CC BY
20
Творчество Горького, как отмечает А.Г. Плотникова, вне зависимости от творческого метода, который предпочитает режиссер, оказывается неким мерилом таланта, и качество экранизации часто зависит не от буквалистского следования тексту литературного первоисточника, а от способности постановщика увидеть основу горьковской мысли, глубину и современность проблемы и выразить свое понимание средствами кинематографа.
Список литературы
1. Горький М. Полное собрание сочинений. - М.: Наука, 2018. - Т. 20: Письма: август 1930 - ноябрь 1931 / отв. ред. тома Суматохина Л.В. - 1002 с.
2. Горький М. Полное собрание сочинений. - М.: Наука, 2019. - Т. 21: Письма: декабрь 1931 - февраль 1933 / отв. ред. тома Примочкина Н.Н. - 1014 с.
3. М. Горький и А. Богданович: дружба, рожденная на берегах Волги. Переписка. Воспоминания. Архивные публикации. Исследования: К 150-летию А.М. Горького / отв. ред., сост. Московская Д.С., Мышковец И.В. - М.: ООО «ИИА "Пресс-Меню"», 2018. - 648 с.
4. Плотникова А.Г. М. Горький и кинематограф. - М.: ИМЛИ РАН, 2018. - 336 с.
2020.02.012. ФИШЕР М. ЛИРИКА ПЕРВОЙ МИРОВОЙ: СТИХИ О ВОЙНЕ ЭКСПРЕССИОНИСТСКОГО ДЕСЯТИЛЕТИЯ. FISCHER М. Lyrische Antworten auf den Ersten Weltkrieg. Kriegsgedichte des expressionistischen Jahrzehnts // Temeswarer Beiträge zur Germanistik. - Temeswar: Mirton Verlag, 2018. - Bd. 15. - S. 99-130.
Ключевые слова: немецкоязычная поэзия ХХв.; экспрессионизм; Первая мировая война в литературе; лирика о войне; Георг Гейм; Эрнст Штадлер; Альфред Лихтенштейн.
Маркус Фишер (Бухарест) в изданном в Румынии (Тими-шоара) сборнике актуальных научных трудов по германистике дает содержательный обзор реакции немецкой лирики на Первую мировую войну, анализируя стихотворения представителей экспрессионизма и не только, написанные между 1910 и 1920 гг.
Исследуется распространенное в те годы представление о войне как «принудительном лечении»1, которое должно было при-
1 Schöning M. Gewaltkur: Expressionistische Kriegslyrik der Vorkriegszeit // Euphorion: Zeitschrift für Literaturgeschichte. - Heidelberg, 2010. - Vol. 104, N 4. -
S. 413-434.
вести к катарсису, обеспечив очищение прогнившему и вырождающемуся веку. В статье рассматриваются самые разные лирические стихи о войне: от Георга Гейма, Эрнста Штадлера и Эрнста Вильгельма Лотца до Альфреда Лихтенштейна и Рудольфа Леонарда, Эрнста Толлера и Георга Хехта, Райнера Марии Рильке, Вальтера Флекса и Аугуста Штрамма.
Одним из канонических стихотворений ХХ в. о войне до сих пор остается написанное в 1911 г. стихотворение Георга Гейма «Война» («Der Krieg»), которое открывает ряд стихов о войне в самой знаменитой в мире антологии лирики экспрессионизма, составленной Куртом Пинтусом и изданной в 1920 г., - легендарных «Сумерках человечества» («Menschheitsdämmerung»)1. В одиннадцати строфах, по четыре попарно зарифмованные строки в каждой, Г. Гейм описал войну посредством мифико-демонической аналогии с колоссом, напоминающим изображенного на картине ученика Франсиско Гойи Асенсио Хулии (1760-1832): «В сумерках стал он - огромен, неузнан, - невдалеке, / И луну раздавил в черной своей руке» («In der Dämmerung steht er, groß und unerkannt, / Und den Mond zerdrückt er in der schwarzen Hand»2). С «ожерельем из тысячи черепов» великан пляшет над горами танец битвы. Гигантом, подобно башне, возвышается над улицами, стенами, домами и воротами и сбрасывает на кричащих внизу людей стены огня. «Большой город утонул в желтом дыме, / пал беззвучно в утробу бездны. / Но громадой над горящими башнями вырастает / Он, трижды обращая свой факел к дикому небу»3.
Поскольку стихотворение было написано за три года до начала Первой мировой войны, многие исследователи говорят о феномене предчувствия, предвосхищения ее в лирике Г. Гейма (1887-1912), в то время как другие указывают, что война в те годы «чувствовалась в воздухе»4 (С. Виетта). К тому моменту произош-
1 Menschheitsdämmerung: Symphonie jüngster Dichtung / Hrsg. von Pintus K. -Berlin, 1920. - 344 S.
2 Heym G. Der Krieg // Menschheitsdämmerung: Symphonie jüngster Dichtung. - Berlin, 1920. - S. 39.
3 Рус. пер. по: Ibid. - S. 39.
4 Lyrik des Expressionismus / Hrsg. von Vietta S. - München; Tübingen, 1976. -S. 117. Цитируется введение С. Виетты к четвертой главе его антологии экспрессионистской лирики.
