CC BY
53
РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
ИНСТИТУТ НАУЧНОЙ ИНФОРМАЦИИ ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ
СОЦИАЛЬНЫЕ И ГУМАНИТАРНЫЕ
НАУКИ
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА
РЕФЕРАТИВНЫЙ ЖУРНАЛ СЕРИЯ 7
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
1
издается с 1973 г. выходит 4 раза в год индекс РЖ 1 индекс серии 1,7 рефераты 95.01.001-95.01.013
МОСКВА 1995
знание Ясинского, что зачастую создавали как бы ядро его художественных обобщений ("Кошмарное время"). Писатель присоединялся к гротескной логике Салтыкова и на ее основе строил свой собственный гротескный образ (рассказ "Стадион"). Он использовал и слова щедринского гротескного лексикона, часто становившегося лейтмотивом — например, слово "кусок" употреблялось для характеристики образа ловкого взяточника (образ Урываева в рассказе "Хозяин").
Щедринская стилистика "сохранена" в сатире Ясинского "Пощечина" при создании гротескного образа человека — "призрака". Красота, ставшая губильной "серостью", — такова смысловая основа гротеска в "Городе мертвых". В первом из названных произведений "серый призрак" подавляет свою жертву, во втором — эта власть осуществлена через унижение людей. Ориентация на творчество Салтыкова-Щедрина предопределила сочетание художественного вымысла с публицистической конкретностью: вначале Ясинский дает детальную художественную разработку проблемы, а затем подводит публицистические итоги.
Идейная доминанта "Истории одного города", выразившаяся в сатирической демонстрации губительной силы власти, оказала влияние на "Повесть непомнящего родства" Ясинского. "Щедринская доминанта" проникает в поэтику повести, минуя сюжет, через повествовательную стилистику. С еще большей отчетливостью связь с "Историей одного города" проступает в повести "Долина Роз"; сближение происходит при создании "собирательного образа" жителя "Долины Роз", подчиненного власти диктатора. Здесь используется щедринская реминисценция "глуповца" — человека, оказавшегося в тисках деспотической власти и потерявшего свою индивидуальность. "Художественный диапазон поэтики Салтыкова был настолько широк, что Ясинский нашел в ней поддержку почти во всех сферах своего творчества: психологизме, символизме, гротеске, сатирической гиперболизации, переосмыслении "чужого" образа и воплощении авторской иронии" (с. 100).
В целом воздействие художественных традиций Салтыкова-Щедри-на, заключает автор, "уходит в бесконечность".
О С. Цурганова
95.01.008. ТЮХОВА Е. В. О ПСИХОЛОГИЗМЕ Н. С. ЛЕСКОВА — Саратов : Изд-во Саратов, ун-та, 1993 .— 108 с.
В книге кандидата филологических наук, доцента Е. В. Тюховой рассматриваются неизученные стороны психологизма в творчестве П. С. Лескова: эволюция психологического анализа, вопросы соотношения психологизма и символики, влияние специфики жанра на характер психологического изображения. Психологизм как эстетический
принцип соотнесен с лесковской концепцией человека. Выявляются типологические связи Лескова-психолога с русскими писателями.
"Лесковская концепция человека и принципы психологизма: (Лесков и Достоевский)" — первая глава работы. В понимании сути человека оба писателя имели весьма существенные точки соприкосновения: материалистическое осознание зависимости человека от среды соседствовало с идеалистическим представлением о трансцендентной сущности его духовной жизни; вместе с детерминированностью социальной остро ощущалось стремление к внесоциальному типу обобщения. Этот последний связан с романтическим пониманием духовности, а также с особым вниманием к нравственному опыту истории, к общечеловеческому в нем.
"Эпическая широта художественных образов неотделима от ориентации писателей на тип личности, воплощающей внеисторические, общечеловеческие критерии нравственности, что становится первоосновой "символизма", характерного для их творчества. Различие между ними состояло в следующем: носителем "природного" (и одновременно — идеального) начала у Лескова явилось народно-коллективное этическое сознание ("чудаки", "странники"), а у Достоевского — сознание личности, лишь опосредованно связанной с народным сознанием ("юродивые", "идиоты") и более явно ориентированной на идеал — на личность Христа.
По отношению к творчеству обоих писателей скорее всего можно говорить о сочетании исторического и мифологического типов художественного мышления, считая, что миф в данном случае — эстетический способ предельного обобщения коллективного этического сознания в его национально-народном (Лесков) или "личностно-общечеловеческо-национальном" (Достоевский) вариантах. Отсюда у обоих писателей "система "мифологических" мотивировок несет житийно-фольклорный или библейско-литературно-фольклорный характер" (с. 26).
Структура личности многомерного героя Достоевского частично совпадает с микроструктурой образа лесковского персонажа. В нем одновременно заключены и социально-типическое, что позволяет сопоставить его с житийным героем (мифом), "воплощающим вечные критерии нравственности", но и некие проекции будущего развития (положительные и отрицательные возможности). Этот — "фантастический" — план отсутствует у Лескова.
