CC BY
12
РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
ИНСТИТУТ НАУЧНОЙ ИНФОРМАЦИИ ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ
СОЦИАЛЬНЫЕ И ГУМАНИТАРНЫЕ
НАУКИ
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ И ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА
РЕФЕРАТИВНЫЙ ЖУРНАЛ СЕРИЯ 11
СОЦИОЛОГИЯ
3
издается с 1991 г. выходит 4 раза в год индекс РЖ 2 индекс серии 2,11 рефераты 96.03.001-96.03.032
ЧАСТНЫЕ СОЦИОЛОГИЧЕСКИЕ ТЕОРИИ И ЭМПИРИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ
96.03.009. ТРАНСФОРМАЦИЯ ЕВРОПЫ: СОЦИАЛЬНЫЕ УСЛОВИЯ И ПОСЛЕДСТВИЯ / Ред. Алесгало М. и др. - Варшава, 1994. - 361 с.
The transformation of Europe: Social conditions a. consequences / Ed. by Atéstalo M. et al. - Warszawa: IFIS publishers, 1994. - 361 p.
Настоящий сборник представляет собой совместный проект польских и финских социологов, посвященный анализу современных трансформаций в Европе. Особый акцент делается на двух переходных процессах: интеграция Западной и Северной Европы, которая порождает комплекс экономических, политических и социальных проблем и адаптаций; Восточная Европа сталкивается, в свою очередь, с попытками построения политической демократии и создания эффективной рыночной экономики после 50 лет коммунистического режима, восстановления социальных организаций и институтов, направленных на поддержание социального порядка в переходный период, а также с новыми ожиданиями и стрессами повседневной жизни.
Проблемы европейской трансформации исследуются на основе польского и финского опыта с компаративной точки зрения. Авторы пытаются анализировать процессы, происходящие в обществах своих стран, в контексте широкой группы наций со сходными проблемами. Так, польское общество рассматривается в сравнении с другими
посткиммунистическими странами, а Финляндия - в более широкой скандинавской перспективе.
Большинство авторов сборника принимают теории среднего ряда (middlerange theories) как отправной пункт для компаративных исследований. И польское, и финское общества пережили такие крутые перемены, что прагматический подход в рамках теорий среднего ряда развился большей частью сам по себе: коллапс социализма и жизнь в самом центре европейской формации не способствуют развитию фундаментальных теорий, исследования направлены скорее на четкие определения, проверяемые гипотезы и эмпирические данные. .
Первая часть сборника открывается общим анализом отношений, существующих между социологией и современным государством. Эрик Аллардт в статье "Главные направления в обществе и социологии" описывает две фундаментальные функции социологии: поиски истины и идеологическая функция. Социология никогда не была или только наукой, или только полем борьбы интеллектуалов за легитимацию идеологий. Методология социальной науки, в свою очередь, никогда не развивалась независимо от идеологий, однако многие социологи рассматривали ее как самодостаточную деятельность и самоцель. Идеологическая и символическая функции с политическими последствиями сочетались всегда с функцией истины: жизнеспособность основных положений проверялась независимо от их идеологической подоплеки, и многие социологи целиком погружались в задачу верификации и фальсификации таких положений; с другой стороны, реальные утверждения часто формулировались в контексте идеологически окрашенной модели общества. Преобладание каждой из функций периодически менялось. Случалось, что идеологическая функция становилась доминантной до такой степени, что теории теряли свою легитимность среди профессиональных социологов. Несомненным в социологии остается лишь гот факт, что "великие теории строятся на четкой теоретической базе и эмпирическом, поддающемся проверке, содержании, какую бы идеологическую
основу или мотивацию теория ни имела. В противном случае теории становятся всего лишь политическим орудием" (с. 22).
Аллардт делает вывод о закате марксизма и либерализма (с их представлением о государстве всеобщего благосостояния). Этот упадок касается не только когнитивного измерения, но и идеологической функции этих направлений. Он произошел не в результате переосмысления этих теорий или их интеллектуального опровержения, а лишь потому, что авторы этих теорий являются простыми членами общества. "Кажется, социологи и другие интеллектуалы едва ли внесли какой-либо вклад в упадок и ослабление марксизма и либеральной теории" (с. 23). На вопрос, где же были социологи, когда происходили революционные события, можно резонно ответить, что они, как и все остальные, были на улицах. С точки зрения автора, не во власти социолога, да и не его это задача, предсказывать такие события, как революция 1989 г. Сила социологии заключается в анализе долговременных тенденций и в проявлении латентных, а следовательно, невидимых социетальных моделей.
