CC BY
26
РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
ИНСТИТУТ НАУЧНОЙ ИНФОРМАЦИИ ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ
СОЦИАЛЬНЫЕ И ГУМАНИТАРНЫЕ
НАУКИ
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА
РЕФЕРАТИВНЫЙ ЖУРНАЛ СЕРИЯ 7
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
3
издается с 1973 г. выходит 4 раза в год индекс РЖ 1 индекс серии 1,7 рефераты 96.03.001-96.03.015
МОСКВА 1996
РУССКОЕ ЗАРУБЕЖЬЕ
96.03.006. ЛИТЕРАТУРА НА СТРАНИЦАХ' "ЕВРАЗИЙСКИХ ВРЕМЕННИКОВ" (1921-1931 гг.) (Обзор).
"... Если Россия будет спасена, то только через евразийство", -(Начала. - М., 1992. - № 4. - С. 4-16). Такую позицию отстаивал Л.Н.Гумилев; ему также принадлежит развернутая концепция русско-тюрского культурного единства. "... Евразийство дает, на наш взгяд, фальшивое толкование русской истории, которое приводит и к фальшивой политической программе... Евразийство остается опасным идеоогическим мифом", - так утверждал А.Игнатов в статье, напечатанной в Германии в 1992 г. (см.: Вопр. философии. - 1995. -№ 6. - С. 63). Между подобными полярными точками зрения наблюдается оживление евразийской пробематики и в России, и за рубежом. Об этом свидетеьстцуют прошедшие дискуссии: "Евразия как полиэтническая система: [ сб. статей и тезисов к Первой Московской научной конференции по названной теме]. - М., 1993; "Евразийская перспектива" [Академическая конференция, проходившая 6-7 мая 1994 г. в составе Второго Международного конгресса "Культура и будущее России"]. - М., 1994; "Евразийство: за и против, вчера и сегодня: (Материалы "круглого стола") // Вопр. философии. - 1995. - № 6. - С. 3-48.
Чтобы понять принципы и утановки евразийства, их перспективность, следует обратиться к основоположной литературе 16-3295
этого течения. В ряду публикаций евразийцев в первую очередь представляет интерес серия непериодических изданий из семи книг
Кн. 1. - "Исход к Востоку: Предчувствия и свершения. Утверждение евразийцев". - София, 1921. - VII, 125 е.;
Кн. 2. - "На путях: Утверждение евразийцев". - Берин, 1922. -356 с.;
Кн. 3. - "Евразийский временник". - Берлин, 1923. -174 е.;
Кн. 4. - "Евразийский временник". - Берлин, 1925. - 446 е.;
Кн. 5. - "Евразийский временник". - Париж, 1927. - 309 е.;
Кн. 6. - "Евразийский сборник: Политика, философия, россиеведение". - Прага, 1929. - 80 е.;
Кн. 7. - "Тридцатые годы: Утверждение евразийцев". - Париж, 1931. - V, 321 с.
В учении евразийцев обращение к художественной литературе занимает весьма мало места, однако стоит выделить эту часть наследия, чтобы лучше понять весь спектр их устремлений к решению проблем возрождения духовной культуры России1).
Евразийство ведет свое начало с появления сборника "Исход к Востоку...", где во вступлении, в частности, утверждалось:"... Русские люди и люди "российского мира" не суть ни европейцы, ни азиаты. Сливаясь с родною и окружающей нас стихией культуры и жизни, мы не стыдимся признать себя евразийцами..." (Кн. 1, с. VII). Здесь также была выражена мысль о всемирно-историческом призвании России. Подчеркивалась религиозная и церковная установка евразийства при явном антибольшевистском пафосе: "...B исторических сбываниях большевизм приходит к отрицанию самого себя и в нем самом становится на очередь жизненное преодоление
'^Художественная словесность, тяготевшая к евразийству, публиковалась на страницах журнала "Версты" (Париж, 1926-1928. - № 1-3; под ред. Д.П.Святополк-Мирского, С.Я.Эфрона и при ближайшем участии Алексея Ремизом, Марины Цветаевой, Льва Шестова).
