CC BY
39
РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
ИНСТИТУТ НАУЧНОЙ ИНФОРМАЦИИ ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ
СОЦИАЛЬНЫЕ И ГУМАНИТАРНЫЕ
НАУКИ
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ И ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА
РЕФЕРАТИВНЫЙ ЖУРНАЛ СЕРИАЛ
СОЦИОЛОГИЯ
2
издается с 1991 г. выходит 4 раза в год индекс РЖ 2 индекс серии 2,11 рефераты 96.02.001-96.02.027
МОСКВА 1996
ПРИЛОЖЕНИЕ
96 02.009. ГИДДЕНС Э. ОСНОВНЫЕ ПРОБЛЕМЫ СОЦИАЛЬНОЙ ТЕОРИИ: ДЕЙСТВИЕ, СТРУКТУРА И ПРОТИВОРЕЧИЕ В СОЦИАЛЬНОМ АНАЛИЗЕ.
GIDDENS A. Central problème in social theory: Action, structure and contradiction in social analysis.— L.: Macmillan .— 1988 .— P. 53-94.
В социальной теории понятия действия и структуры предполагают друг друга, и признание этой зависимости, представляющей собой диалектическое отношение, требует переосмысления как самих терминов, так и тех понятий, которые связаны с каждым из этих терминов.
Перед тем, как сделать попытку связать действие со структурным анализом, Гидденс рассматривает некоторые проблемы теории действия, в частности, аналитическую философию действия, представленную в работах британских и американских философов двух последних десятилетий, имеющую ряд значительных "изъянов". Один из них заключается в том, что в аналитической философии действия отсутствует теоретическое осмысление социальных институтов. Два соображения, которые отстаивает Гидденс, имеют для такого осмысления жизненно важное значение. Одно касается включения в понимание человеческого действия аспекта времени, другое — включения власти как неотъемлемого элемента конституированяя социальной практики.
Основная идея данной главы и книги в целом заключается в том, что социальная теория должна признать (поскольку до сих пор этого не сделала) пространственно-временные пересечения необходимым атрибутом всякого общественного существования.
"Действие" представляет собой не серию взятых вместе разрозненных актов, а непрерывный поток поведения. Можно определить действие, как "течение действительных или предполагаемых причинных вмешательств телесных существ в продолжающийся процесс событий в мире"- По этому поводу следует сделать следующие комментарии. Во-первых, понятие действия относится к деятельности какого-либо действующего лица и не может рассматриваться обособленно от более широкой теории действующего "я". Необходимо настаивать на этой явной тавтологии, так как в значительной части философской литературы природа действия определяется прежде всего через его противопоставление простым "перемещениям", а характеристики действующего лица как субъекта остаются неисследованными или же неявными. Понятие действия, предполагающее "вмешательство" в потенциально поддающийся изменениям мир-объект, непосредственно связано с более общим понятием "праксис". Упорядоченные действия следует рассматривать как размещенную практику, и использовать последнее понятие в качестве основного способа связи между теорией действия и структурным анализом. Во-вторых, необходимой особенностью дей-
ствия является то, что в любой момент времени индивид "мог бы действовать иначе": в положительном смысле — вмешиваясь в процесс "событий в мире", или же в отрицательно — воздерживаясь от такого вмешательства.
Г
Неосознанные обстоятельства действия
Рефлексивный мониторинг
Рационализация действия
I
Непреднамеренные последствия действия
^— Мотивация действия ^
Рис. 1
Гидденс разрабатывает "модель стратификации" действия (рис. 1) — модель, которая, однако, не может быть должным образом разработана, по его мнению, без рассмотрения свойств структуры. Рефлексивный мониторинг действий обусловлен интенциональным или целевым характером человеческого поведения. Он акцентирует "интенциональность" как процесс. Такая интенциональность является рутинной чертой человеческого поведения и не предполагает, что действующие индивиды имеют определенные цели, сознательно поддерживаемые в сознании в процессе их деятельности. Отличительной особенностью присущего действующим индивидам рефлексивного мониторинга, по сравнению с поведением животных, является то, что Гарфинкель называет "объяснимостыо человеческого действия". По мнению Гидденса, этот термин является приемлемым, если предполагать, что объяснения, которые действующие индивиды способны предложить в отношении своего собственного поведения, черпаются из тех же запасов знания, которые используются при самом производстве и воспроизводстве их действий. По Харре, "одно и то же социальное знание и навыки участвуют в происхождении и действия, и объяснений, а способность индивида делать и то и другое зависит от его запаса социального знания". В точку зрения Харре мы должны внести важную поправку. "Данность запасов" объясняется дискурсивными способностями и склонностями действующих индивидов и не исчерпывается взаимосвязями между "запасами знания" и действием. В характеристике, предложенной Харре, упущен фактор практического сознания — молчаливого знания, которое умело применяется при реализации линий поведения, но которое действующий индивид не способен сформулировать дискурсивно.
Рефлексивный мониторинг поведения происходит на фоне рационального осмысления действия (псд которым подразумевается способность индивидов "объяснять", почему они действуют именно так, как они действуют, находя причины своего поведения) и в более "обширного" контекста практического сознания. Подобно "намерениям", "обоснования" формируют лишь разрозненные объяснения вопросов, инициированных окружающими или же являющихся элементами процесса рассмотрения действующим индивидом самого себя. Очень важно подчеркнуть, что рефлексивный мониторинг действия включает мониторинг взаимодействия, а не только поведения отдельно взятых индивидов. Как показал Гарфинкель, в этом заключается основное свойство этнометодов, используемых в повседневном конституировании социального взаимодействия. Рационализация действия в качестве устойчивой характеристики повседневного поведения является нормальной характеристикой поведения компетентных социальных субъектов и, в сущности, представляет собой главное основание, по которому окружающие судят об их "компетентности". Это не значит, что обоснования действий могут быть настолько прямо связаны с нормами и конвенциями, как это утверждали или предполагали некоторые философы. Обоснования заключают в себе не только упоминание о нормах или обращение к ним. Предположение о том, что такое имеет место, в сущности, отбрасывает философию действия назад к парсоновскому пониманию действия, поскольку поведение в таком случае становится управляемым "интернацилизоианными" нормативными императивами.
Обоснования, которыми действующие индивиды дискурсивно подкрепляют свое поведение в практических вопросах повседневной общественной жизни, находятся в отношении некоторого напряжения к рационализации действий, действительно реализующихся в общем потоке поведения индивида. Наименее интересным и наименее значимым возможным аспектом этого напряжения является преднамеренное введение в заблуждение, при котором индивид объявляет, что он действовал в соответствии с обоснованиями, которыми на деле не руководствовался. Еще в большей степени важны затемненные области практического сознания, существующие в отношениях между рациональным осмыслением действия и общими запасами знания индивидов, а также между рациональным осмыслением действия и бессознательным. "Запасы знания" (термин Шутца), или то, что сам Гиддене наг зывает "общим знанием", используемым действующими индивидами при непосредственных социальных взаимодействиях не всегда известны взаимодействующим в четко систематизированной форме. Практический характер такого знания соответствует виттгенштейновской формулировке знания правила. Объяснения, которые индивиды способны дать относительно оснований своих действий, зависят от степени
возможной четкости не выраженного в явной форме, но понимаемого и принимаемого общего знания. Приведение аргументов, в пользу обыденного поведения непосредственно связанное с выяснением моральной составляющей действия, неизбежно становится частью и выражением требований и конфликтов, которые возникают при такого рода социальных взаимодействиях. Однако на четкость формулирования объяснений, обосновывающих действия, влияют и бессознательные элементы мотивации, что делает возможным рационализацию в духе Фрейда, как смещающих воздействий бессознательного на сознательные процессы рационального объяснения.
