлона, Вяч.Иванов как поэт, филолог и мыслитель в этот период стал центром интеллектуального притяжения.
Среди европейских поэтов Гумилев ориентировался не только на "безупречных волшебников слова", но и на поэтов-мыслителей. Он "знал и любил французскую поэзию как родную". Начиная с безымянных сочинителей народных песен французского Средневековья, он с постоянной симпатией и уважением преклонялся перед Франсуа Вийоном, Рабле, Ронсаром, Дю Белле, Перро, мадам д'Ольнуа и другими "сказочниками" ХУП в. Гумилев восхвалял Теофиля Готье, не забывая ни о Малербе и Буало, которые предшествовали ему, ни о всех тех, кто последовал за ним, исключая лишь некоторых символистов, которых упрекал в идейной зависимости от немецкого символизма. Н.Оцуп отмечает родство Гумилева с Леконтом де Лилем, отказывавшимся как он писал, от "личностной поэзии", насыщенной "признаниями и сетованиями" (с. 50).
В английской поэзии Гумилев предпочитал, кроме Шекспира, лейкистов (Lake poets), поэтов "озерной школы", С.Т.Колриджа,
У.Вордсворта и Р.Саути. При этом Вордсворт и Колридж стали постоянным предметом его "влюбленного чтения" и исследований. Манифест акмеизма, полагает Н.Оцуп, во многом напоминает манифест лейкистов, ставивших своей целью воскресить непосредственное вдохновение, первобытный детский восторг перед чудом Вселенной. Гумилев не только разделял идеи лейкистов, он восхищался и английскими народными песнями. Говоря о Шекспире, "гений которого был впервые полностью раскрыт Колриджем, Гумилев восхваляет свободу фантазии и страстей, характерную для елизаветинцев. Впоследствии Гумилев создал несколько баллад в духе лейкистов и советовал своим друзьям и ученикам сделать то же самое" (с. 76).
Однако Гумилев мало интересовался немецкой и итальянской поэзией. Он воспринял немецкую поэзию, главным образом, через творения Вяч.Иванова и А.Блока, утверждает Н.Оцуп. Гумилев посвятил целую оду д'Аннунцио, прославляя его, главным образом, за подвиги солдата и поэта во время испытаний войны и сравнивая с Вергилием, Данте и Тассо. Но поэт нигде не намекнул на Леопарди, Ариосто, Фосколо, Кардуччи. Разумеется, он говорил о Данте, хотя в стихотворении "Беатриче", входящем в сборник "Жемчуга", Гумилев воспринимал Данте через призму английского поэта, прерафаэлита Габриеля Россетти.
"Прибегая к стиле собственной гениальной интуиции, он, читая иностранных поэтов, вникал в саму душу античных или современных наций, между тем как его личная поэзия оставалась глубоко укорененной в родной почве" (с. 75). Однако Гумилев "игнорировал многое из того, что составляло украшение мировой поэзии, но то, что он принимал, он знал в совершенстве, умея извлечь из усвоенного точные выводы, - свидетельствовал Н.Оцуп. -Гумилев как бы привел в порядок современную русскую поэзию, затуманенную и запутанную склонявшимся к закату символизмом, оскверненную шарлатанством его эпигонов" (с. 77).
Уже первые стихи Гумилева (цикл "Озеро Чад") отметили собой рождение крупного самобытного таланта, пишет исследователь. Лучшие его "африканские" стихи, написанные в разные периоды, собраны в книге "Шатер", изданной лишь в 1921 г. Почти все они написаны анапестом, энергичное и торжественное ударение которого на третий слог чрезвычайно подходило для выражения "восторженного неистовства незабываемых ощущений" (с. 82).
Стоит лишь внимательно задуматься над стихотворениями поэта, чтобы убедиться в том, что Гумилев "любил только саму любовь". Однако среди тех женщин, которым поэт объяснялся в любви в стихах, одна Анна Ахматова заставила признать себя как личность. В "Пятистопных ямбах" (сборник "Колчан") Гумилев изобразил Ахматову во всем ее величии, признал свою вину перед ней. Она покидает его и уходит, "похожая на древнее Распятье", и сильная личность этой женщины остается в памяти читателей. Но не его она любит: "Так же как и он, она боготворит только собственную любовь". Гумилев же лишь играл роль "кутилы", оставаясь в глубине души. Рыцарем, искавшим свою Бестриче и подсознательно воспринимавшим идеальный женский лик как напоминание о рае (с. 57).