социализма...* (там же, с VI). В целом речь шла об "ускоряющемся перерождении культуры", которая представлялась евразийцам находящейся "в постоянном движении и непрестанном обновлении". Чтя прошлое и настоящее западноевропейской культуры, евразийцы вместе с тем не сомневались, что смена западноевропейскому миру придет с Востока" (там же, с. IV). Названный сборник состоял из стйтей П.Н.Савицкого (экономист), П.П.Сувчинского (музыковед, литературовед), кн. Н.С.Трубецкого (лингвист, этнограф), Г.В.Флоровского (богослов, философ) и отличался широтой охвата проблем культуры.
Этнографическому учению евразийцев положил начало кн. Трубецкой. Он стремился доказать, что "русские,, вместе с угрофиннами и с вожскими тюрками составляют особую культурную зону, имеющую связи и с славянством, и с "туранским" Востоком, причем трудно сказать, которые из этих связей прочнее и сильнее" (кн.1, с. 100). Ученый полагал, что "связь русских с "туранцами" закреплена не только этнографически, но и антропологически, ибо в русских жилах несомненно течет, кроме славянской и угрофиннской, и тюркская кровь..." (там же). Характерно, что П.Савицкий, обосновывая "поворот к Востоку" (в статье "Миграция культуры") в культурных устремлениях своего времени, цитировал А.Блока: "О, Русь моя! Жена моя! До боли // Нам ясен долгой путь! // Наш путь -стрелой татарской древней воли // Пронзил нам грудь. // Наш путь -степной..." (там же, с. 48).
Эту мысль о "степном пути" России П.Савицкий развивал в своих последующих работах, в частности в статье "Степь и оседлость", помещенной во второй книге евразийских "утверждений" ("На путях", 1922). "Степная полоса", по его убеждению, являет собой становой хребет истории Евразии. Не случайно русское этнопсихическое сознание впитало в себя так много кочевых "степных" образов - это и непременней "конек" на крыше избы, и семантическая символика песенных степных раздольных "ямщицких" мотивов, это и символ "метели", "вихря", "бурана" и т.п.
П.Савицкий здесь впервые в евразийской литературе поставил вопрос о влиянии монголов на Россию: "... без "татарщины" не было бы России". Этот тезис затем развился в утверждение евразийцев, что Россия стала впервые империей именно под игом Чингисхана, что Россия - это многокультурная общность, образованная во время монгольского завоевания; Чингисхан создал Евразийскую империю, а московское царство стало ее преемником. Территории двух империй (Золотой Орды и Московского царства) почти совпадали, включая колонии в провинции (т.е. в Средней Азии).
В другой статье, помещенной в первой книге, Савицкий, развивая мысль о преобладании "степного" геополитического вектора в направлении развития России, оперировал оппозицией "Континент-Океан". По логике ученого, "какой бы выход в Средиземное море или к Индийскому океану ни нашла бы Россия, морской прибой не принесет своей пены к Симбирскому "Обломову"... Не в обезьяньем копировании "океанической" политики других, во многом к России неприложимой, но в осознании "континентальности" и в приспособлении к ней - экономическое будущее России" (кн. 1, с. 125).
Во второй книге рассматриваемой серии центральное положение занимала статья Г.Флоровского "О патриотизме праведном и греховном", те речь шла об отношении евразийцев к революции, подвергались резкой критике политические установки эмиграции и была дана историческая оценка "белого движения".