Особенностью событий 1989 г. является отсутствие последовательных идеологических движений традиционного типа, что характерно в целом не только для Восточной, но и для Западной Европы. В основе упадка марксизма и либерализма лежало возникновение новых особенностей современного общества. Социологи имеют сейчас счастливую возможность не только наблюдать крупные социетальные подвижки, но и заново сформулировать некоторые цели социологии. Появилась основа для доказательства, что революция 1989 г. положила конец целой эре развития европейского общества. Она ознаменовала конец индустриализации общества, не конец системы индустриального производства, а исчезновение многих ключевых коррелятов индустриализации и индустриального образа жизни (например, таких, как движение рабочего класса и культура рабочего класса). Речь идет о долговременных изменениях, коснувшихся всех индустриальных обществ.
11-2675
В качестве основных, хотя и не исчерпывающих, изменений такого рода автор называет четыре тенденции: ослабление классовой базы политики; исчезновение социальных систем с четко очерченными границами и отличительными нормативными структурами; ослабление национального государства; возрождение гражданского общества и независимых вторичных групп (с. 25-26). Эти изменения являются субстанциональными и ведут к реструктуризации и реорганизации европейских обществ. Существующий в настоящее время недостаток интеграции и солидаризации общества происходит не от перехода от социализма к рыночной ориентации, а от недостатка социальной интеграции на макроуровне, который является общей тенденцией для многих индустриальных стран.
В социологии последних лет часто подчеркивается, что необходимо перестать рассматривать социальную систему как изолированную и самодостаточную единицу (И.Валлерстайн, Ш.Айзенштадт, А.Гидденс). Одной из наиболее сильных попыток теоретической переориентации является работа З.Баумана "Признаки постмодерна" (1992). Постмодернизм был в моде, однако он не создал последовательную систему мышления, по крайней мере, систематическую социальную теорию. Скорее, он выступил как пароль для некоторых господствующих в настоящее время отношений к производству социального знания. Он выразил понимание, что социальные связи перестали быть всеохватывающими и разделяемыми подавляющим большинством людей внутри социальных классов или национальных обществ.
Бауман пытается систематизировать социологические понятия, связанные с постмодерном. Прежде всего, он подчеркивает, что при построении теории постмодерна необходимо избегать парсонсовские понятия социальных систем и обществ как органического целого, объединяемого системой ценностей и стремящегося к равновесию. В обществах главным моментом является не социальные системы, а социальность. Теории постмодерна должны строиться на том, как агенты используют
источники и свои способности в средах обитания, которые строго недетерминированы, случайны и независимы от единого целеполагающего агентства" (с. 28). Согласно Бауману, человек в основном не связан фиксированными социальными нормами и целями. Напротив, люди сами выбирают те нормы и цели, которые дают им возможность решать постоянно возникающие в их жизни проблемы. Бауман рассматривает постмодернизм как аналитическое средство, но вместе с тем и показывает, что он символизирует возникшие в Европе во второй половине XX в. социальные условия. Постмодернизм как "логически самодостаточное социальное состояние, определяемое своими собственными характеристиками", показывает, что мы сейчас сталкиваемся с совершенно новым социальным типом, заключает Аллардт (с. 29).
Одним из признаков тенденции к социальной гибкости, открытости и даже хаотичности является ослабление позиций национального государства. Оно не исчезает, но вынуждено делить свое влияние с другими социальными системами. Позиция национального государства в обществе соотносится с господствующими формами технологии, поэтому эра индустриального общесства бала также эрой национального государства и государственно поддерживаемого национализма. Новая информационная технология открыла принципиально новые возможности управления компаниями, деятельностью и проектами в других странах. Во многих сферах жизни очевидна тенденция к интернационализации (мультинационапьные компании, спортивные команды, международные исследовательские институты). Это не значит, что исчезают чувства национализма, скорее, напротив, националистические отношения менее контролируемы, чем в сильных национальных государствах.
Анализ социальной трансформации в Польше предлагается в статье В.Весоловского "Социальные связи в посткоммунисгических обществах". В посткоммунистических странах могут возникнуть, по крайней мере, две противоположные модели политических систем. Первая - система бюрократического авторитаризма, смешанная с 1Г
националистической идеологией и эксплуатирующая как старые коммунистические структуры, так и националистические эмоции для построения новых режимов. Такие системы сохраняют черты командной экономики. К странам, движущимся в этом направлении, автор относит Украину, Россию, Сербию и Румынию. Вторая модель -становление либерально-демократических государств. К ней относятся Венгрия, Чехия и Польша. Для этой модели характерны защита политических прав граждан и трансформация экономики в частнособственническую и рыночную регулируемую.