Вероятно, наиболее резким из всех отмеченных исследователями различий Лескова и Достоевского является то, что лесковские "праведники", если их сравнивать с "героями-идеологами" Достоевского, не поднимаются (из-за ограниченности своего мировоззрения) до решения мировых проблем; но и они по-своему несут представления о
должном. Положительный герой Лескова, связанный с народной массой, инертной и темной, возвышается над нею, как бы воплощая в себе ее нереализованные потенции.
"Библейско-житийный материал входит в художественное сознание Достоевского в апокрифической или легендарно-народной оранжи-ровке" (с. 32). Таким образом, видимо, и находится точка пересечения и фольклора — Мышкина (князя-Христа) и Иванушки-дурачка. Это еще раз доказывает сознательную ориентацию писателя на "миф", "легенду", "житие", т. е. на тип личности, воплощающей всеобъемлющие идеалы народа. Этическое обобщение возникает на этой эпической основе и способствует созданию символического контекста.
Жизнь лесковских героев сюжетно перерастает в житие. "В этом плане "мифологические" мотивировки Лескова более однозначны, чем у Достоевского, и поэтому более дидактичны, назидательны (как в житийной литературе), тогда как у Достоевского они более "пророческие", "обращающие" (как в Библии).
Своеобразие форм психологизма в творчестве Лескова 60-70-х годов рассматривается во второй главе работы в сопоставлении с принципами раскрытия душевной жизни человека, свойственными Достоевскому. В ранний период у него преобладали те формы психологического анализа, которые Чернышевский определил как "очертания характеров", "связь чувств с действиями", "косвенный психологизм". Писатель использовал при этом "многообразные художественные приемы: обобщенная психологическая характеристика, психологизированное портретное описание и другие средства внешнего обнаружнения психологии (жест, мимика, движение, действие, поступок) в сплетении с фиксацией повествователем отдельных состояний героев" (с. 35).
Как показывает анализ ранних произведений Лескова ("Житие одной бабы", 1863; "Леди Макбет Мцевского уезда", 1865; "Воительница", 1866), писатель был одинаково внимателен и к типологическим, и к индивидуальным состояниям героев. Этот вывод .подтверждается и его творческим опытом 70-х годов, в частности — романом-хроникой "Соборяне" (1872). "В образах лесковских праведников соотношение социально-исторических и этических детерминант изменяется в пользу последних" (с. 41). Этическое обобщение в произведениях о праведниках способствует созданию символического плана, что не может не сказаться на психологическом анализе. Самим Лесковым взлет человеческого духа, нравственного сознания в Савелии Туберозове ("Соборяне") "мыслится не как социально-родовое общечеловеческое начало, а как свойство извечной трансцендентной духовной природы человека" (с. 44). Непосредственную реальность сознания героя обнаруживает дневник Савелия Туберозона, раскрывая историю души незаурядной личности, поглощенной христианскими и гражданскими помыслами.
За пределами дневника душевная жизнь персонажей чаще описана "извне" : в обобщенных авторских характеристиках, портретных зарисовках и поступках персонажей.
Не менее ярко психологизм Лескова проявился в других произведениях 70-х годов:"На ножах", "Захудалый род', "Детские годы: (Из воспоминаний Меркула Праотцова)".
В рассказе "Павлин" (1874) обнаруживается "проникновение в психологический анализ символической обобщенности и некоторые приемы "самовыражения" (с. 51). Здесь ясно проявилась ориентация Лескова не только на тип житийного героя, но и стилизация жития в целом. В концепции рассказа прослеживается житийная схема "наказания за гордыню". Герой получает "справедливый удар учительной лозы" за свою былую уверенность в непогрешимости. Отныне действенная помощь ближнему, завещанная Христом, и сострадание становятся его руководителями. Он не ждет пользы от исполнения долга для себя, а видит ее в воскресении другого, посвящая свою дальнейшую жизнь устройству счастья своей жены (помогает ей, соединиться с любимым человеком), но главное — способствует ее нравственному воскресению. Причем Павлин (в отличие от Мышкина в романе "Идиот") не только ставит, но и выполняет эту задачу. Хотя в общем это не характерно для Лескова. Обычно его герои, подобно положительным героям Достоевского, оказываются беспомощными в борьбе со злом; художественный эксперимент раскрывает в обоих случаях неосуществимость надежды писателей на единение в братстве "путем единичного добра и вдохновляющего примера самоотверждения" (с. 61). И тем не менее, оба художника не могут отказаться от веры в то, что основой общественного развития является нравственный прогресс, и сильнее других делают историю именно такие люди. .
Многожанровое творчество Лескова представляет уникальные возможности для исследования малоразработанной в науке проблемы о соотнесенности психологизма со спецификой жанра. На материале сказа "Тупейный художник", легенды "Гора" (1888), фантастического рассказа "Белый орел" (1880) Е. Тюхова пытается наметить некоторые линии такого изучения в третьей главе монографии.