В книге "На путях" помещены две статьи П.Сувчинского на темы из истории литературы - "Знамение былого: (О Лескове)" и "Типы творчества: (Памяти А.Блока)". Такого рода материалы единичны в изданиях евразийцев, построить на их основе концепцию истории русской литературы невозможно. И тем не менее эти материалы не случайны в евразийском сборнике. Как указывалось, евразийцы видели возможность возрождения России, освобождения ее от большевизма "на путях" возрождения православной религиозности. Именно с этой точки зрения Сувчинский подходил к анализу Лескова, открывая в нем кладезь истинной народности и
религиозности:"... Творчество Лескова религиозно, ибо оно до конца преисполнено реально-чудесным, ибо мораль его не в назидательно-рассудочной проповеди, а в действии, в опыте и в подвиге жизни, за которыми нет места рассуждению и сомнению... Строй жизнеявления Лескова напоминает существо древней иконы: внутреннее горение схвачено, вобрано в чеканные грани формы... все заполнено ритмическим биением одухотворенного вещества; очертания Плоти еле сдерживают внутреннее напряжение Духа; дух разряжает, делает теплящейся оболочку Плоти. Разобщить Дух и Плоть - невозможно. - Они - одно!" (кн. 2, с. 142). Характерно здесь противопоставление Лескова - Толстому. По логике Сувчинского, прийти к Лескову - это значит "утвердить жизнь как событийное, лично-волевое начало". Поэтому "опереться на Лескова нельзя без того, чтобы частично не оттолкнуться от Толстого", для которого "все личностно-человеческое" обесцвечивается в бурном потоке единого жизненного процесса, "в одном мутном течении". Если для Лескова "жизнь вскрывалась, как множество мелких, но кристальных родников в темной гуще леса", то Толстой "захлебнулся своим стихийным потоком и потопил с собою множество хотевших напиться его живой воды" (кн. 2, с. 143, 144). Придет время, полагал Сувчинский, когда Лесков встанет "новым сиянием в русской духовной культуре", ибо обратиться к этому писателю - "это значит раскрыть жизнь в ее героическом пафосе, увидеть в каждом ее событии и образе - живое, реальное откровение" (там же, с. 143). Для Сувчинского (как евразийца) Лесков - "знамение былого", т.е. писатель, который "из былого, поверх провала современности, знаменует в будущее о том, что единственно может на крыльях своих удержаться над бездной - о подвиге..." (там же, с. 146). Всякому, "кто сомневается в воле к милосердию и деянию русской стихии", автор советует вникнуть " в героический эпос Лескова" (там же, с. 140). В его творчестве нет "свысока придирчивого и болезненно-предвзятого изображения действительности" (как у Щедрина), "нет описательной риторики и бутафорского героизма" (как у Тургенева); в произведениях Лескова "открывается глубокая русская воля к
подвигу, к простому тайному служению, воля к созиданию яркой и действенной формы жизни - все то, что было забыто и зарушено пылью и сором чужих надстроек по верхнему слою глубокой русской земли..." (там же).
Знаменательно и обращение Сувчинского в другой статье, помещенной в книге "На путях", к творчеству Блока. Творческое своеобразие поэта автор раскрывает через сопоставление с другими русскими писателями, которых он делит на две группы. "В одном случае творческая воля вытесняет волю интенсивно-опытной жизни; в другом воля жизни и воля творчества равнозначащи в своих силах, но воля жизни определяет волю творчества" (кн. 2, с. 147). Примерши творческого типа, где функция творчества является самодовлеющей, названы Достоевский, Гоголь, Андрей Белый. Вот, например, как пишет Сувчинский о Гоголе: "... Жизнь была лишь полем зрения его удивительного всеискажающего и преображающего творческого телескопа, в "магическом кристалле" которого сгущались его видения-галлюцинации, разжигая мозг и душу. Может быть, Гоголь никогда и ие знал нормального облика всего мира, всех людей... Его воспаленное зрение заслонило от него все подлинное, создавая то искусственно- раскошные и красочные, то деформированные и уродливые иллюзии, готовя ужасную катастрофу его духа..." (кн. 2, с. 151).