Несмотря на существующие особенности, Весоловский видит некоторые объединяющие тенденции в будущем развитии Венгрии, Польши и Чехии, которые он относит к "социальным связям" или "социальным отношениям" (с. 34). Наибольший интерес представляет, с его точки зрения, "коммунитарный" тип отношений.
Автор выдвигает три основных понятия, которые не использовались ранее для анализа трансформационных процессов в странах бывшего советского блока. Они происходят из знаменитой дихотомии Ф.Тенниса "общность/общество" и из веберовских концепций ассоциативных и общинных связей. Эти понятия: ассоциативные связи, общинные связи, коммунитарные связи (с. 34). Первые два представляют собой в веберовском смысле "чисто" идеально-типические конструкции. Они акцентируют внимание на определенном наборе характеристик, которые в реальности редко встречаются во всей их полноте и в высокой степени интенсивности. Третье понятие, коммунитарные связи, представляет собой смешанный тип характеристик и находится ближе всего к реальности.
Так, в группы, объединяемые ассоциативными связями, свободно приходят и свободно их оставляют', они основываются на социально-политическом дискурсе для достижения договора и проявляют внутреннюю лояльность, осснованную на рациональных вычислениях. Эти ассоциативные характеристики образуют рамки для решения конфликтов между группами и являются типичными для стабильных западных демократий. На самом абстрактном уровне
их можно рассматривать как черты, порождающие гражданское общество и демократическое государство. Общество, организованное в государство, есть "союз союзов".
Общинные связи имеют другую природу: индивид врожденно привязан к ним. Индивиды интегрируются в группу через набор символов, ценностей и верований, которые обесспечивают высокую степень лояльности и преданности группе. В то же время общинные группы проявляют тенденцию к сепаратизму и закрытости, поэтому гораздо более склонны порождать межгрупповые конфликты, нежели ассоциативные группы. В крайних случаях другие группы рассматриваются не просто как чужие, а как фундаментально искажающие их ценности и представляющие угрозу. К этому типу групп принадлежат этнические, национальные и религиозные группы, последние автор называет "духовные общности".
Третий тип - коммунитарные связи ' - смешивает характеристики ассоциативных и общинных связей. Свобода доступа в группу сочетается с принятием некоторых ключевых ценностей. Коммунитарные группы направлены на училение кооперации как внутри группы, так и между группами. Процедуры разрешения конфликтов сочетают два элемента: ссылка на некую главную "человеческую ценность" и вовлечение прагматических принципов, развитых в течение длительной практики.
Существуют два типа коммунитарных связей. Они имеют разные интеллектуальные корни и практические принципы, хотя и социальные результаты могут быть одинаковыми. Первый тип уважает традицию и руководствуется верой, что человек имеет обязанности по отношению к ближнему и к более широкому сообществу "подобных" людей. Второй тип коммунитарного мышления и практики восходит к социал-демократическим принципам. К нему приближаются некоторые варианты либерализма. Этот тип мышления объединяет вера, что общество объединено или должно быть обединено принципами кооперации, взаимопомощи и организованного обеспечения фундаментальных потребностей каждого члена общества. Социальные отношения
одновременно ассоциативны в обеспечении благосостояния и коллективны в обеспечении социальной связанности на основе ключевых ценностей, таких как солидарность, свобода и демократия.
Общество, организованное согласно какому-либо из этих трех типов социальных связей, испытывает также негативные и разъединяющие тенденции. Можно сказать, что эти три типа ослабляют определенные социальные силы, действующие в посткоммунистических обществах, поэтому воспринимаются как динамичные агенты изменения.
Если рассматривать деятельность социально-политического движения "Солидарность" начала 90-х годов в контексте вышеперечисленных типов социальны* связей, то здесь наблюдается попытка реанимировать общинные связи, провозглашенные и практикуемые этим этносом в 1980-1981 гг. Эти черты определяют также и сохраняющуюся приверженность активных рабочих общинному типу социального образа. Вместе с тем здесь имеются и признаки коммунитарного типа, практика которого помогает развивать "умеренный общинный" и "умеренный ассоциативный" тип социальных связей. Симптомы новой ориентации заметны на заводах, где комитеты нанятых работников готовят тщательно продуманные планы маркетизации и приватизации, обеспечивая при этом интересы рабочих и их права на участие в управлении. Новые тенденции видны и на высшем уровне профсоюзной организации "Солидарности".