Мотивационные компоненты действия, используемые для обращения к организации потребностей действующего индивида, пронизывают сознательные и бессознательные аспекты познания и эмоций. Вся психоаналитическая теория предполагает внутреннюю иерархичность самой мотивации. Концепция бессознательного является весьма важной в социальной теории, несмотря на некоторый отход от классических положений Фрейда. Разумеется, бессознательное может быть исследовано только в соотношении с сознательным — с рефлексивным мониторингом и рационализацией поведения, заложенными в практическом сознании. Необходимо противостоять "бессознательной" теории социальных институтов — теории, которая в поисках связи между формами общественной жизни и бессознательными процессами не уделяет достаточного внимания автономным общественным силам. Даже "социологические" работы самого Фрейда оставляют желать много лучшего в этом отношении. Следует также избегать преуменьшения роли сознания в теориях, которые акцентируют бессознательное и могут интерпретировать рефлексивные характеристики действия, лишь как бледное проявление бессознательных процессов, которые действительно детерминируют их.
Философия действия в разработке англосаксонских авторов затронула проблемы, соответствующие обеим сторонам рис. 1. Что касается бессознательного, то невнимание к нему свидетельствует не только о согласии с сомнениями Виттгенштейна относительно логического статуса психоанализа. Скорее оно является результатом внимания исключительно к отношению между обоснованиями действий и преднамеренным поведением; большинство авторов, если они вообще употребляют термин "мотив", используют именно его в качестве эквивалента таким обоснованиям. Теория мотивации имеет ключевое значение, поскольку обеспечивает нас концептуальными связями между рационализацией действия и рамочными конвенциями, воплощенными в институтах. Однако теории мотивации приходится обращаться и к неосознанным обстоятельствам действия, принимая во внимание бессознательные мотивы, действующие внутри или вне области самопонимания действующего индивида. Бессознательное охватывает толь-4-1087
ко те обстоятельства, которые связаны с представленными на правой стороне рис. 1, — непреднамеренными последствиями действия.
Преимущественно избегая вопросов о бессознательном, философия действия практические не проявила интереса и к непреднамеренным последствиям целенаправленного поведения. Отчасти это привело к разрыву между ней и теориями социальных институтов в общественных науках. Непреднамеренные последствия действия имеют для социальной теории центральное значение, систематически участвуя в процессе воспроизводства правил, обычаев и способов действия. Непреднамеренные последствия поведения имеют прямое отношение к его неосознанным обстоятельствам, как это определяет теория мотивации. Участвуя в воспроизводстве социального, такие непреднамеренные последствия также становятся обстоятельствами действия. Впрочем, в целях дальнейшего развития этой темы мы должны перейти к понятию структуры.
Время, структура, система. Термин "структура" используется в двух основных направлениях обществоведческой литературы: функ-ционалистском, в настоящее время часто называемом "структурным функционализмом", — ив мыслительной традиции, преодолевающей его наиболее полно в структурализме. В первом направлении понятие структуры обычно сосуществует в понятием функции. Спенсер и другие авторы XIX в. использовали эти термины в виде довольно грубых биологических аналогий. Изучение структуры общества, по их мнению, сродни изучению анатомии, а изучение функций — физиологии организма. Так "работает" в произведениях этих авторов понятие структуры. И, несмотря на осторожность более поздних авторов-функционалистов в использовании прямых и подробных биологических параллелей, в их работах легко обнаруживается все тот же тип предполагаемых отношений между структурой и функцией. Структура понимается через соотнесение с "образцами" общественных отношений, функция — в соответствии с фактической работой этих образцов как систем. Структура выступает, прежде всего, как описательное понятие, а главная объяснительная нагрузка ложится на понятие функции. Возможно, именно поэтому и сочувствующая, и критическая, струк-турно-функционалистская литература в столь громадной степени интересуются понятием функции, едва используя понятие структуры. Во всяком случае, это свидетельствует о том, в какой степени критики функционализма переняли характеристики своих оппонентов.
В отличие от функционализма, понятие структуры в структурализме играет в большей степени объяснительную роль, будучи связанным с понятием трансформации. Считается, что структурный анализ, будучи применим к языку, мифу, литературе, искусству или же к общественным отношениям в целом, проникает в невидимое. Разде-
ление между структурой и функцией заменяется разделением между кодом и сообщением. На первый взгляд, такое употребление понятия "структура" и других связанных с ними понятий не имеет почти ничего общего с терминами, используемыми функционалистами. Однако, структурализм и функционализм, эти внутренне различные традиции способов мышления, в действительности имеют общие темы и характеристики — факт, отчасти отражающий влияние на каждую из них Дюркгейма. В этой связи уместно еще раз назвать две характерные особенности. Одна из них — присущее и структурализму, и функционализму изначальное разграничение между синхронностью и диахрон-ностыо, между статикой и динамикой; другая — интерес каждого из направлений не только к "структурам", но и к "системам". Очевидно, что в каждом из направлений эти различные аспекты связаны между собой, поскольку методологическая изоляция аспекта статичности является основой для определения характеристик структуры и систем. Разграничение между синхронностью и диахронностью — основная особенность, присущая и структурализму, и функционализму, причем и структурализм, и функционализм предпринимали попытки выйти за пределы этого разграничения. Что касается функционализма, то самой интересной и важной такой попыткой было дополнение понятия функции категорией дисфункции и рассмотрение социальных процессов в терминах напряжения между интеграцией и дезинтеграцией. В рамках структуралистской традиции попытка преодолеть разграничение синхронности-диахронности привела к акцентированию структурации или, по выражению Дерриды, "структурирования структуры".
Гидденс разрабатывает концепцию структурирования, непосредственно связанную с вышеизложенным пониманием человеческих действий. Но прежде он останавливается на отношении между структурой и системой. Несмотря на частую встречаемость обоих терминов в структуралистской и функпионалистской литературе, их разграничение в рамках каждого из этих направлений является неустойчивым, и они имеют тенденцию переходить друг в друга. Соссюр использовал понятие "система" охотнее, чем понятие "структура", подразумевая под первым ряд установленных зависимостей между элементами языка. Введение понятия "структура" Хомским и Пражской группой привело не столько к дополнению или понятия "система", сколько к замене первого на второе. А дальнейшая история структурализма стала считать один из терминов излишним, вследствие значи гельно-го перекрытия их содержаний: понятие системы часто выступает в качестве определяющей характеристики структуры. В функционализме противоположность между "структурой" и "функцией", на первый взгляд, является основой для разграничения между "структурой" и "системой". Понятие структуры может быть использовано для обра-
щения к "образцам" общественных отношений, а понятие системы — для рассмотрения "действительного функционирования" таких отношений. Такие разграничения часто предпринимаются в работах функционалистов. Однако не удивительно, что они твердо не выдерживал ются, будучи основаны на параллели с разграничением между анатомией и физиологией при изучении организма^ "Структура" организма в узком смысле существует "независимо" от его функционирования, например, части умершего, т. е. переставшего "функционировать" организма могут подвергаться изучению. Но случай с социальными системами отличается от последнего примера: социальные системы прекращают свое существование; прекратив функционировать, "образцы" общественных отношений существуют только тогда, когда они организованы как системы, воспроизводимые во времени. Следовательно, и в функционализме понятия структуры и системы имеют тенденцию растворяться друг в друге.
Предлагаемая Гидденсом идея структурации основана на разграничении между структурой и системой (тесная взаимосвязь этих терминов сомнению не подвергается) и предполагает понимание каждого из этих терминов без оглядки на их характерное употребление в структурализме или функционализме.
Предполагается, что должным образом концептуализированные понятия структуры, системы и структурации необходимы в социальной теории. Для понимания этой необходимости вернемся к ранее обозначенной теме времени. И функционализм, и структурализм, посредством введения разграничения синхронности — диахронности, стремятся исключить время (точнее, пространственно-временной аспект) из социальной теории. Однако в этих двух направлениях теоретической традиции социальные системы "отделяются от времени" по-разному. В функционализме и вообще в англосаксонской социологии и антропологии попытка вынести время за скобки предпринимается в терминах "осуществления мгновенного снимка", или "замораживания" общества в какой-либо определенный его момент. Логические недостатки такого подхода к пониманию структуры очевидны. По мнению Гидденса термин "социальная структура" должен заключать в себе две нечетко разграниченные составляющие — оформление образцов взаимодействия, предполагающее отношения между действующими индивидами или группами, и континуальность взаимодействия во времени.