Напротив, образы Пушкина, Толстого и Блока являли собой, по логике Сувчинского, примеры "решительного определения творчества на путях жизни". В "полной зависимости" от жизни, по логике Сувчинского, находилось творчество Толстого: его романы, "если отрешиться от их тенденциозно-моральных посылок, - это бесконечно-длинные фотографические ленты, о которых... хочется сказать: "совсем как в жизни, как на самом деле"; это записи жизни, длинные, сумбурные, первично-нестройные, иногда даже страшные и отвратительные в их хаотическом натурализме* (там же, с. 152). Пушкин и Блок, будучи великими поэтами, были вместе с тем "одним из самых больших людей России, на долю которых выпало опытом страстей их жизни - разыграть великую человеческую трагедию"
(с. 153). Их пути - это "беспутья, недохоженные тропы, разметанные направления...", но это и провидение, пророчество, ясновидение (с. 157). Сувчинский сопоставляет известные пушкинские строки: "(1а свете счастья нет, а есть покой и ваяя* (стих. "Пора, мой друг, пора! Покоя сердце просит».", 1834), а также образ Медного Всадникка со стихами Блока: "... И вечный бой! Покой нам только снится // Сквозь кровь и пыль...// Летит, летит степная кобылица // И мнет ковыль...// Закат в крови! Из сердца кровь струится! Плачь, сердце, плачь».// Покоя нет!// Степная кобылица // Несется вскачь!" ("На поле Куликовом", 1908). Ход рассуждений автора таков: "Медный Всадник и "летящая степная Кобылица" - это ли не образы русской стихийной революции! Куда скачет один и куда летит другая?... И кто тот Всадник, которому удастся схватить на аркан дикого зверя и сесть на него, и взнуздать новой железной уздой, остановить и поднять на дыбы над самой бездной? И сойдется ли новый неведомый Всадник один на один в бою с Медным Всадником, или же звонко скачущий конь не удержится на своих бронзовых копытах и будет смят вихревым степным набегом? (кн. 2, с. 170). Блок не мог дать ответа; (Ж остался до конца в метельных сумерках; "будучи безвольным рабом стихии - Блок безвольно склонился перед нею" (там же, с. 176).
Напомним, что в 20-е годы иа Западе появились работы о "двойственности" русского сознания и души, при этом имя Блока возникало рядом с именем Достоевского как писателя, верно почувствовавшего истоки такой двойственности. Например, по убеждению проф. Колумбийского ун-та Кларенса А.Маннинга, блоковские "Скифы" являлись символом "стихийного движения, которое охватило русскую душу". И в этом движении "отчетливо выделяется свобода выбора между Азией и Европой, которая по праву принадлежит России. Блок сознает Россию как отдельный мир... двуликий, стоящий между Востоком и Западом" (см.: Малевский-Малевич П. Достоевский и скифизм // Евразийская хроника. - Париж, 1926. - Вып. 5. - С. 66-70. - Рец. на кн. К.А.Маннинга). Американский ученый искал подходящее определение для характеристики особенностей и культурного
своеобразия России и употребил слово "скифизм"; однако, познакомившись с концепцией "евразийства", он счел именно это название наиболее содержательным. Западная мысль начинала осознавать истину бытия и сути России как мира "евразийского". В кругах русской интеллигенции соответствующие настроения были попыткой разгадать "тайну русской катастрофы" (т.е. революции), -как писал В.В.Руднев, рецензируя книгу "Евразийство" (Париж; Берлин, 1926) на страницах журнала "Современные записки" (Париж, 1927. - № 30. - С. 584).
Раскрытие всех тайн евразийцы искали "на путях" самосознания и прежде всего через "личный духовный опыт". Свою идеологию они выводили из такого опыта, "ибо всячески следует утвердить личный, мучительный, тревожный и страстный опыт, как первый здоровый и подлинный источник идеологии, личной и коллективной..." (кн. 3, с. 6). Эта цитата из третьей книги рассматриваемой серии - непериодического издания "Евразийский временник" (Берлин, 1923). Здесь нет материалов, прямо относящихся к литературе, но продолжается разработка духовно-сущностных утверждений евразийства, стремившегося стать "одним из хранилищ, куда собирались бы и где накоплялись ценности православно-религиозного, культурно-творческого и государственно-патриотического русского духовного опыта..." (там же). В сборнике несколько работ, явившихся зерном дальнейшего развития евразийства. В статье кн. Н.С.Трубецкого "Вавилонская башня и смешение "языков* было выдвинуто понятие "языкового союза" (на материале языков Балканского полуострова). Важность этого понятия заключается в том, что на его основе строилась, главным образом Трубецким, концепция евразийского языкового единства. В третьем сборнике вновь приняли участие П.Савицкий, П.Сувчинский. С публицистическим пафосом была написана статья "Оппонентам евразийства" Я.С.Садовского, рано скончавшегося (в 1925 г.) поборника евразийских "утверждений",
С 1923 г., после выхода третьего сборника, евразийство начинает выпускать отдельные книги, посвященные специальным
вопросам. Стоит назвать некоторые из них: Выщеславцсв Б.П. Русская стихия у Достоевского. Вторая тысяча. - Берлин, 1923; Карсавин Л.П. Философия истории. - Берлин, 1923; Евразийство: Опыт систематического изложения. - Париж; Берлин, 1926; Алексеев H.H. На путях к будущей России: Советский строй и его политические возможности. - Берлин, 1927; Савицкий П.Н. Россия особый географический мир. - Париж, 1927; Трубецкой Н.С. К проблеме русского самосознания. - Париж; Берлин, 1927; Евразийская хроника. - Париж, 1924-1928. - Вып. 1-10.