Коммунитарные отношения порождают как готовность защищать материальные групповые интересы, так и волю обеспечить социальную поддержку другим гражданам, сталкивающимся с экономической и политической угрозой. Коммунитарные ценности апеллируют к концепции общего благосостояния национального сообщества, организованного в либлеральное государство.
Профсоюзное движение в Польше еще не является выражением гражданского объединения в сфере экономической жизни. Оно находится на стадии формирования и движется в этом направлении. Вместе с тем автор подчеркивает наличие в Польше
противостоящих этому движению факторов: сильное чувство национальной объединенности и восприятие экономических интересов других наций как угрозу; эгалитарное чувство "общей судьбы" всех рабочих; популярная идея, что все сообщество ответственно за индивидов и группы, которые страдают от систематических перемен (постоянная безработица, низкие пенсии, недостаточная защищенность семьи и др.). Эти отношения глубоко укоренены в общественной психологии и принадлежат общинному типу социального образа. Поэтому стратегический вопрос, на который должны ответить сегодня интеллектуалы и политики, состоит в следующем: стоит ли бескомпромисссно бороться с общинными чувствами польского народа и насильственно развивать чистый тип ассоциативных отношений или применить стратегию, которая будет проводить коммунитарный тип отношений.
Польская экономика и общество почти неизбежно входят в стадию "бессистемности" или "систематической неясности" (с. 41), т.е. сосуществования конфликтующих институциональных устройств, нечетких социальных отношений и неясных установок действия. Общество представляет собой лишь непонятный конгломерат групп. После трех лет рыночных реформ и запоздалых институциональных изменений структура экономического интереса не стала новой, но и не сохранилась старой. Параллельный процесс происходит и в польских политических партиях: возникшие после 1989 г., они существуют на уровне лидерства, но не имеют социальных корней. В экономической жизни ни один принцип структуризации интересов еще не получил преобладания над другими; то же характерно и для политической жизни. Анализируя партийную структуру в современной Польше, автор оставляет для будущего ответы на важнейшие, с его точки зрения, вопросы: какой тип партии будет доминировать в организующих процессах в ближайшие годы? каковы шансы для коммунитарного типа партий?
Известный католик С.Вилканович предупреждает, что польская политическая культура движется в опасном направлении: ослабевает "христианско-национал-солидаристский комплекс",
который был характерен для движения "Солидарности", и усиливается индивидуалистисеский "утилитарно-дарвинистский комплекс", несущий в себе множество опасностей с точки зрения объединения общества и моральных норм.
Однако, считает автор, в свете нового подъема забастовок усиление этого индивидуалистического комплекса, по крайней мере среди масс, представляется сомнительным. С другой стороны, и возврат к христианско-национал-солидаристскому комплексу 80-х годов уже невозможен. Эта дилемма требует пересмотра возможных путей к будущему демократическому порядку. Польша имеет серьезный дефицит устойчивой сети посреднических групп, которые связывали бы общество и государственные органы на демократическом пути. Это дефицит ассоциативных связей, типичных для западных гражданских обществ. Но прежде всего это дефицит доктрин, которые легитимировали бы государственные действия. Медленное движение экономических реформ и хаотическая политика образовали политический вакуум, который порождает бунт или скепсис и который не может породить заинтересованных союзников или преданных активистов.
Видимо, экономическая и политическая доктрина ортодоскального либерализма не в состоянии обеспечить легитимность формирующейся системе. Гораздо больший потенциал в этом отношении могли бы иметь учения с сильными коммунитарными аспектами. Люди сами, без помощи государственной политики, не в состоянии осуществить свои жизненные планы - на вершине свободы им нужны занятость, жтлье, производственные отношения, образование и пр.
Современная коммунитарная версия социальной мысли близка в некоторых отношениях к социалистической идее, однако важно, что она была также четко выражена и в рамках католической доктрины социальной рыночной экономики и социальных функций ответственного государства. Эта близость социального учения католической церкви и социально-демократического типа
коммунитарной концепции на теоретическом уровне может привести их к интеллектуальному альянсу.