Социальным системам присущи отрегулированные отношения взаимозависимости между индивидами и групнами, которые можно лучше всего охарактеризовать как воспроизводящуюся общественную практику. Социальные системы являются системами социального взаимодействия, заключают в себе определенным образом расположен-
ную деятельность людей н существуют синтагматически в потоке времени. Системы, пользуясь этой терминологией, содержат структуры, а точнее, обладают структурными свойствами, сами по себе не являясь структурами. Из этого с необходимостью (логически) вытекает, что структуры являются характерными свойствами систем или коллективных образований (collectivities) и характеризуются "отсутствием субъекта". Изучать структурирование социальной системы — значит изучать, каким образом эта система, применяя порождающие (generative) правила и ресурсы и подвергаясь влиянию непреднамеренных результатов, производится и воспроизводится во взаимодействии.
СТРУКТУРА Правила и ресурсы, организованные как характерные свойства социальных систем. Структура существует только как "структурные свойства".
СИСТЕМА Воспроизводство отношений индивидов или коллективных образований, как постоянно повторяющаяся социальная практика.
СТРУКТУРИРОВАНИЕ Условия, управляющие постоянством и трансформацией структур, а значит, и воспроизводством систем
Рис. 2
Каждое из этих понятий требует дальнейшей проработки, начинающейся с вопроса о правилах и ресурсах. Конечно, вопрос о "правилах" широко обсуждался в недавней философской литературе, а потому использование этого понятий важно предварить некоторыми основополагающими ограничениями.
Гидденс отвергает часто встречающееся разграничение между "конститутивными" и "регулятивными" правилами (восходящее к Канту). Всем социальным правилам присущи как конститутивные, так и регулятивные (санкционирующие) аспекты.
Не следует отождествлять знание правил со знанием того, как их формулировать, — это две разные вещи. "Знать, как идти дальше", вовсе не значит быть способным ясно сформулировать сами правила.
Ребенок, изучающий английский язык в качестве своего первого языка, говоря на этом языке, знает правила его использования независимо от того, может ли он сформулировать хотя бы одно из них.
Говоря о важности ресурсов, как структурных составляющих социальных систем, необходимо подчеркнуть центральность понятия власти (power) для социальной теории. Также, как и "правило", "власть", — не описание положения дел, а потенция. Как представляется, лишь немногие крупнейшие мыслители и направления социологической мысли уделили проблеме власти должное центральное место. Те, кто признавал принципиальную важность понятия власти, например, Ницше и Вебер, обычно делали это на основе нормативного иррационализма. По мнению Вебера, при отсутствии рационального способа установить последние ценностные требования, единственным открытым ресурсом становится власть или сила: сильнейшие могут заставить считаться с их ценностями, подавляя ценности окружающих. Наиболее распространены точки зрения, считающие власть вторичной по отношению к значимому или нормативному характеру социальной жизни, или же вообще игнорирующие ее. Это характерно, например, для работ авторов-феноменологов (Шутц), виттгенштейновской социальной мысли (Уинч), как и для таких функционалистов как Дюркгейм и Парсонс. В несколько другом смысле это присуще даже марксизму, так как Маркс прямо связывал власть с классовыми интересами, предполагая, что при исчезновении классовых различий исчезнут и отношения власти.
Среди множества интерпретаций власти в социальной и политической теории есть две основополагающие. Первая'трактует власть, как способность действующего индивида достигать желаемого, несмотря на возможное сопротивление со стороны окружающих; такое определение, наряду со многими другими авторами, использовал Вебер. Вторая интерпретация считает власть достоянием коллективного образования, и к этой последней позиции принадлежит, например, концепция Парсонса. Ни один из этих способов понимания власти, однако, не пригоден в изоляции от другого следует соединить их вместе, в качестве характеристики двойственности структуры. В этой связи следует понимать ресурсы как "основания" и "средства осуществления" власти, включающие используемые взаимодействующими сторонами структуры господства и воспроизводимые в двойственности структуры. Власть порождается определенными формами господства параллельно с вовлечением правил в социальную практику и является неотъемлемым элементом или аспектом последней.
Теория структурации. Понятие структурации предполагает идею двойственности структуры, заключающуюся в фундаменталь-
ном рекурсивном характере общественной жизни и выражающую взаимную зависимость между структурой и агентностыо. Под двойственностью структуры Гидденс подразумевает способность структурных свойств социальных систем выступать как в качестве средства, так и в качестве результата практической деятельности, конституирующей эти системы. Формулируемая таким образом теория структурации отвергает какое-либо разграничение между синхронностью и диахрон-ностью, статикой и динамикой. Также отвергается отождествление структуры с принуждением: структура как ограничивает, так и создает возможность, и одной из особых задач социальной теории является изучение тех условий организации социальных систем, которые управляют взаимосвязями между созданием и ограничением возможностей. Согласно концепции Гидденса, и субъекту (действующий индивид), и объекту (общество) присущи одни и те же структурные свойства. Структура формирует "личность" и "общество" одновременно, но никогда не задействует при этом все свои возможности по причине значимости непреднамеренных последствий и неосознанных обстоятельств действия. Как говорил Эрнст Блох, Homo semper tiro, (человек — всегда новичок). С этим можно согласиться, ведь каждое действие есть процесс производства чего-то нового, новое действие; но в то же время каждое действие существует в его продолженности из прошлого, предоставляющего средства для его начинания. Таким образом, структуру следует понимать не как препятствие на пути действия, а как фактор, всегда значимо участвующий в его производстве — в том числе и в случае наиболее фундаментальных социальных изменений, которые, как и любые другие, происходят во времени. Самые разрушительные социальные изменения, также как и самые стабильные, имеют в качестве своей неотъемлемой части структурацию. А потому нет ни необходимости, ни места для идеи деструктурации, предложенной Гурвичем. Понятие деструктурации было бы необходимо лишь в том случае, если бы мы придерживались точки зрения о тождественности структуры и принуждения, противопоставляя структуру свободе (как это делали Гурвич и Сартр).
Двойственность структуры предполагает, что правила и ресурсы, которыми действующие индивиды руководствуются при производстве взаимодействия, посредством этого взаимодействия реконституируют-ся. Структура, таким образом, представляет собой способ, посредством которого отношение между конкретным моментом и тотальность выражается в воспроизводстве социального. Вопреки функци-оналистской точки зрения, это отношение отличается от отношения между "частями" и "целым" в координации индивидов и групп в социальных системах. Иначе говоря, различия, конституирующие социальные системы, отражают диалектику присутствий и отсутствий в
пространстве и времени. Последние вызываются и воспроизводятся только через фактический порядок различий в структурах, проявляющийся в их двойственности. В различиях, конституирующих структуру и конституируемых структурно, отношение "части" к "целому" < родни ситуации, при которой произнесение грамматического предложения предполагает отсутствующий при этом набор синтаксических правил, конституирующих язык, как тотальность. Важность для социальной теории этого отношения между конкретным моментом и тотальностью — переоценить невозможно, поскольку оно заключает в себе диалектику присутствия и отсутствия, связывающую мельчайшие и тривиальные формы социального действия со структурными свойствами всего общества (а значит, и с развитием человечества, как целого).
Важно подчеркнуть, что институты работают не "за спинами" социальных субъектов, которые их производят и воспроизводят. Любой компетентный представитель любого общества хорошо осведомлен о его социальных институтах, и такое знание не случайно, а необходимо для деятельности общества. Для многих социологических школ различной направленности характерно изначальное методологическое пренебрежение индивидуальными обоснованиями действий (тем, что Гидденс предпочитает называть "рационализацией") в целях обнаружения "истинных", игнорируемых индивидами стимулов деятельности. Однако такая интеллектуальная установка ущербна не только с позиций социальной теории, но и с точки зрения ее потенциально агрессивного политического содержания: она предполагает пренебрежение рядовым действующим индивидом. Если индивиды считаются "одурманенными культурой", или только "носителями способа производства" , без надлежащего понимания окружающей их среды и обстоятельств их действия, сразу открываются перспективы для игнорирования их собственных точек зрения при реализации практических программ. Это не только вопрос о том, "чьей стороны мы (как исследователи общества) придерживаемся", вне всяких сомнений, представители власти и связанные с ними "эксперты" приписывают социальную некомпетентность людям из более низких социально-экономических слоев.