В четвертую книгу рассматриваемой серии ("Евразийский временник". - Берлин, 1925 г.) вошли основополагающие для евразийства работы; среди них статья Н.С.Трубецкого "О туранском элементе в русской культуре"1). На примере языка, музыки, устной поэзии, религии и права автор устанавливает черты туранского психологического типа, прослеживает его влияние на жизненный и религиозный уклад Московской Руси. Как и в указанной выше статье П.Н.Савицкого (кн. 2), здесь ставится вопрос о значении монгольской традиции в образовании русского государства: "...Русский царь явился наследником монгольского хана... Свержение .татарского ига свелось к замене татарского хана православным царем и к перенесению ханской ставки в Москву. Чудо превращения татарской государственности в русскую осуществлялось благодаря горению религиозного чувства, благодаря православно-религиозному подъему, охватившему Россию в эпоху татарского ига. Это религиозное горение помогло Древней Руси облагородить татарскую государственность, придав ей новый религиозно-этнический характер и сделать ее своей. Произошло обрусение и оправославление татарщины... Массовый переход татарской знати в православие и на службу к московскому царю явился внешним выражением этой моральной притягательной силы" (кн. 4, с. 352).
!)См. также перепечатку этой статьи в журнале "Вестник МУ, Сер. 9. Филология". -1990. - Ne 6. 17-3295
Некоторый намек на евразийскую трактовку вопросов истории художественной литературы содержит очерк кн. Д.П.Святополк-Мирского "О московской литературе и протопопе Аввакуме (два отрывка)". Исходное утверждение автора таково: "В до-Петровской Руси не было литературы... в том смысле, как у нас со времен Ломоносова, или всегда была Иконопись и Зодчество. Не было литературы как особой, необходимой, автономной отрасли национальной культуры, со своей непрерывно развивающейся традицией, как особого русла, поглощающего в себе определенное количество культурных сил" (кн. 4, с. 340). И только Аввакум как писатель "стоит в почти непонятном одиночестве. Предшественников у него не было"; надо "открыть дорогу Аввакуму, заставить всех видеть в нем классика, и в точном смысле слова "образцового писателя" (кн. 4, с. 343, 349). Его заслуга состоит в том, что он создал новый литературный язык (который, однако, остался невостребованным). "У московских людей не было настоящей словесной культуры, творческой культуры речи... Аввакум изгнал стертые клише, но сохранил тексты, т.е. живые и памятные сцепления слов из книг. На фоне живой проповеди ("сказа") эти тексты получили новую утерянную ими силу. Из-за особых условий развития русской культуры пример Аввакума пропал для современников и ближайшего потомства. Книжный язык, да еще не московский, а новый, киевский остался победителем и от него пошла традиция Ломоносова, Карамзина, Пушкина... Не имея прямого действия на историю литературного языка в свое время, - Аввакум остался жив для нашего, и от нас зависит ухватиться за протянутый им к нам канат", - заключал Святополк-Мирский (кн. 4, с. 347-348).
Причины вышеописанного явления вскрывал кн. С.Н.Трубецкой в статье "К украинской проблеме"1), опубликованной
')см. также: Трубецкой Н.С. К украинской проблеме // Вестник МУ, Сер. 9. Филология. - 1990. - № 4. - С. 64-79; Дорошенко Д.И. К "украинской проблеме": По поводу статьи кн. С.Н.Трубецкого // Там же. - Nu 5. - С. 55-66; Трубецкой U.C. Ответ
Д.И.Дорошенку // Там же. - С. 67-77.