Скандинавские страны авторы сборника рассматривают как представляющие особый интерес в дискуссии о будущем посткоммунистических стран. Скандинавские государства всеобщего благосостояния рассматривались часто как пример возможности "третьего пути", т.е. комбинации политической демократии и рыночной экономики с более или менее государственно плановой системой. В основе посвященных этим странам статей стоит вопрос о будущем государства всеобщего благосостояния скандинавского типа и его роли в интеграционном процессе. Так, П.Косонен в статье "Европейская трансформация: Социальное измерение" анализирует поствоенные тенденции в сфере занятости и социальной безопасности в Западной Европе, которые, с одной стороны, восходят к дискуссии о различиях между разными типами государств всеобщего благосостояния и с другой, к спорам о "социальном измерении" как компенсирующем механизм в европейской интеграции. С точки зрения Косонена, происходят длительная конвергенция европейских государств всеобщего благосостояния и рост значения "социального измер< 1ейской интеграции.
режиму всеобщего благосостояния, где большинство обеспечивающих благосостояние проектов тесно связано с занятостью.
Автор определяет четыре типа моделей государства всеобщего благосостояния в Европе.
Нордические государства, или скандинавская модель, -характеризуется обширной сетью общественных служб, высокими налогами, институционально закрепленными социальными правами и относительно низким уровнем бедности. Она базируется на государственной интервенции в сферу обслуживания и на перераспределении доходов через налоги. Благодаря сильным позициям государства направленные на всеобщее -благосостояние рефоримы достигают широкого общественного сектора.
Наблюдается тенденция к так
континентальному
12-2675
Перераспределяющая и универсалистская черты скандинавского государства отчасти объясняются многочисленными компромиссами и коалициями между фермерами и рабочими.
Континентальные государства - в рамках ЕЭС континентальные государства значительно отличаются от государств Южной Европы по уровню занятости женщин, социальным расходам и пр. Однако в целом скандинавская система более направлена на социальное перераспределение, чем континентальная система, склонная скорее к сохранению статуса. Многие характерные для континентального государства черты восходят к сильному влиянию церкви на государство и к классовой структуре, где позиции крупного бизнеса и среднего класса традиционно более сильны, чем в северных странах.
Южно-европейские государства - характеризуются распределением дохода и обеспечением социальной безопасности через семью, церковь и частные организации. В отличие от континентального, южно-европейского государства нужно описывать как "рудиментарное государство всеобщего благосостояния", которое медленно пытается достичь уровня более развитых стран. Эта группа включает в себя Грецию, Португалию и Испанию, можно сюда отнести также Ирландию и Южную Италию.
Восточно-центральные государства - самая сложная для описания группа. Уровни экономического благосостояния и требований к социальной защищенности зависят в основном от национальных особенностей в социальной политике, которые, в свою очередь, связаны с социально-экономической эволюцией этих стран. Хотя в целом уровень социальных расходов в этих странах значительно ниже, чем в скандинавских, тем не менее они имеют много общих черт, свойственных государству всеобщего благосостояния, например, "государственность", даже более характерную для экономик этих стран, чем для экономики в скандинавских странах, женское участие на рынке труда, низкий уровень безработицы.
Несмотря на глубокие различия в отдельных системах благосостояния в Европе и на то, что основная ответственность за социальную политику остается на национальном и локальном уровнях, существует тенденция к "гармонизации систем социальной защиты", развитие которой автор видит в "гармонизации системы налогообложения" (с. 105). Последняя сводится в конечном счете, к установлению некоторого среднего для западноевропейских стран уровня налоговых ставок. Общее развитие европейских стран автору видится в направлении континентальной модели социального обеспечения, включающей такие параметры, как соотношение уровня заработка и занятости, развитие системы поощрения в большей степени, чем налогообложения. В некоторых отношениях континентальная модель уже завоевала определенные позиции в Скандинавских странах. Во время экономического спада в начале 90-х годов в этих странах произошло сокращение социальных льгот, и, как результат уровень социальных гарантий снизился здесь до среднего континентального уровня.
С другой стороны, можно ожидать, что южно-европейские страны будут подтягиваться к уровню более развитых систем благосостояния и двигаться в направлении континентальной модели с ее рынком труда и ориентацией на семью, нежели к нордической модели с ее государственной перераспределительной системой. В отношении Восточной и Центральной Европы трудно предсказать, какая модель здесь будет доминировать.
Процессы революционных изменений в политическом и экономическом устройствах сопровождает возникновение новых политических элит. Этой теме посвящена статья А.Каминского и И.Курчевской "Институциональная трансформация в Польше: Возникновение кочевых политических элит". Статья рассматривает отношения между характером элиты и стратегиями, используемыми при формировании нового институционального порядка в Польше. Процессы создания институционального порядка могут принимать форму: а) мирного урегулирования ситуаций по мере их возникновения, т.е. оппортунистическое институциональное 12*
построение, или б) целенаправленного проекта. В последнем случае можно выделить два подтипа: конструктивистский тип технократическая ветвь (закрытая система марксистско-ленинского толка) и тип открытой системы, предложенный, например, А.Хамильтоном, Дж.Мэдисоном и Дж.Джейем. Независимол от философии проекта любой процесс институционального изменения есть комбинация сознательного и случайного.