В рассказе "Тупейный художник" реализуется установка писателя на психологическую значимость слова героя. Вместе с тем своеобразные приемы самовыражения не становятся главными в раскрытии душевных переживаний героини (Любови Онисимовны). В "Тупейном художнике" преимущественно наличествует косвенный психологический анализ. В то же время изображение жизни народа "изнутри" обращает Лескова к оригинальным эстетико-психологическим принципам: особое значение получает в рассказе функционирование "в конкретной сюжетной ситуации фольклорного элемента, речевого клише, вы-
являющего коллективный нравственно-психологический опыт народа" (с. 72). Этот прием можно считать одним из жанровых определителей сказа с точки зрения психологического анализа. Подобные принципы психологизма позволяют писателю более явно подчеркнуть связь героини с народом, созвучие переживаний, когда драма человека становится индивидуальным проявлением общей трагедии.
Одним из наиболее ярких произведений рассматриваемого периода является легендарная повесть "Гора", в неменьшей степени, чем сказ, демонстрирующая зависимость характера психологического изображения от специфики жанра. Жанр легенды определяет некоторую рационалистичность и прямолинейность психологического анализа. Однако, полагает Е. Тюхова, не следует противопоставлять психологизм легенды формам его проявления в других жанровых разновидностях у Лескова. Именно в психологической обрисовке характеров автор легенд меньше зависим от источников, более свободен "домысливать"... В "Горе" Лесков рисует смену чувств, состояний — созревших, а не процесс их образования в целом и не изображает подробностей, движения "получувств". При этом анализ соединяется с синтезом, а "изображение чувств предполагает и их называние" (с. 84). Поэтому основным средством изображения здесь становится диалог, а не внутренний монолог.
Е. Тюхова предпринимает попытку дать новое прочтение рассказа "Белый орел" и приходит к выводу, что психологические мотивировки в этом произведении, как и социальные, не могут быть признаны ни единственными, ни всеобъемлющими. При этом "иррациональное" в "Белом орле" связано прежде всего с восприятием героя, а не автора. Позиции повествователя и рассказчика разграничиваются достаточно четко. "Внутренний" сюжет рассказа заключается в субъективном восприятии необычных явлений Галактионом Ильичом — болезненным, впечатлительным человеком, склонным к мечтанию и уединению. Писателя интересует не природа необычного явления, а характер его восприятия. Поэтому фантастическое в рассказе Лескова имеет несколько мотивировок, но не исчерпывается ни одной из них, и фантастический "избыток" в "Белом орле" все-таки остается. "И он, видимо, не является данью жанру святочного рассказа с его обязательной фантастичностью", а скорее - признаком широкой тенденции фантастического реализма в русской литературе "XIX в." (с. 94).
Подводя итоги Е. Тюхова отмечает, что проведенный в книге анализ подтверждает справедливость исследований, относящих Лескова к "психологическому течению" в русском реализме. Но, в отличие от Тургенева, Л. Толстого, Достоевского, он чаще обращался к выявлению черт "коллективной психологии" (то было указано в работах И. П. Видуэцкой, В. Ю. Троицкого). Однако нельзя свести психологи-
, ческий анализ у Лескова только к этой функции. Не менее внимательно художник исследовал особенности индивидуальной психологии лично-сти. И с 60-х годов это стало существенным средством типизации в его , творчестве.
Пафос "нравственного преображения личности" проникает в ху-, дожественные принципы многих классиков русской литературы второй половины XIX в. Особенно ощутимое достижение — толстовская "диалектика души", передававшая самый процесс роста "внутреннего человека". По-своему в изображении этого "процесса" к Л. Толстому приближались и Лесков, и Тургенев, и Достоевский. При всем свое-' образии творческой манеры Лесков-психолог может быть отнесен к той линии в русском реализме, которая типологически связывает его с этими писателями.
Е. Ю. Лукина
ЛИТЕРАТУРА XX В.
Русская литература
95 01.009. ШНЕЙБЕРГ Л. Я., КОНДАКОВ И. В. ОТ ГОРЬКОГО ДО СОЛЖЕНИЦЫНА: Пособие по литературе для поступающих в вузы.— М.: Высш. шк., 1994 .— 287 с.
Авторы книги отмечают, что крупнейшими литературными явлениями советского периода были самые непризнанные и непонятые в свое время писатели, самые преследуемые и гонимые. Таких писателей, как Замятин, Бабель, Булгаков, Платонов, Зощенко, Пастернак, Солженицын (список может быть продолжен), "обличали" и "изгоня- « ли", ибо они явно мешали представлениям об "органическом единстве" и "духовной монолитности" советской литературы, "портили" стройную и ясную картину непротиворечивого целого. В данном пособии каждому из названных писателей отведена специальная глава.
В предисловии говорится о принципах, на которых изначально строилась советская литература. Все, кому импонировала концепция "партийной организации литературы", видели в литературе придаток политики и, таким образом, унифицировали литературную работу вместе с другими разновидностями нехудожественной и вне-эстетической деятельности. Считалось необходимым оперировать в художественной литературе понятиями классового порядка: "советское" или "антисоветское", "революционное" или "контрреволюционное", "пролетарское" или "буржуазное". Все многочисленные и пестрые литературно-художественные группы и группировки 20-х годов,