Страстный лирический поэт, Гумилев пленяет теми же свойствами в своей критике. В журнале "Аполлон" с 1909 по 1915 г. печатались его "Письма о русской поэзии", в которых на довольно коротком пространстве упоминается несколько сотен имен. Человек, сам "вылепивший" свой характер и создавший свою судьбу, Гумилев работал неустанно, но его творчество (стихотворения, жизнь, критические очерки, "акмеизм") "носит в себе все признаки романтического кипения буйных сил, сдерживаемых с большим трудом огромным усилием воли" (с. 60). Вот почему "Письма о русской поэзии", полагает Н.Оцуп, остаются одним из важнейших явлений литературы 20-х годов XX в.
Гумилев не был поэтом-гражданином в блоковском понимании слова. Глава школы акмеистов "не звал Россию ни матерью, ни женой, не плакал о прошлом, не пророчествовал ни о возмездиях, ни о наградах, которые ждут его родину. Но он был гражданином в том значении, которое придавали этому слову Гердер и Гете. Гумилев был '^екЬиг£ег"-ом, гражданином вселенной" (с. 62). Указывая на духовное родство, сближающее Гумилева с великим Гете, Н.Оцуп заметил, что оба поэта напоминают друг друга в язычески-целомудренном восприятии природы, в культе плоти, в желании упорядочить варварский хаос немецкой или славянской души за счет гармонии античного классицизма. Аналитический ум Гумилева, поражающий в его критических очерках и теориях об искусстве, позволял ему раскрыть любую тему с тем спокойствием и чувством меры, через которые проступает сдерживаемая страсть и неутолимая жажда знания. Строгая эстетическая разборчивость, решимость определенно сказать "да" или "нет", "мудрое духовное равновесие, вытекающее из полноты внутренней жизни", - вот те качества, которые позволяют утверждать, что "в натуре Гумилева жила стихия, родственная Гете" (с. 63). Поэт постоянно создает мифы, а мифотворчество, согласно его теориям о поэзии, всегда составляет первооснову великой национальной поэзии. Законы большой поэзии, сформулированные и реализованные в поэтической деятельности Гумилевым, близки к утверждениям автора "Годов учения Вильгельма Мейстера".
Блок, как и Шекспир, - продолжает Н.Оцуп, - оттражал в поэзии "больные вопросы" общественно-политические жизни страны, в которой косвенно участвовал всем творчеством. Гумилев не позволял своей музе "вмешиваться" в непоэтическую борьбу. Согласно Гумилеву, поэт - хозяин собственной судьбы, важно только качество его поэтического творчества. Блок же ставил акцент на нравственном долге поэта. Он не верил в теории искусства, которыми так дорожил Гумилев. После того, как поэт овладеет нужными ему техническими средствами, он, по Блоку, должен
перестать отдавать все силы искусству, ибо искусство лишь средство для того, чтобы в образах-прозрениях передавать другим ту правду, вестниками которой являются подлинные поэты-творцы. Таким образом, роли поэта и пророка, по Блоку, совпадают. Гумилев "воплощал другое направление классической национальной поэзии, прежде всего торжественное, но его заветы были бы лишены всякого значения, если б он сам не страдал тем же "недугом", в котором упрекал Блока - морализмом" (с. 66).
По мнению Н.Оцупа, неопределенным и противоречивым идеям, на которые опирался гений Блока, Гумилев противопоставил ясное изложение новой поэтической концепции. Поэт-ремесленник, по Гумилеву, должен четко и ясно судить о проблемах своего искусства. Так в современную поэзию вводилось понятие о "цехе". И не случайно, полагает исследователь, что лучшие поэты наследовавшего Блоку поколения стали акмеистами и почти все -члены "Цеха поэтов", основанного Гумилевым, - своего рода лаборатории акмеизма, где поэзия была единственным предметом спора (первый "Цех поэтов" - 1911-1916 гг., второй - 1919-1924 гг.). Манифестом новой школы явилась статья Гумилева 'Наследие символизма и акмеизм" (1913).