Направления социальной теории, не уделявшие достаточного внимания пониманию действующими индивидами себя и своей социальной среды, вовсе не случайно имели тенденцию значительно переоценивать влияние господствующих систем символов или идеологий на представителей низших классов (так было у Парсонса и Альтюссера). Можно привести хороший пример, показывающий, что только группы наиболее влиятельного класса были когдаглибо сильно привержены господствующим идеологиям. Это обусловлено не только развити-
ем различных "субкультур", например, субкультур рабочего класса и буржуазии в Великобритании XIX в., но и тем, что все действующие в обществе индивиды; независимо от того, насколько низок их статус, до известной степени пронизаны угнетающими их социальными формами. Будучи частично закрытыми локализованные культуры становятся в значительной степени недоступными, и, как все чаще обстоит дело в развитом капитализме, скептицизм по поводу "официальных" точек зрения об обществе часто выражается в различных формах "дистанцирования" и в юморе. Остроты выпускают пар. Юмор используется в обществе и в качестве наступательного, и в качестве оборонительного средства против влияния внешних сил, с которыми нелегко справиться другими способами.
Не следует переоценивать устойчивость и искренность веры, с которой даже представители господствующих классов и других контролирующих и управляющих групп принимают системы идеологических символов. Но было бы ошибкой предполагать, что при некоторых обстоятельствах и в некоторых аспектах представители подчиненных слоев общества не могут быть в большей степени пронизаны условиями социального воспроизводства, чем те, которые так или иначе господствуют над ними. В этом заключается диалектика контроля в социальных системах. Те, кто принимают господствующие способы суждения без каких бы то ни было сомнений, могут быть в большей степени несвободны от них, чем окружающие, даже если эти способы суждения помогают им поддерживать свое господствующее положение. Проблема имеет определенное сходство с тезисом Лэнга о шизофрении несмотря на искаженную природу шизофренического языка и мышления, в некоторых отношениях шизофреник "видит" истинные характеристики каждодневной жизни, тогда как большинство принимает их просто как данность.
Сказав об этом, необходимо коснуться суждения о том, что каждый компетентный действующий индивид обладает очень широким, и, вместе с тем, детальным и утонченным знанием об обществе, членом которого он является. Во-первых, "знание" следует понимать в терминах как практического, так и дискурсивного сознания даже если имеет место значительное дискурсивное проникновение институциональных форм, оно не обязательно должно быть выражено в языковой форме Шутц в известной степени признает это, называя типичные способы поведения "знанием поваренной книги" и противопоставляя их абстрактному теоретическому знанию, к которому по роду своей деятельности обращается социальный исследователь Но это не дает возможности провести более или менее четкую границу между практическим сознанием (знанием действующих индивидов о том, "как действовать") и дискурсом (тем, о чем индивиды могут "разговаривать",
5-1087
а также, каким образом и в каком обличье они способны разговаривать об этом).
Во-вторых, каждый конкретный действующий индивид является лишь одним из многих в обществе, из очень многих в случае современных индустриальных обществ. Мы вынуждены признать, что знание, которым он обладает, как компетентный, но исторически и пространственно локализованный, член общества, "незаметно исчезает" при выходе за сферу его каждодневной деятельности. В-третьих, параметры практического и дискурсивного сознания взаимосвязаны совершенно определенным образом, что обусловлено "ситуативным" характером деятельности индивидов, но не сводимо к нему. Эти параметры можно определить как "неосознанные обстоятельства действия" и "непредвиденные последствия действия".
Структурные свойства социальных систем. Социальные системы, в отличие от структуры, существуют во времени-пространстве и конституируются социальной практикой. Понятие социальной системы в его самом широком смысле характеризует воспроизводимую взаимозависимость действий, или, говоря иначе, "отношение, при котором изменения в одной или более составных частях вызывают изменения в других составных частях, а эти изменения, в свою очередь, производят изменения в частях, где имели место первоначальные изменения" . Самый маленький вид социальной системы — диадическая. Однако следует с осторожностью относиться к мысли, что диадиче-ские системы в миниатюре иллюстрируют работу более обширных общественных систем и что первые могут служить основой для теоретического осмысления свойств последних — разновидность такого подхода использовал Парсонс. Одна из причин, почему принимается рассматриваемое ниже разграничение между социальной и системной интеграцией, заключается в признании различий между различными уровнями осуществления взаимодействия.
Рассмотрев понятия действия и структуры, сразу перейдем к термину "система". Понятие системы вошло в социологию из двух основных источников. Во-первых, выступая под своим или каким-либо другим именем (например, под именем структуры), понятие системы всегда было важным элементом функционализма, в котором оно, как уже отмечалось, редко выходило далеко за пределы органических аналогий. Социальная система предстает в виде параллелей с физиологическими системами. Второй источник происхождения этого термина — "теория систем", которую трудно четко отделить от "теории информации" или "кибернетики", возникших главным образом за пределами общественных наук.
В своей работе, имевшей огромное влияние, Берталанфи различает три аспекта теории систем. "Общая системная теория" изучает сход-
ства между тоталыюстями или целости остям и в естественных и общественных науках. С точки зрения Берталанфи, одна из главных тенденций современной научной мысли в общем заключается в возникновении новых представлений о целостностях при их сопоставлении с частями, об автономии, в противоположность редуцированию. Такого рода новые представления, по мнению Берталанфи, получили непосредственный импульс в результате развития современной технологии, которая составляет вторую категорию — "технологию систем". Технология систем затрагивает не только компьютеры, автоматические механизмы и т. п., но также предполагает включение людей, их деятельности в разрабатываемые системы контроля. И наконец, существует "философия систем", занимающаяся рассмотрением широких философских аспектов теории систем. Сам Берталанфи считает философию систем исключительно важной в условиях современности, усматривая ее значение в создании подходящей философии для замены логического позитивизма: философия систем может дать тот новый фундамент для единства науки, к которому стремились логические позитивисты.
Третья категория, которая, по мнению Гидденса, не представляет особого интереса. Но вторая является основополагающей: понимаемая, как ряд технологических достижений, теория систем уже оказала громадное практическое влияние на общественную жизнь, и это влияние будет до конца осознано лишь в будущем. Любое теоретическое использование понятий из теории систем в общественных науках должно твердо противостоять возможному свертыванию первой категории во вторую. Теория систем во втором значении является могущественной идеологической силой современного мира; только поддерживая разграничение первого и второго значений, возможно подвергнуть технологию систем критике со стороны идеологии. Но сохранение такой возможности также предполагает сопротивление утверждениям, выдвинутым Берталанфи и другими относительно применимости общей теории систем к человеческому поведению. Точка зрения, которую Гидденс предлагает здесь принять, близка к позиции Ричарда Тэйлора: свойственный людям рефлексивный мониторинг действия нельзя адекватно объяснить, руководствуясь принципами телеологии, применимыми к механическим системам. Целевое поведение обычно интерпретируется теоретиками систем в терминах обратной связи. Системы с процессами обратной связи выгодно отличают-ся от системных механизмов "более низкого" типа, которым обычно придается преувеличенное значение в функционализме. Вместе с тем следует отличать процессы в системах с обратной связью от "более высокого" порядка рефлексивной саморегуляции в социальных системах.