При анализе институциональных трансформаций необходимо учитывать несколько факторов: тип предшествующего режима, формы, которые принимает процесс упадка, политические деятели -как они появляются, каковы их идеалы и материальные интересы и специфические связи между ними.
Политические деятели составляют политическую элиту. Успех институционального строительства зависит от способности элиты стать конструктивным лидером в обществе. Под "конструктивным лидерством" авторы понимают "способность напрвлять социальные устремления в русло культурно-экономического самоутверждения" (с. 133).
Исследуя этос новых политических элит в Польше, авторы утверждают, что наиболее важной их чертой является склонность ориентироваться не на институциональные аспекты социального порядка, а на неформальные аспекты частных отношений. Морализаторство становится суррогатом решений наиболее вызывающих и сложных проблем формирования институтов и общественной жизни. "Морализаторство, выдвижение идей ради них самих есть проявление общественной безответственности" (с. 135). Для устранения этого явления необходимо понять условия возникновения и формирования элит.
Крайне важную роль в этом анализе играет концепция отступничества от коммунистичекого истеблишмента, посредством которого группа тановится контрэлитной сначала внутри, а затем и вне политического истеблишмента. "Контрэлиты первоначально появились как продукт процесса, во время которого: 1) возникли конфликты по поводу роли партии и идеологии в рамках
коммунистического истеблишмента; 2) соперничающая сторона попыталась использовать право голоса как стратегию продвижения интересов; 3) потерпев неудачу, она перенесла свою преданность от партии и режима в целом либо на марксистскую идеологию как таковую, либо на идеологию общественного интереса; 4) за этим последовали уход побежденных групп и попытка превратить полемику в общественное достояние - попытка заявить несогласие через каналы истеблишмента, которые дают возможность достичь общественности" (с. 136),
Трансформация уходящих групп в контрэлиту требует внешних союзников, которые в данном случае либо отсутствовали, либо находились в католической среде. Таким образом, действующие контрэлиты возникли из союза новых отступников и групп, связанных с церковью и защищаемых ею. Когда этот процесс завершился, отступники превратились в диссидентов - маргинальные оппозиционные группы морального характера.
В целом возникновение или невозникновение ревизионистского отступничества является важным фактором, воздействующим на общественную стратегию ухода от коммунистического режима. В Польше ревизионистская группа состояла из старых партийных активистов из'среды интеллигенции, ведущих партийных интеллектуалов, детей довоенных партийных активистов.
Долгая история отступничества и уходов превратила польские политические элиты в "институциональных кочевников" (с. 148). Кочевые племена передвигаются из одной области в другую, истощив ресурсы одного района, они снимаются дальше в поисках новой перспективы жизни, оставляя за собой опустошение. Таким образом, они выбирают уход вместо голоса (отстаивая свои позиции). То же делают и институциональные кочевники: они принимают или создают институты ради выгоды, используют их н затем отвергают. Они не вкладывают в них капитал и не рассматривают их как стратегические активы. В отличие от ремесленников, польские
посткоммунистические элиты не заботились об инструментах власти и не думали о создании работающего конституционного режима.
"Институциональное кочевничество состоит в неспособности к долговременным инвестициям в социальный порядок, в пренебрежении со стороны политических элит к институтам" (с. 149). Возникновение и устойчивость социального порядка требуют осознанных усилий, материальных инвестиций, как и инвестиций в человеческую компетентность и убежденность, в то время как институциональные кочевники ориентированы на статус. При отборе подчиненных они полагаются не на людей, которые могут работать, а на тех, кто надежен и предан.
Кроме того, в посткоммунистических обществах срабатывает еще один фактор: трудность деятельности новых политических элит заключается в том, как отнять государственную власть у клики предшествующих коммунистов. Один из путей состоит в замене людей предшествовавшего режима на тех, кто ему противостоял. Такие оппоненты главным образом рекрутировались из среды независимых интеллектуалов и академиков. Выдвигаясь в верхние эшелоны государственной администрации, эти люди не привносили с собой ни административного, ни управленческого опыта. Обладая преимуществом в неформальных связях, они ориентировались на внешние неформальные круги, которые их выдвинули и с которыми они себя идентифицировали. Таким образом, их деятельность напрвлена, в конечном счете, не на интересы институционального устройства, а на инструментальные с точки зрения их карьеры и идеологической склонности цели.