Поэт четко определил законы, по которым нужно разбирать стихотворения. В статье "Анатомия стихотворения" он предложил разделить анализ любого поэтического произведения на четыре отдела: фонетику, стилистику, композицию и эйдолологию, которая подводит итог темам поэзии и возможным отношениям к этим темам поэта. Гумилев в статье блестяще проанализировал фразу, взятую из богослужения. Цитируя Аввакума, поэт показал фонетическое, стилистическое, композиционное и эйдолологическое совершенство божественного слова в молитвенном пении старообрядцев: "Аллилуйа, аллилуйа, слава Тебе, Боже!" Во все время критической работы в журнале "Аполлон" Гумилев не изменил своему идеалу. Относительно футуризма поэт занят четкую и резко
критическую позицию. И его негативное отношение к футуризму никогда не менялось.
Уже в своих первых стихотворениях Гумилев воспевал битву, охоту (сборник "Жемчуга"). Но настоящий "стержень" военных стихов Гумилева, на которых как бы нанизываются воинствующие стихотворения, - сборник "Колчан" (1916). Стихи писались в начале мировой войны. Гумилев прославлял войну, которая была для него, как и для других, живой историей. Но он не был простым ее зрителем. Он воевал. Если для Блока война была большим несчастьем, а революция - надеждой, то Гумилеву все представлялось иначе: "Золотое сердцее России / Мерно бьется в груди моей..." (стихтворение "Наступление").
Драму в стихах "Гондла" (1916) Н.Оцуп называет лучшей из больших вещей Гумилева. В эпоху, когда поэт-солдат рисковал жизнью для возвышенной цели, он усмотре в жертве горбатого певца что-то, напоминающее ему собственную судьбу. "Страдания и восторги влюбленного Гондлы, как и злая дерзость его врага - волка, соответствуют противоречивым устремлениям Гумилева, его цельному и сложному характеру" (с. 103). Подобно Лермонтову, поэт знал, что душа не может забыть "звуков небес", и Гондла (а вместе с ним Гумилев) мечтает о том, чтобы лететь "К неземной, к лебединой отчизне". Многие черты сближают Гумилева с великим романтиком, чья жизнь и творчество отмечены страстью к опасности и риску, презрением ко всякого рода фаьши и условностям.
К концу первого десятилетия XX в. только два поэта были способны выразить, хотя и с противоположных позиций, всю сложность исторического кризиса, переживаемого Россией: Блок и Гумилев, полагает Н.Оцуп. Блок и А.Белый приветствовали Октябрьскую революцию поэмами "Двенадцать" и "Христос воскресе". "По их версиям, Провидение дало победу большевикам в отместку за преступления, содеянные царями, помещиками, русскими буржуями" (с. 119). Будучи верным самому себе, Гумилев не принял Октябрьскую революцию. В петроградском хаосе акмеизм
стал "твердыней" по защите вечных ценностей против нашествия варваров. Будучи сам "великим варваром", по мысли Н.Оцупа, Блок разошелся с "Цехом", созданным в 1919 г. Гумилевым, М.Лозинским, Г.Ивановым и Н.Оцупом. Блок воспевал Скифов, обращая двенадцать солдат Красной армии в апостолов, порицал Цицерона, восхваляя мужество Катилины. Ему прежде всего было важно "стереть с лица земли всю "мещанскую" литературу. Он хотел начать все с начала. Он ратовал за "tabula rasa" ("чистую доску") и проповедовал начало новой эры в жизни человечества. Русский мессианизм снова обрел своего пророка" (с. 122).
Блок стал одним из тех пророков, которые всегда являлись в России в кризисные времена. Гумилев оставался чуждым пророчествам и всей "неистовой муке ответственности", испытываемой Блоком по отношению к самому себе и народу. Гумилев целиком погружается в настоящее и прошлое России, Запада, всего человечества. Он "был чуждым не только сути трагедии Блока, но и приемам ее выражения. С поэтической точки зрения он признавал качества поэмы "Двенадцать", но как верующий человек без всяких уверток порицал ее как кощунство" (с. 125), - отмечал Н.Оцуп. "Слушайте, слушайте же музыку Революции", - повторял Блок.