Функционалисты всегда акцентировали тесноту связей между биологией и социологией-, самым смелым и исчерпывающим выражением этой позиции по-прежнему остается классификация наук Канта. Гид-денс подвергает сомнению справедливость такой натуралистической позиции и отвергает какой-либо специальный смысл термина "функция" , что, конечно, не говорит об отрицании возможности значимых пересечений между естественными и общественными науками. Скорее, о переосмыслении формы, которую могут принимать эти пересечения. Что касается обсуждаемых в настоящей работе проблем, то большинство примеров связи между биологической и социальной теориями предполагают не функциональные аналогии, столь широко представленные в истории социологии,а затрагивают рекурсивные,или саг мовоспроиэводящиеся, системы. Здесь подразумевается существование двух взаимосвязанных разновидностей теории. Одна из них — теория автоматов. Однако для концептуального осмысления социального воспроизводства она не имеет такого знания, какое имеют недавние теории клеточного самовоспроизводства (аутопоэзис), хотя, вероятно, слишком рано говорить только о тесноте их возможного сходства с социальной теорией. Главным моментом такого сходства, несомненно, является рекурсивность, используемая для характеристики аутопоэти-ческой организации. Аутопоэтическая организация — это отношения }лежау производством компонентов, которые "рекурсивно участвуют в той же самой сети производств компонентов, что и произвела эти компоненты". Варела предполагает, что теоретические проблемы, недавно поднятые в кибернетике аутопоэтических систем, наводят на мысль о логической доктрине, близкой к диалектике. Попытка Расселла и Уайтхеда свести теорию чисел к варианту теории множеств основывались на определении нулевого множества или нуля, как класса всех классов, не являющихся членами самих себя, что привело к противоречивым результатам. Так Расселл и Уайтхед препятствовали появлению исследований о самореференции. Тем не менее, явление самоиндикации логически характерно для теоретических характеристик аутопоэтической организации, что предполагает наличие противоречия. Способность социальных систем осуществлять саморегуляцию должна постигаться с помощью теории системного противоречия.
Социальная интеграция и системная интеграция Системы социального взаимодействия, воспроизводимые посредством двойственности структуры в ограничивающих условиях рационального осмысления действия, складываются в ходе взаимозависимости действующих индивидов и групп. Используемое здесь понятие интеграции означает степень взаимозависимости действий или "системность", присущую любому типу системного воспроизводства. Следовательно,
"интеграцию" можно определить, как упорядоченные связи, обмены или взаимность практики между действующими индивидами или их коллективными образованиями. "Взаимность практики" следует понимать, как установившиеся между участвующими сторонами отношения относительной автономии и зависимости (см. ниже). Важно подчеркнуть, что в любых используемых здесь примерах интеграция не тождественна "сплоченности" и, .конечно, не тождественна "согласию".
Разделение между социальной и системной интеграцией и между конфликтом и дифференциацией используются как способ постижения основных характеристик дифференциации общества (см. рис. 3). Мы можем определить социальную интеграцию как системность на уровне взаимодействия лицом к лицу, а системную интеграцию как системность на уровне отношений между социальными системами или коллективными образованиями.
Приведенное разграничение допускает полезность дифференциации "микро-" и "макросоциологии". Однако взаимодействие лицом-к-лицу имеет особое значение главным образом не потому, что оно затрагивает малые группы и олицетворяет "общество в миниатюре". К такому пониманию этого выражения следует относиться особенно осторожно, так как фактически оно предполагает, что более обширная социальная система или общество могут быть истолкованы через более простые для понимания общественные образования. Значение "взаимодействия лицом-к-лицу", скорее, заключается в том, что оно подчеркивает важность пространства и присутствия в общественных отношениях: в непосредственности жизненного мира общественные отношения могут подвергаться влиянию различных факторов, привнесенных окружающими, которые в пространстве (а, возможно, и во времени) отсутствуют.
СОЦИАЛЬНАЯ ИНТЕГРАЦИЯ Взаимодействие между действующими индивидами (отношения автономии/зависимости)
СИСТЕМНАЯ ИНТЕГРАЦИЯ Взаимодействие между группами или коллективными образованиями (отношения автономии/зависимости).
Рис. 3
Системность на уровне социальной интеграции обычно возникает посредством рефлексивного мониторинга действия в соединении с рациональным осмыслением поведения. Это связано с нормативными санкциями и с деятельностью власти. Но в рамках развиваемой здесь концепции исключительно важно подчеркнуть, что системность социальной интеграции фундаментальна по отношению к системности общества как целого. Системную интеграцию нельзя адекватно определить через модальности интеграции социальной, и, тем не менее, последняя всегда является главной опорой первой, осуществляя воспроизводство институтов в двойственности структуры. Двойственность структуры соотносит мельчайшие проявления повседневного поведения с атрибутами гораздо более обширных социальных систем: когда в случайном разговоре произносится по-английски грамматическое предложение, вносится вклад в воспроизводство английского языка, как целого. Таковы непреднамеренные последствия произнесения мною предложения, которое, однако, непосредственно связано с рекурсивно-стью двойственности структуры. В приведенном примере социальная и системная интеграция- один и тот же процесс, и если бы такими были все процессы воспроизводства систем, не было бы никакой необходимости проводить разграничение между социальной и системной интеграцией. Однако непреднамеренные последствия действия выходят за пределы рекурсивного содержания двойственности структуры, что дает начало новой серии влияний, которые могут быть поняты в терминах системной интеграции, и именно они характеризуются компонентами рис. 4.
СИСТЕМА = взаимозависимость действия,
понимаемая как (1) гомеостатические каузальные петли
(2) саморегуляция посредством обратной связи
(3) рефлексивная саморегуляция
Рис. 4
У функционалистов взаимозависимость частей системы обычно интерпретируется, на гомеостазис. Гомеостазис можно рассматривать как действие каузальных петель, т. е. "круговых" причинных отношений, при которых изменение сдного из предметов вызывает последовательность событий, влияющих на другие, которые, при соответствующих обстоятельствах, снова оказывают влияние на тот предмет, с которого началась последовательность, стремясь возвратить его в первоначальное состояние. Использование термина "система" в функцио-налистских работах и ее отождествление со свойствами гомеостазиса
создает впечатление, что идея гомеостазиса содержит в себе значение взаимозависимости действия в системной интеграции. Однако как указывали критики функционализма, находившиеся под влиянием теории систем, гомеостазис представляет собой лишь одну из форм (или уровней) такой взаимозависимости, причем форму, заимствованную из физиологической или механической модели, в которой вовлеченные силы действуют наиболее "слепо". Гомеостазис не тождествен саморегуляции посредством обратной связи, являясь "более примитивным" процессом.
Представляется достаточно очевидным, что гомеостатические каузальные процессы составляют важную особенность воспроизводства социальных систем, несмотря на то, что Гидденс придерживается мнения о невозможности их адекватного отражения в языке функционализма. Гомеостатические свойства социальных систем можно отличать от свойств более высокого порядка, предполагающих саморегуляцию посредством обратной связи в результате действия отборочной "информационной фильтрации". В физических системах простейший тип схемы обратной связи предполагает три элемента, через которые проходят сообщения — получатель, аппарат контроля и воздейство-ватель. Механизмы обратной связи могут создавать какое-либо состояние, но, в отличие от гомеостатических процессов, они также могут быть направленными, стимулируя контролируемое изменение. Между такими воздействиями обратной связи и процессами в социальных системах можно наблюдать совершенно прямое сходство. И только человеку присущ феномен рефлексивной саморегуляции, характеризующийся множеством важных аспектов.
Для иллюстрации этих трех уровней системности можно рассмотреть так называемый "цикл бедности": материальные лишения —► плохое школьное обучение —» низкоквалифицированная работа —► материальные лишения. Этот цикл образует гомеостатическую петлю, если каждый из этих факторов участвует в ряде взаимных влияний, причем ни один из них не выступает по отношению к другим, как "контролирующий фильтр". Гомеостатическая петля формирует системность следующего образца:
~
Можно было обнаружить такую петлю, проследив влияние начального образования на другие перечисленные элементы. Однако если в целом рассматривать влияние образовательной карьеры детей на другие факторы, то экзамены при поступлении в среднюю школу могут стать
тем ключевым фильтром, который оказывает контролирующее влияние на элементы цикла (степень обоснованности данного конкретного примера не имеет значения). В таком случае экзамены можно рассмаг тривать, как аппарат информационного контроля в систем» с механической обратной связью. Обратная связь при этом может управлять упорядоченным процессом направленного изменения, например, в случае постепенного перехода детей — представителей рабочего класса к работе "белых воротничков", и относительного расширения сектора "белых воротничков". Теперь предположим, что основываясь на исследованиях сообщества школы и работы, Министерство образования использует полученное знание о цикле бедности для вмешательства в его ход. В этом случае рефлексивный мониторинг действий соединяется с организацией социальных систем и становится в ней ведущей силой.