К тому же подчиненные новых лидеров хотя и были политически для них ненадежными из-за своего политического прошлого, но именно они знали, как действуют административные институты, а потому быстро научились манипулировать своими боссами. В результате: 1) изменение высшего руководства в подавляющем большинстве случаев не принесло качественного изменения в функционирование государственной администрации; 2) управляемая кочевыми элитами, организация лишилась
влиятельной группы деятелей, которая хотела и могла бы заботиться о будущем; 3) наконец, элита, чей единственный опыт состоял в дестабилизации коммунизма, имеет проблемы с выработкой творчески конструктивного отношения к социальному порядку, которое совершенно необходимо при формировании новой политической системы.
Вместо принятия глобальной программы реконструкции всей правительственной структуры новые элиты ограничились простой заменой нескольких элементов и ведут себя так, как будто не имеют никаких новых идей и информации и в этом смысле копируют коммунистические элиты.
Эта странная ситуация вызвана, считают авторы, особенностью исторического процесса формирования элит в Польше. Моралистическая и крайне идеологическая ориентация элит, а также неформальный характер объединяющих их связей лишали эти элиты способности понимать важность институционального порядка для функционирования общества. Они создают отдельные временные части государственного механизма в моменты их целесообразности и затем бросают их Провал организованной революции в сфере политического порядка - результат персонализации политики в Польше. Кочевнический характер польских элит является серьезным препятствием для создания стабильного демократического государства.
Проблеме разной социальной реакции на радикальные социальные изменения в результате коллапса коммунистической системы посвящена статья Э.Внук-Липинского "Фундаментализм против прагматизма: Два ответа на радикальные социальные изменения". В самом начале радикальных изменений подавляющее большинство населения в странах Центральной и Восточной Европы отвергало коммунистическую систему, принимало идею построения демократии и рыночной экономики. Это большинство на самом деле являлось социальной базой лишь для первоначальной стадии посткоммунистической трансформации, связанной с общей надеждой на лучшую жизнь, а не туманной идеи повседневного
функционировании демократического порядка, не говоря уже о правилах рыночной экономики. Коллапс коммунистической системы привел к широкому кризису социальной идентичности. Симптомы этого процесса можно наблюдать во многих странах, и до некоторой степени они естественны.
В этой связи автор определяет фундаментализм как сильную приверженность определенному набору ценностей, в то время как прагматизм - это столь же сильная приверженность определенными целями (или даже задачам), которые должны быть достигнуты (с. 55). Для фундаменталистского синдрома характерны строгая ортодоксальность поведения и подчинения ценностям, принятым за основу. Для прагматического - движущей силой является эффективность средств, приводящих к поставленной цели (или задаче). Очевидно, что в своей основе каждый человек является частично фундаменталистским, частично - прагматическим существом. Таким образом, выявление фундаментализма и прагматизма есть вопрос степени, а не различных типов определения. Что действительно отличает эти две тенденции - это степень, до которой приверженность ценностям ограничивается прагматической необходимостью,. и наоборот, - выбор прагматических средств ограничивается ценностной ориентацией.
Автор ограничивается рассмотрением лишь одного аспекта этого широкого феномена: модели социальной реакции на уникальную - с точки зрения опыта населения - ситуацию радикального изменения всего социальною порядка. Поскольку радикальные перемены происходят по демократическим правилам, тип отклика на эти перемены оказывает прямое влияние на политическую сцену, а следовательно, и на макрополитический процесс принятия решений.
Коллапс коммунизма породил своего рода кризис для тех, кто определяет себя относительно системы. Неожиданно исчезли все важные и даже фундаментальные точки отсчета. Солидарность также испытала этот кризис идентичности, поскольку ее идентичность как движение возникла из протеста против
коммунистической системы. Это было время зарождения нового социального процесса, постепенного приобретения новой социальной идентичности, которое шло по двум различным направлениям: через фундаментальные ценности и через общие цели. Этот процесс происходил на трех уровнях:
макроуровень, понимается как ряд центральных государственных институтов, осуществляющих власть и создающих нормативную основу для возникновения социального порядка;
- меццо-уровень, грубый эквивалент понятию "гражданского общества" (включая такие институты, как политические партии, социальные движения, профсоюзы и т.д.);
микроуровень, включает социальные микроструктуры (главным образом, семью).