"Поговорим о поэзии", - как будто отвечал создатель акмеизма. Петербургский "Цех" относился подчеркнуто равнодушно к окружающей политической обстановке. Идеологические расхождения Гумилева с Ахматовой, утверждал исследователь, усиливались по тем же причинам, в силу которых он удалился от Блока. Она тоже вступила на путь пророков. "В исстрадавшейся северной столице Ахматова походила на Кассандру накануне падения Трои" (с. 135). Однако Гумилев питал не меньше любви к России, чем Блок или Ахматова. Рассматривая стихи, посвященные Гумилевым России, Н.Оцуп доказывает, что творческая деятельность поэта отличается сугубо национальным духом.
10-658
Гумилев никогда не мыслил Россию замкнутой в исторических или географических пределах сущностью. Блок тоже расширял границы Отечества, ссылаясь то на татарскую Русь, то на "новую Америку". И он, и Гумилев воспринимали свою страну в постоянном становлении. Но, в отличие от Блока, поэт-акмеист не жаловался на "старые раны татарского ига". Гумилев "выражал чувства русского европейца, осознавшего прелести родной страны, но ненавидевшего ее невежество" (с. 139). Нежная грусть автора цикла "Родина" чужда Гумилеву, который в самой печати часто смеется над собой и почти никогда не забывает о том, чтобы дать почувствовать свою жизнерадостность.
В стихотвоорении "Оборванец" не показан социальный фон, характерный для Челкаша и других отверженных, изображенных Горьким. Стихотворение Гумилева просто и мирно, как живопись его любимого Фра Анджелико.
Каждое стихотворение, посвященное войне (сборник "Колчан"), проникнуто искренним чувством любви к родине. Далеко не идеализируя свою "страшную родину", поэт воспевает ее с акцентом спокойного восхищения ("Наступление"). При этом ни в одном из его стихотворений, посвященных войне, не воспевается парадная Россия; его Россия "полна достоинства, чувства долга, религиозной веры и даже милосердия к врагу",- писал Н.Оцуп.
В сборнике "Колчан" не только военные стихотворенния посвящены родине. Гумилев обращается к теме старой Руси. В стихотворении "Старые усадьбы" тайна его родины соприкасается с семейной, повседневной жизнью, изображаются сцены народной веры и звучит настоящее объяснение в любви, обращенное к России: "О Русь, волшебница суровая, / Повсюду ты свое возьмешь. / Бежать? Но разве любишь новое / Иль без тебя да проживешь?".
Стихотворения "Старая дева" и "Почтовый чиновник" как бы погружают в атмосферу чеховской России. Подобно тому, как в России Блока часто встречаются соответствия с Россией Некрасова, а иногда Достоевского, в России Гумилева заметно иногда некоторое
сходство с Россией Гоголя и еще чаще Чехова, утверждает Н.Оцуп. Как и в повестях Чехова, в названных стихотворениях речь идет о "серых судьбах", "трагедиях ничтожных лиц с отпечатком смешливой, жестокой и правдивой грусти" (с. 145). Русская провинция, показанная Гумилевым, страшна в своем однообразном смирении, но, униженная и страждущая, она страстно стремится к нереальной, возвышенной жизни и ищет бегства от действительности в колдовстве или в наивном религиозном блаженстве.
Седьмая книга "Костер" (1918) имела основополагающее значение в творчестве поэта. "Эта книга, - отмечал Н.Оцуп, - в высшей степени русская. Не только в стихах, посвященных родине, но и в стихах, вдохновленных Скандинавией, Гумилев утверждает национальное содержание своего творчества" (с. 150). Тема стихотворения "Мужик" - крушение царизма и наступление революции. Поэт показывает Распутина как великий художник. Он и восхищается им, и выражает одновременно свое глубокое отвращение к нему. Гумилев сравнивает Распутина с героями народных легенд, не лишая своего персонажа тех правдивых черт, которыми отличались древнерусские летописи. Со своим "Костром" поэт вернулся на родину. В этой книге Гумилев явно предпочитает историю географии: он погружается в прошлое земли. И Север для него - порог его родины. Он решительно обращается к Востоку, и восточный мистицизм сливается у него с религиозными чувствами ревностного православного.