Увеличение попыток рефлексивной саморегуляции на уровне системной интеграции, несомненно, является одной из основных особенностей современного мира. Это явление лежит в основе двух самых распространенных в современную эпоху типов социальной мобилизации — "легально-рациональной" социальной организации и секуляр-ных общественных движений. Наряду с этим очень важно прижать, что попытки рефлексивной саморегуляции также приводят к дальнейшему распространению процессов обратной связи посредством введения "технологии систем". Как уже подчеркивалось рефлексивная саморегуляция, понимаемая исключительно как технический контроль, что энергично показывает Хабермас, может стать могущественной идеологической силой.
Институты можно рассматривать как установившуюся практику, глубоко укорененную во времени-пространстве, т. е. длящуюся и содержащуюся "от края до края" в том смысле, что она широко распространена среди членов сообщества или общества. Здесь следует ввести разграничение, к которому придется довольно часто обращаться при анализе институтов и анализе стратегического поведения. Это разграничение не соответствует разграничению между социальной и системной интеграцией, так как последнее является не содержательным, а методологическим. Цель разграничения — показать два основных способа изучения свойств системы в общественных науках, отличающихся друг от друга только характером методологического еросЬе. При рассмотрении устройства социальных систем с точки зрения стратегического поведения изучается способ использования действующими индивидами в своих общественных отношениях таких структурных элементов, как правила и ресурсы. "Структура" выступает здесь, как мобилизация дискурсивного и практического сознания действующих индивидов при социальных взаимодействиях. Институциональ-
ный анализ же помещает еросЬе на стратегическое поведение, трактуя правила и ресурсы, как постоянно воспроизводимые свойства социальных систем. Весьма важно осознавать исключительно методологический характер такого вынесения за скобки: два приведенных типа анализа — это не две стороны какого-либо дуализма, а выражение двойственности, двойственности структуры. Такого вынесения за скобки не происходит в натуралистических социологических направлениях, склонных считать понятия социальной обусловленности и структурного принуждения синонимичными. Классическим примером является "Самоубийство" Дюркгейма, в котором суицидальное поведение объясняется такими факторами, как "слабая социальная интеграция" (в сочетании с психологическими причинами). В позиции Дюркгейма отсутствует представление о суицидальном поведении и социальном взаимодействии, в сетях которого оно запутывается, как о рефлексивно прослеживаемом поведении.
Характер социологии Дюркгейма противоположен характеру социологии Гоффмана. Последний неявно выносит за скобки институциональный анализ, концентрируясь на социальном взаимодействии, как на стратегическом поведении. Многое в работах Гоффмана может быть прочитано, как исследование несловесных запасов знания, которые используются обычными людьми при производстве непреднамеренных социальных взаимодействий. Гоффман анализирует "знание" в вкттгенштейновском смысле, как "знание правил". Чувство яркого озарения, часто испытываемое читателем при чтении Гоффмана, возникает потому, что этот автор делает явным то, что, как он однажды отметил, мы признаем в качестве составляющих практического сознания обычно неосознанно используемых в общественной жизни. С другой стороны, социология Гоффмана, как и философия Виттгенштей-на, не выработала мнения о социальных институтах, об их истории и структурном преобразовании. Институты предстают в качестве не-объясненных параметров, в рамках которых действующие индивиды организуют свою практическую деятельность. Будучи в этом смысле ограниченной, социология Гоффмана также игнорирует возможность признания диалектики присутствия — отсутствия, связывающей действие с характеристиками тотальности, — и это говорит о потребности в создании институциональной теории повседневной жизни.
Двойственность структуры при взаимодействии Описываемые "модальности" структурирования олицетворяют основные измерения двойственности структуры при конституировании взаимодействия. Модальности структурирования используются действующими индивидами при производстве взаимодействия, являясь, в то же время, средствами воспроизводства структурных компонентов систем взаимодействия Когда в скобки заключается анализ институтов, модалъно-6-1087
сти трактуются, как запасы знания и ресурсов, используемые индивидами при конституировании результата умелого и опирающегося на знание взаимодействия в рамках ограниченных условий рационализации осмысления действия. Когда еросЬе подвергается стратегическое поведение, модальности олицетворяют правила и ресурсы, рассматриваемые как институциональные характеристики систем социального взаимодействия. Уровень модальности таким образом задает сдвоенные элементы, благодаря чему заключение в скобки стратегического или же институционального поведения растворяется в признании их взаимосвязи.
ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ коммуникация власть санкция
МОДАЛЬНОСТЬ интерпретирующая схема способность норма
СТРУКТУРА сигиификация господство легитимация
Рис. 5
Приведенная на рис. 5 классификация иллюстрирует не типологию взаимодействия или структур, а отображает измерения, так или иначе пересекающиеся в социальной практике. Коммуникация значений при взаимодействии не отделима от осуществления отношений власти и от контекста нормативных санкций. Любая социальная практика предполагает эти три элемента. При этом важно иметь в виду сказанное выше о правилах: никакая социальная практика не выражается и не может быть выражена в терминах какого-либо одного правила или вида ресурсов. Скорее, разновидности практики располагаются внутри взаимопересекающихся наборов правил и ресурсов, которые, в конечном счете, выражают характеристики тотальности.
Разграничение между интерпретирующими схемами, затрагивающими коммуникацию значений, и нормами, затрагивающими санкционирование поведения, можно прояснить рассмотрением "следования правилу" в книге Уинча "Идея общественной науки". С точки зрения этого автора, поведение, "следующее правилам", может быть отожде-ствимо со "значимым действием". Критерием поведения, следующего
правилам, является вопрос, можно ли об этом поведении сказать, что существует его "правильный" или "неправильный" вариант. В данном случае этот критерий объясняет два значения "следования правилам" или, точнее, два аспекта правил, вовлеченных в производство социальной практики — аспект конституирования значений и аспект санкционирования социального поведения. Существуют правильный и неправильный способы употребления слов в языке, определяющиеся теми аспектами правил, которые участвуют в конституировании значений; и существуют правильный и неправильный способы поведения, определяющиеся вовлеченными во взаимодействие нормативными санкциями. Несмотря на важность такого концептуального разделения, эти два значения правильного и неправильного всегда пересекаются при реальном конституировании социальной практики. Так, использование "правильного" языка всегда санкционируется, а вот применимость санкций к поведению за пределами речевой деятельности неизбежно связана с определением этого поведения в плоскости значений. Адаптируя пример Макийнтайра, можно сказать, что первый аспект — это аспект, в котором выражение типа "идти на прогулку" употребляется верно или неверно в зависимости от конкретного случая, т. е. от того, что должно считаться "прогулкой" в повседневном языке. Второй аспект — это аспект, в котором "прогулка" входит в нормы "правильного", "желательного" или "приемлемого" поведения; при этом прогулка вдоль тротуара отличается от блуждания посреди дороги с пренебрежением к соглашениям и законам, управляющим поведением транспорта > и личной безопасностью. Цель разграничения этих двух присущих социальной практике аспектов "правила" (и отвержения идеи о том, что это два разных типа правила, конститутивный и регулятивный) заключается именно в возможности рассмотрения их взаимосвязи. Иными словами, идентификация действий значимым образом переплетается с нормативными аспектами (и наоборот). Это является наиболее очевидным и в наибольшей степени приведено в формальную систему в праве, где применяемые санкции во многом определяются разграничениями между "убийством", "непредумышленным убийством" и т. д.