Определенная модель отклика на радикальные изменения, происходящие на микроуровне, порождает репрезентативные силы на меццо-уровне и пропорционально мобилизации сторонников на микроуровне влияет на макроуровень. Такой же процесс действует и в обратном направлении. Эти три фактора действуют в процессе становления фундаменталистского или прагматического типа реакции на радикальные социальные изменения.
Фундаменталистский тип в плюралистическом обществе имеет следующие черты: основан на определенном наборе ценностей ( это могут быть религиозные, национальные ценности, свобода и пр.); порождает у своих последователей дихотомическое видение реальности ("мы" - "они"); стимулирует возникновение партии противников, которая также принимает форму фундаментализма, основанного на также избранных, но противоположных ценностях; не оставляет пространства для компромисса с другими фундаменталистскими тиипами реакции.
В отличие от фундаментализма прагматическая реакция коренится в структуре группового интереса. Изменение в этой перспективе воспринимается с точки зрения приобретений и потерь. На микроуровне Основной точкой отсчета выступает стандарт потребления, на меццо-уровне - защита групповых интересов. Эти 13-2675
интересы на меццо-уровне не всегда носят экономический характер, они могут представлять собой позиции во властной структуре, поддержание социальной безопасности и т.п. В целом для прагматической реакции на социальные изменения характерны следующие черты: основана на групповых интересах (на меццо-уровне) и обычно сводится к экономическим интересам индивида (на микроуровне); порождает целеориентированные социальные силы; создает - в случае успешного осуществления целей - социальную модель поведения и дает своим последователям ощущение успеха; в случае неудачи порождает социальное разочарование, в том числе и у своих последователей, и увеличивает вероятность принятия ими фундаменталистской позиции; более гибка, чем фундаменталистская реакция, и оставляет больше пространства для компромисса.
Если говорить о макроуровне, фундаментализм и прагматизм направлены на разные сферы государства. Фундаментализм - это прежде всего реакция на нормативный кризис государства, в то время как прагматизм - реакция на экономический кризис страны. После коллапса коммунизма проявились оба кризиса. Фундаменталистский подход склонен продвигать свои фундаментальные ценности как основу для нового социального порядка. Поэтому нормативные конфликты по поводу характера государства имеют столь высокую политическую температуру в Польше и во всем регионе.
В настоящий момент можно выделить следующие пары фундаменталистских реакций на нормативную базу нового социального порядка: религиозный • светский; специфически национальный - универсальный европейского типа; социалистический - либеральный, с минимальным вмешательством государства (с. 163). С прагматической точки зрения не столь важны ценностные основания государства, если они не мешают возможности достижения определенных целей, связанных со специфическим групповым интересом.
Прагматизм и фундаментализм, вероятно, типичные отклики на любое социальное изменение. Но особенно ярко они появляются
на общественной сцене во времена переворотов, когда потрясаются и разрушаются старые, устоявшиеся нормативные системы социального порядка и когда больше не работают старые правила игры в жизненный успех.
И.В.Цурина
96.03.010. КУПЕР Д. ПРОДУКТИВНОЕ, РЕЛЯЦИОННОЕ И ПОВСЕМЕСТНОЕ? КОНЦЕПТУАЛИЗАЦИЯ ВЛАСТИ И СОПРОТИВЛЕНИЯ В ФУКИАНСКОМ ФЕМИНИЗМЕ. COOPER D. Productive, relational and everywhere? Conseptualising power and résistance within foucauldian feminism // Sociology. - Oxford, 1994. - Vol. 28, N» 2. - P. 435-454.
Дайана Купер анализирует концепцию власти в той ветви феминизма, которая находится под влиянием М.Фуко и его последователей. Фуко представлял себе власть как связь между силами, что нашло свое отражение в трактовке феминистками природы неравенства. Они считают ее плюралистичной и чрезмерно детерминированной, пересечением классовых, расовых и гендерных отношений.
Подход Фуко к «ласти отличается от традиционного. Власть для него - это не ресурс, принадлежащий индивидам или группам, но то, что воплощено в повседневной деятельности. Власть воплощена не в государстве, но в социальных отношениях. Поэтому это не то, что может быть свергнуто. Люди восаприиимают власть через влияние, которое их действия оказывают на действия других. В этом смысле власть функционирует, структурируя поле выбора, решений и практики.
Феминистская трактовка реляционной концепции власти подчеркивает, что она действует как социальное отношение неравенства между мужчинами и женщинами, черными женщинами и белыми мужчинами, лесбиянками и гетеросексуалами. Это означает, что существует возможность сопротивления или 13*