в пятой книге. Автор писал здесь: "...На рубеже XVII и XVIII-гo веков произошла украинизация великорусской духовной культуры. Различие между западно-русской и московской редакциями русской культуры было упразднено путем искоренения московской редакции, и русская культура стала едина... Но русская государственность была по своему происхождению великорусской, а потому и центр культуры должен был переместиться из Украины в Великороссию... Россия же сама к тому времени стала претендовать на то, чтобы быть одной из важнейших частей "Европы"... Таким образом "украинизация оказалась мостом к европеизации" (кн. 5, с. 170). Западно-русская редакция культуры стремилась освободиться от всего специфически польского и заменить это соответствующими элементами коренных романо-германских культур (немецкой, французской и т.д.).
В пятой книге (Евразийский временник. - Париж, 1927) рассматриваемой серии (в 1990 г. сделана микрорепродукция этого издания; РГБ) углубляется разработка евразийской концепции во всех ее аспектах. Прежде всего это очерк востоковеда В.Н.Никитина "Иран, Туран и Россия"1), ' продолжающий осмысление понятия "туранский психологический тип", ранее выдвинутого Трубецким. Наряду с туранскими чертами, вошедшими в наш духовный облик и выражающимися в чувстве дисциплины, в боевых доблестях, прямоте и выносливости, удали, равно как и в известной пассивности в области гражданского устроения и нелюбви к отвлеченному мышлению, мы, может быть, откроем некоторые черты иранского типа, особенно в области религиозных переживаний, склонности к мистике, постоянном душевном брожении и неудовлетворенности, дроблении на секты; сюда же, быть может, относится и наша непримиримость, излишняя приверженность к программам в плоскости политической" (кн. 5, с. 95).
1) См. перепечатку статьи > журнале "Вестник МУ, Сер. 9. Филология". - 1992. -N»4. - С. 61-90; а также: "Редакционное примечание" // Там же. - 1990. - № б ; Широков О.С. По поводу статьи В.П.Никитина "Иран, Туран и Россия" // Там же. -1992.-№4.-С.53-61.
17*
Историческая концепция евразийства развивается в статьях Г.В.Вернадского "Монгольское иго в русской истории", С.Г.Пушкарева "Россия и Европа в историческом прошлом", ЛЛ.Карсавина "Феноменология революции", Н.Н.Алексеева "К советской федерации" и др.
В шестой книге ("Евразийский сборник. - Прага, 1929) определяющее положение принадлежит статье Н.Алексеева "Евразийство и марксизм". Под марксизмом евразийцы понимали общественное явление, основанное Марксом и Энгельсом, под коммунизмом - явление "национально русское", т.е. советское. Одностороннее выделение материального, учение о примате бытия над сознанием - все это делало марксизм неприемлемым для евразийцев, поскольку они (пусть даже только в учении) ставили на первое место религию и метафизику. Евразийцы пришли к заключению, что большевистская революция в России представляла собой не только внешнюю смену власти, но глубокое культурное потрясение. Они видели свою задачу в том, чтобы дать оценку этому явлению, а также его объективный исторический анализ. Из их наблюдений вытекало, что успеха в деле русского возрождения можно достичь лишь путем возвращения к первоначальной русской сути. Для евразийцев это было, в первую очередь, мировоззренческой проблемой, так как большевизм, по их мнению, можно преодолеть, лишь уничтожив его духовные корни.