Недостаточно только подчеркнуть потребность социальной теории увязывать конституирование и коммуникацию значений с нормативными санкциями: каждое из этих понятий, в свою очередь, связано с действиями власти. Также обстоит дело и с двойным содержанием термина "двойственность структуры". Власть проявляется в способностях действующих субъектов осуществлять определенную "проверку счетов" и вводить в действие процесс санкционирования или же препятствовать ему. Эти способности определяют способы господства, вструктуриронанные п социальные системы
Под "интерпретирующими схемами" подразумеваются стандартизованные элементы запасов знания, применяемые действующими индивидами при производстве взаимодействия. Интерпретирующие схемы составляют сердцевину взаимного знания, благодаря чему в процессах взаимодействия и посредством этих процессов поддерживается объяснимый универсум значений. Объяснимость, в гарфинкелевском смысле, зависит от совершенства этнометодов при использовании языка, причем следует учесть точку зрения Гуссерля, в несколько иной формы выраженную Хабермасом, что такое совершенство было бы неправильно считать "монологическим". Эта точка зрения заключает в себе не только предположение (выдвинутое Хабермасом) о'невозможности удовлетворительного подхода к семантике на основе синтаксиса Хомского, но и указывает на Свойства взаимоотношений между языком и "контекстом использования", имеющие важное значение в социальной теории. При производстве значений в ходе взаимодействия контекст нельзя считать просто "средой" или "фоном" использования языка. В некоторой степени контекст взаимодействия приобретает форму и организуется, как интегральная часть этого взаимодействия в качестве коммуникативной интеракции (с. 83). Рефлексивный мониторинг поведения при взаимодействии предполагает рутинное использование физического, социального и временного контекста для поддержания объяснимости; в то же время обращение к контексту воссоздает эти элементы, как соответствующие ему "Общее знание", используемое и реконституируемое при социальных взаимодействиях, можно считать средством, упорядочивающим переплетение идиоматических и неидиоматических элементов языка.
Нормы и практика. Переходя от интерпретирующих схем к нормам, целесообразно вновь подчеркнуть, что разграничение между ними является аналитическим, а не сущностным: соглашения, посредством которых достигается коммуникация значений при взаимодействии, как и все структурные элементы взаимодействия, имеют нормативные аспекты. Фактически, это иллюстрируется двойным смыслом понятия "объяснимость" в обыденном языке. Приведение соображений относительно поведения тесно связано с их "объяснимостью" как нормативного компонента рационализации действия.
Нормативный характер социальной практики можно объяснить так называемой "двойной контингентностыо" социального взаимодействия (Парсонс). Реакции каждой стороны на процесс взаимодействия зависят от ситуационных (контингентных) ответных реакций другого или других. Ответная реакция другого (других), таким образом, является потенциальной санкцией по отношению к действиям первого, и наоборот. Однако, вопреки мнению Парсонса, двойная контингентность взаимодействия связана не только с нормативной институционализацией
поведения, но и с осуществлением власти. Нормативные санкции — это общий ресурс, питающий отношения власти.
Нормативное конституирование взаимодействия можно рассматривать, как актуализацию прав и приведение в действие обязанностей. Однако двойная контингентность взаимодействия предполагает, что в реальном социальном поведении симметричность между правами и обязанностями может нарушаться. Это та критическая область, в которой из парсоновского понимания действия исчезает контингентность "двойной контингентности". С точки зрения Парсонса, деятельность субъектов в процессах взаимодействия контролируется нормативной институционализацией наборов взаимных ожиданий (структурированных в виде ролей). Однако, с позиций развиваемой в настоящей книге теории структурирования, нормы, входящие в системы социального взаимодействия, должны в каждый момент поддерживаться и воспроизводиться в потоке социального взаимодействия. То, что со структурной точки зрения (при которой в скобки заключается стратегическое поведение) предстает как нормативно скоординированный легитимный порядок, при котором права и обязанности просто являются двумя аспектами норм, с позиций стратегического поведения выступает, как требования, существование которых определяется успешной мобилизацией обязанностей через посредство ответных реакций других индивидов.
Воздействие санкций в условиях двойной контингентности взаимодействия существенно отличается от последствий "технических предписаний" , в которых действие и его санкция связаны "механически". Так, в предписаниях типа "избегайте пить загрязненную воду", санкция (риск отравления) предполагает последствия в форме естественных событий. Дюркгейм признавал это разграничение, отличия "утилитарные" санкции от "моральных". Но форма, в которой он это делал, считая моральные санкции прототипом общественных отношений, не позволила ему теоретически осмыслить во многом основополагающее значение, при котором нормы могут рассматриваться действующими субъектами в "утилитарной" форме — форме, которую следует концептуально соотносить с контингентным характером реализации нормативных требований. Между принятием нормативной обязанности, как морального обязательства (пример, характерный для Дюркгейма) и конформностью, основанной на признании санкций, применяемых при нарушении нормативных предписаний, существует ряд возможных "нюансов". Иными словами, факт, что нормативные свойства социальной жизни предполагают двойную контингентность социального взаимодействия, не обязательно сводит "утилитарный" способ ориентации к санкциям по отношению к не-социальным причинным последствиям поведения. Индивид может "подсчитывать риск" осуществле-
ния той или иной формы общественного поведения в соответствии с вероятностью реального применения соответствующих санкций и может быть готов подчиниться им, уплачивая таким образом цену, необходимую для достижения определенной цели. В двух отношениях этот представляющийся очевидным тезис имеет для вопросов легитимации и конформности большое теоретическое значение. Во-первых, он отдаляет теорию легитимации от теоремы "интернализованного ценностно-нормативно-морального консенсуса", характерной для "нормативного функционализма Дюркгейма и Парсонса. Во-вторых, он направляет внимание на переговорный характер санкций, соотнося производство значения с производством нормативного порядка. "Вычислительное" отношение к нормам может распространяться на процессы "представления себя", "торга" и др., в которых действующие индивиды, соответствующие нормативным предписаниям или же нарушающие их, в некоторой степени могут участвовать в переговорах по поводу того, что есть соответствие или нарушение в их поведении, посредством самого этого поведения, таким образом также влияя на санкции, которым оно подвергается.
Классификация санкций может основываться на элементах, мобилизованных для осуществления санкционирующего воздействия, которое, чтобы быть результативным, всегда несколько посягает на сознательные или бессознательные желания действующих индивидов, как и в случае санкций, предполагающих использование силы. Однако из сказанного выше вытекает ошибочность предположения, что санкции существуют только тогда, когда индивиды открыто пытаются так или иначе приводить друг друга "в норму". Действие санкций, или "санкционирование", является неотъемлемой характеристикой любых социальных взаимодействий, независимо от того, являются ли взаимные процессы приспособления при взаимодействии всеохватывающими или же едва заметными. Конечно, это приложимо прежде всего к производству значения. Питающие лингвистическую коммуникацию запасы знания, в том числе синтаксические правила, обладают сильным "обязывающим" качеством и не могут работать вне нормативного контекста больше, чем любые другие структурные характеристики систем взаимодействия. Конформность по отношению к лингвистическим правилам в основном достигается, как средство и как результат повседневного использования самого языка, главные нормативные обязательства которого состоят в поддержании "объяснимости" в гар-финкелевском смысле этого слова.
Власть: отношения автономии и зависимости. Как и другие модальности структурации, власть связана со взаимодействием двояко — будучи институционально вовлеченной в процессы взаимодействия и являясь средством достижения результатов при стратеги-
веском поведении. Даже самое случайное социальное взаимодействие является примером элементов тотальности, как структуры господства, и в то же время, такие структурные свойства определяются и воспроизводятся посредством деятельности участников систем взаимодействия. Как уже отмечалось, понятие действия логически связано с понятием власти, причем последняя понимается, как трансформирующая потенция. Обычно этот аспект лишь косвенно признавался в философии действия, где принято говорить о действии в терминах "способностей" и "возможностей". Однако литература, анализирующая человеческие действия в терминах "возможностей", чрезвычайно редко пересекается с социологическим рассмотрением отношений власти при взаимодействии. На уровне стратегического поведения отношение между понятиями действия и власти можно изложить следующим образом. Действие предполагает производящее определенные результаты "вмешательство в события в мире" посредством преднамеренных действий, причем последние подразумевают как то, что субъект делает, так и то, от чего он воздерживается. Власть как трансформирующую потенцию можно, таким образом, объяснить способностью действующих субъектов достигать таких результатов.