Особое внимание Н.Оцуп обращает на последний сборник стихов Гумилева - "Огненный столп". Великий персидский поэт Гафиз являлся героем драматической поэмы в стихах "Дитя Аллаха", где утверждается, что поэт привлекательнее всех других мужчин для женских сердец. В стихотворении "Персидская миниатюра" таится объяснение в любви, обращенное не к женщине, а к предмету искусства. Здесь поэт мечтает о том, чтобы превратиться в персидскую миниатюру. Гумилев остается верным жгучему желанию
ю-
славы; его любовь к поэзии и славе оказывается сильнее, чем когда-либо.
Одно из самых замечательных стихотворений Гумилева -"Заблудившийся трамвай" - с формальной точки зрения является примером нового способа писать лирические стихотворения. Поэт использует "прием наложения планов", где ирреальные видения смешаны с реалиями повседневной жизни, прошедшее с настоящим. В "Огненном столпе", замечает Н.Оцуп, ярко изложено поэтическое кредо Гумилева. В стихотворении "Слово" он сравнивает Слово со словами. Последние - мертвы до такой степени, что "дурно пахнут". Поэт упоминает тот день, когда Бог "склонял лицо Свое" "над миром новым". Тогда Слово могло остановить солнце или разрушить города. "Без веры, без преданности высшей цели ни жертва солдата, ни постоянные творческие усилия поэта не давили бы на весы Истории или Музы" (с. 164-165).
Уже в сборнике "Жемчуга" Гумилев выражал уверенность в том, что по самому своему призванию поэт подвержен многочисленным угрозам и опасностям. Литература, которая была бы только литературой, его пугала. Гумилев, как "министр" Слова, жил не в словах, а в делах.
В стихотворении "Мои читатели" речь идет о своеобразном завещании Гумилева. Это страстная защита принципов поэта, его миропонимания. "Всегда помнить о непознаваемом, но не оскорблять своей мысли о нем более или менее вероятными догадками - вот принцип акмеизма", - писал Гумилев в программной статье "Наследие символизма и акмеизм" ("Письма о русской поэзии". -С. 41).
Блок и Гумилев ушли из жизни в августе 1921 г. Блок олицетворял уходящую эпоху, воплощая высшие достижения символизма; Гумилев открывал следующую, указывая на новый путь поэзии, "Загнанной в тупик символизмом", - пишет Н.Оцуп. Блок стремился искупить свои грехи ценой собственной жизни. Сам факт страстной самоотдачи чисто поэтическому творчеству за счет
социальной жизни и даже просто личной жизни казался ему предосудительным. Гумилев гордился своим служением поэзии, он прощал себе грехи с ироническим весельем, но рисковал жизнью, не колеблясь, когда считал это нужным. "Оба, - подчеркивает Н.Оцуп, -рыцари Средневековья, оба - национальные поэты. Блок осуществил больше, чем Гумилев, но он умер, исчерпав все свои силы. Гумилев погиб в цвету жизненных и творческих сил" (с. 173).
Т.Г.Петрова
96.04.006. БОБРОВА Э.И. ИРИНА ОДОЕВЦЕВА: ПОЭТ, ПРОЗАИК, МЕМУАРИСТ: Лит. портрет. - М.: Наследие, 1995. - 156 с.
Э.Боброва, биограф И.В.Одоевцевой (1895, Рига - 1990, С.-Петербург), сама является поэтом, а также автором книг для детей, переводчиком. Она живет в Канаде; будучи членом Лиги канадских поэтов, Союза писателей, Ассоциации детских авторов и ПЭН-клуба, часто выступает по приглашению разных организаций с чтением своих произведений. В данном случае Э.Боброва выступила как литературовед, но она стремилась написать не научную монографию, а свободное от канонов художественное повествование о жизни и творчестве писательницы.
Книге предпослан небольшой биографический очерк, где рассказывается о судьбе И.Одоевцевой1). Успешно начав свой творческий путь в Петербурге, в первые дореволюционные годы, она в 1922 г., не имея намерения стать эмигранткой, выехала с мужем, поэтом Г.Ивановым, за границу. Супруги поселились сначала в Берлине, затем в Париже, где прошла большая часть жизни И.Одоевцевой. В 1958 г. она одовела. В 1978 г. вышла замуж за Я.Н.Горбова, писателя, получившего большую известность во
^См. также: Писатели русского зарубежья (1918-1940): Справочник. - М., 1994.-Ч. 2: (К-С).-С. 157-164.