В седьмой книге - "Тридцатые годы" (Париж, 1931) -подводились итоги десятилетнему существованию евразийства. Сборник открывается статьей П.Н.Савицкого "В борьбе за евразийство: Полемика вокруг евразийства в 1920-ых годах". В приложении дана "Евразийская библиография (1921-1931)", составленная СЛубенским (псевдоним П.Н.Савицкого). Подавляющая часть материалов посвящена научным интересам евразийства, а также конкретным задачам в отдельных отраслях и разделах россиеведения. Свою работу во всех направлениях евразийцы считали "творчеством живой жизни". Они стремились
положить основание самосознанию евразийских народов как "симфонической личности". "Вся идеологическая система евразийства может быть выведена из идеи личности: идея Личного Бога, идея России-Евразии как "симфонической личности", идея личности как творца жизни. Вне идеи личности не осуществимо и религиозное преображение жизни, к которому стремится евразийство..." (кн. 7, с. III). Евразийская борьба есть борьба за личность, но "не за самостную уединенную личность индивидуумов, а за личность, соучаствующую в общем деле. Жизненный символ общего дела есть строительство, его церковный символ - соборность" (с. IV). Россиеведческие статьи седьмой (итоговой) книги посвящены изучению различных сторон в бытии " симфонической личности" России-Евразии.
Другие статьи показывают, как идея личности прокладывает себе путь и сквозь отрицательную систему марксизма. "Власть будущего - вот та власть, которой должно быть покорно евразийство, входя в 30-« годы" (с. V). Но в этом устремлении евразийцы неизменно обращались к прошлому, о чем свидетельствует статьй И.Савельева "Своеобычное в русской фольклористике". Евразийский аспект этого исследования - обоснование геокультурного единства Евразии. Автор ставит на очередь дня вопрос: Ограничивается ли взаимовлияние и сходство в сюжетах и форме сказок только определенным географическим пространством или простирается в некоторых сказочных сюжетах или целых родах сказок на все народы Евразии? (кн. 7, с. 73).
Одной из актуальных задач русской фольклористики автор статьи полагал задачу определить место русской народной литературы, а также и предметов материальной культуры в кругу фактов материальной и духовной культуры народов, окружающих восточных славян с Запада и Востока. Автор выделил в этом отношении работы ученого-фольклориста Д.К.Зеленина (1878-1954) "Очерки русской мифологии", "Табу слов", отличающиеся стремлением связать изучение русского фольклора с фольклором
других народов России (Евразии). Ученый, в частности, доказывал, что само определение "табу слов" у народов Евразии отлично от определений этого понятия во внеевразийском мире. И это подтверждает всю важность изучения фольклора Евразии как самостоятельного целого, могущего привести к своеобычным выводам. Очевидно стремление в трудах русских фольклористов к практике структурального изучения фольклора, что соответствует пафосу и европейской науки. Однако по сравнению с западными, русским ученым принадлежит заслуга постановки самого вопроса об исполнителях фольклора. Предписывая наблюдения за ними, русская наука оказала сильное влияние на европейскую фольклористику. В статье выделен метод формалистов (В.П. Пропп, В.Б.Шкловский,
A.И.Никифоров).
АЛ.Ревякина
96.03.007. ЭМИГРАНТСКИЙ ЕЖЕНЕДЕЛЬНИК "ДНИ" (ПАРИЖ, 1928-1933) В ПРОТИВОСТОЯНИИ НЕСВОБОДЕ СОВЕТСКОЙ ПЕЧАТИ: (Вопросы литературы, искусства и культуры)
Еженедельный (с 1931 г. двухнедельный) журнал "Дни" выходил под редакцией А.Ф.Керенского (Париж, 1928. - N8 1. - 9 сент. - 1933. -№ 173. - 4 июня). Его предшественником была ежедневная газета "Дни" (ред. А.Милашевский, с № 85 - М.М.Тер-Погасян), выхолившая сначала в Берлине с 29 окт. 1922 г. по 28 июня 1925 г. (№ 1-801), затем в Париже с 16 сент. 1925 г. по 30 июня 1928 г. ( № 802-1465). редактором литературного отдела газеты был М.А.Осоргин (до перехода в 1925 г. в "Последние новости"). В газете печаталась проза Б.Зайцева, А.Белого, И.Бунина, З.Гиппиус, Д.Мережковского, С.Минцлова, Вас.Немировича-Данченко, А.Ремизова, И.Шмелева, М.Алданова и др., а также писателей из России ЛЛеонова, Вяч.Шишкова. В газете публиковали свои стихи К.Бальмонт,
B.Ходасевич, М.Цветаева, ВЛиотровский, В.Андреев. Литературную критику в газете вел А.Бахрах, а также философы Л.Карсавин и