Даже случайный обзор многочисленной литературы о понятии власти и его употреблении в общественных науках показывает, что изучение власти отражает тот же дуализм действия и структуры, который диагностируется при формулировке общих подходов к социальной теории. У Гоббса, в несколько иной форме у Вебера, а в более позднее время в работах Для понятие власти трактуется, как феномен волевого или преднамеренного действия. Власть при этом определяется, как способность или вероятность достижения действующими индивидами желаемых или преднамеренных результатов. С точки зрения других авторов, в том числе таких разных, как Арендт, Парсонс и Пуланцас, власть является специфическим свойством социального сообщества, средством для реализации общих или классовых интересов. Таковы в действительности две версии построения структур власти и две версии "господства" (каждая из которых может логически связать понятие власти с понятием конфликта, но ни одна из них не делает этого с неизбежностью). Первая склонна трактовать господство как сеть принятия решений, работающую на фоне нерассматриваемых институциональных декораций; вторая рассматривает господство, как явление институциональное, не соотнося власть с активными достижениями действующих индивидов или трактуя ее, как в некоторых отношениях детерминируемую институтами.
Как известно, предпринимались различные попытки примирить эти две версии посредством раскрытия недостатков подхода, трактующего власть как "принятие решений". Способность действующих ин-
дивидов достигать при взаимодействии с другими желаемых результатов, есть лишь одна сторона власти; власть имеет и другую сторону, заключающуюся в "мобилизации" встроенной в институты "предрасположенности". Вторая сторона — это сфера "не-прннятия решений", сфера безоговорочно принимаемой и не подвергаемой сомнениям практики.
Однако идея "не-принятия решений" есть лишь ограниченный и неадекватный способ анализа того, как власть встроена в институты, способ, разрабатываемый в рамках подвергающегося критике подхода с точки зрения действий. Не-принятие решений все еще расценивает^ ся главным образом как свойство действующих субъектов, а не как свойство социальных институтов.
Правильное понимание структуры, вовлеченной в отношения власти, и отношений власти, вовлеченных в структуру, может быть достигнуто только тогда, когда признается необходимость рассмотрения власти в контексте двойственности структуры, когда ресурсы, которые предполагает существование господства и из которых черпается осуществление власти, в то же время рассматриваются, как структурные компоненты социальных систем. Осуществление власти не есть разновидность действия, скорее власть проявляется в действии, как регулярном и рутинном явлении. Более того, было бы ошибкой считать ресурсом саму власть, как это делают многие теоретики власти. Ресурсы представляют собой средства, благодаря которым осуществляется власть и воспроизводятся структуры господства, как это показано на рис. в.
Понятие ресурсов, как структурных компонентов социальных систем, является ключевым для понимания власти в рамках теории структурации. Власть, как трансформирующая потенция (характерная точка зрения тех, кто рассматривает власть в аспекте поведения действующих субъектов), и как господство (главный предмет рассмотрения концентрирующихся на власти, как структурном качестве), зависит от использования ресурсов. Каждую точку зрения я, однако, считаю предполагающей другую. Ресурсы представляют собой средства, благодаря которым в ходе обычного социального взаимодействия трансформирующая потенция используется, как власть, и в то же вре-
-Господство
г-Ресурс —
-»Трансформирующая потенция—' Ряс. в
мя, ресурсы являются структурными элементами социальных систем, как систем, реконституируемых в ходе их использования при социальном взаимодействии. Таким образом, в отношении власти, ресурсы — это коррелят двойственности структуры в отношении коммуникации значений и нормативных санкций: это не только дополняющие их элементы, но и средства, благодаря которым актуализируется значимое и нормативное содержание взаимодействия. "Власть" концептуально вклинивается между более широкими понятиями — трансформирующей потенцией, с одной стороны, с господством — с другой: власть — понятие относительное, но единственное, которое как таковое работает посредством использования порожденной структурами господства трансформирующей потенции.
Как уже отмечалось выше, власть, понимаемая, как трансформирующая потенция, непосредственно связана с человеческими действиями. Характерная для действия "возможность быть другим" является неотъемлемым элементом теории власти. Действие нельзя определить через намерение, вопреки тому, что предполагается в большом количестве литературы по философии действия. Понятие действия логически предшествует дифференциации субъекта и объекта. То же самое можно сказать и о понятии власти. Власть не предполагает связи с намерением или "волей", в отличие от того, что утверждается в высказываниях Вебера и многих других. На первый взгляд, предположение о том, что действующий индивид может осуществлять власть, не намереваясь, или даже не желая делать этого, может показаться странным, и все же понятие власти логически не связано ни с мотивацией, ни с желанием. Это предположение вовсе не является странным, а если я представляется таким, то лишь благодаря множеству политических дискуссий о власти, в которых о "решениях" явно говорится в их сопоставлении с целями, преследуемыми индивидами. Как в сфере действия в целом, так и в рамках рефлексивного прослеживания поведения, те аспекты власти, которые связаны с преднамеренными действиями, имеют особенную форму — именно, в таком контексте употребляются такие понятия, как "уступчивость", "торг" и проч.
Несмотря на то, что действие предполагает власть, как трансформирующую потенцию, в дальнейшем следует считать "власть" подвидом "трансформирующей потенции", имея в виду взаимодействие, при котором трансформирующая потенция реализуется в попытках индивидов заставить окружающих Подчиняться их желаниям. Власть в этом относительном смысле есть способность действующих индивидов добиваться результатов там, где это зависит от действий других. Использование власти при взаимодействии таким образом можно понимать в терминах способностей, которые его участники Привносят и мобилизуют в качестве элементов производства этого взаимодействия,
7-1087
влияя таким образом на его ход. Социальные системы конституируются, как установившаяся практика: власть в социальных системах, таким образом, можно рассматривать, как предполагающую воспроизведенные отношения автономии и зависимости при социальном взаимодействии. Отношения власти, следовательно, всегда имеют двусторонний характер, даже в том случае, когда власть одного индивида или стороны в социальном отношении мала по сравнению с властью другого. Отношения власти — это отношения автономии и зависимости, но даже самый автономный действующий индивид в некоторой степени зависим, и самый зависимый индивид или сторона в отношениях сохраняет некоторую автономию.
Структуры господства предполагают асимметрию ресурсов, используемых при поддержании отношений власти в системах взаимодействия и между ними.
Ресурс Санкция
Наделение полномочиями Принуждение
Локализация размещения Побуждение
Рис. 7
Во всех институционализированных формах социального взаимодействия можно обнаружить два основных ресурса; к ним можно добавить два основных вида санкций, как показано на рис. 7*« Наделение полномочиями и распределение могут быть связаны с какой-либо одной или же с двумя разновидностями санкций, или, лучше сказать, способами санкционирования. Ясно, что между этими видами санкций нет четких границ и что они могут различным образом сочетаться. Существенным является разграничение положительных и отрицательных санкций (вознаграждений и наказаний); при этом угрожающее воздержание от обещанного вознаграждения может быть карающим жестом, и, наоборот, возможность избежать принудительных мер или уклониться от них может служить побуждением.
Власть не следует определять через конфликт, и это важно подчеркнуть, поскольку широко используемое веберовское определение
'Поя "наделениемполномочиями" •ВТОр П08ШЯСТ ЯОЭМОКШОСТЯ, порождающие господство над людьми, а пае "распределением" — «миииюст», приводящее к господству им предметами или другими материальными ■яомшг.Реф.
(приведено выше) иногда рассматривалось, как предполагающее их неизбежную взаимосвязь, будто бы власть существует и используется лишь тогда, когда приходится преодолевать сопротивление других. Очевидно, что Вебер имел в виду не это и что приведенная здесь формулировка вовсе не несет такого смысла. Разумеется, использование власти часто стимулирует конфликт и происходит в условиях борьбы. Но это происходит не по причине какой-либо неизбежной связи между властью и конфликтом, а вследствие субстантивных отношений, которые часто существуют между властью, конфликтом и интересами. Интересы основаны на желаниях, независимо от того, осознаются ли эти желания действующими индивидами или нет (иначе говоря, индивиды и труппы могут иметь интересы, о которых они не знают). Власть и конфликт, также как власть и реализация интересов, часто, во, тем не менее, случайно ассоциируются друг с другом.
К. А. Феофанов