ли уже два марокканских кризиса - 1904-1906 гг. и 1911 г., серьезно ощущавшиеся в Европе, и названное стихотворение возникло на пике второго, когда столкновение интересов Германии и Франции в Северной Африке обострилось настолько, что германское правительство направило в Агадир канонерское судно (в ответ на вход французских войск в Фес и Рабат - культурную и административную столицы Марокко). Стихотворение показывает, как угроза войны воспринималась современниками на глубинном, циви-лизационно-историческом уровне, и это восприятие оказывается двойственным.
В предвоенные годы насилие, связанное с войной, не казалось людям чем-то исключительно негативным - несущим страдание, смерть, разрушение, но связывалось также с ожиданиями позитивных перемен: старое, больное должно было сгореть в очистительном огне сражений, освобождая пространство для радикальных изменений. Двойственность эта прочитывается также в названном стихотворении Георга Гейма, содержащем отсылку к библейской Гоморре, - тем самым аллегорический образ войны помещается в теологический контекст уничтожения грешников в мире, лишившемся Бога.
Аналогичное содержание выражают, к примеру, две заключительные строки стихотворения Альберта Эренштейна (18861950) «Бог войны» («Der Kriegsgott», 1914): «И возопит во мне страсть / вас до конца завершить»1, в котором описанная амбивалентность еще заметнее.
Подобного рода ожидания от войны резюмировал тогда Томас Манн в эссе «Мысли во время войны» («Gedanken im Krieg»), написанном вскоре после ее начала и опубликованном в журнале «Нойе Рундшау» в ноябре того же 1914 г.: «Война! Очищение, освобождение, вот что мы предчувствовали, огромные надежды. Об этом, только об этом писали поэты <...> Война как таковая вдохновляла поэтов - как наказание, кара, как нравственная необходимость. Имело место неслыханное, мощнейшее, идеалистическое объединение нации в готовности к этому сложному испытанию - в
1 Ehrenstein A. Der Kriegsgott // Lyrik des Expressionismus. - München; Tübingen, 1976. - S. 122.
радикальной решимости, какой история народов, возможно, не знала до этих пор»1 (цит. по: с. 101).
Описанный «дух 1914 г.», достигший кульминации в августе 1914 г. (откуда, сделав скачок, продолжил развитие в позднейшем раскручивании националистических идей), воспевался писателями всех мастей как долгожданный катарсис, исцеление и очищение, связывался с надеждами на новое рождение, начало чего-то еще небывалого. Поэты разных поколений и эстетических установок выказывали сходный энтузиазм по поводу надвигающейся войны, видя в ней необходимое лекарство для «прогнившего» человечества. Среди них Эрнст Толлер (1893-1939), Рихард Демель (1863— 1920), Герман Бар (1863—1934), Рудольф Борхардт (1877—1945), Макс Хальбе (1865—1944), Гуго фон Гофмансталь (1874—1929), Герхарт Гауптман (1862—1946), Томас Манн (1875—1955), Франк Ведекинд (1864—1918), Эрнст Юнгер (1895—1998) и многие другие.
Немецкий германист из Университета Констанца Маттиас Шёнинг в статье о немецкой военной лирике довоенного времени «Лечение насилием» указывает, что «образ очистительного наси-лия»2 формировался в Германии в разных литературных течениях и направлениях начиная примерно с 1900 г. — и в эстетизме, к примеру у Гуго фон Гофмансталя; и в «югендстиле», включая Р.М. Рильке; и даже в работах Макса Нордау (1849—1949), врача и сооснователя Всемирной сионистской организации (1897), одного из наиболее беспощадных критиков литературы Fin de Siècle.
Требование насилия, тоска по очистительному разрушению, настрой на революционные изменения, которые принесут спасение прогнившей современности в неведомом будущем, ясно слышны во многих стихотворениях, написанных еще до начала войны, подтверждает М. Фишер. К наиболее показательным примерам он причисляет сонет «Стремление нашего времни» («Eine Sehnsucht aus der Zeit») Альфреда Вальтера Геймеля (1878—1914), опубликованный во втором выпуске журнала «Штурм» за 1911 г., последний терцет которого звучит программно: «В рейхе Фридриха стало нам тесно смертельно. / Мы не ведаем Можно, знаем лишь Можем
1 Mann T. Gedanken im Krieg // Mann T. Essays / Hrsg. von Kurzke H. -Frankfurt am Main, 1977. - Bd. 2: Politische Reden und Schriften. - S. 27.
2 Schöning M. Op. cit. - S. 414.
мы и Должны; / Мы тоскуем, стремимся, мы криком кричим о войне»1 (цит. по: с. 102); а также стихотворение «Прорыв» («Der Aufbruch») Эрнста Штадлера (1883-1914), павшего в первые недели войны под Ипром, на северо-западе Бельгии.
Стихотворение было создано еще до войны и впервые опубликовано в 1914 г. Написанное длинной строкой парными рифмами, оно следует «четырехактной схеме» (с. 102). Первый «акт» (строки 1-4) возвращает воспоминания к прошлым ожиданиям, связывающим войну со звуками фанфар и барабанной дробью. Но эти первоначальные восторженные настроения натыкаются во втором «акте» (строки 5-8) на полную тишину, ощущение нежности, наслаждения, мягкости, сна. За замедляющей фазой следует третий «акт» (строки 9-14) - собственно прорыва в битве: «Я установлен в ряды, что ударили утром, пли над курком и каской, / вперед, в панораму и кровь битвы, натянуты вожжи»2. В четвертом и последнем «акте» (строки 15-18) взгляд поэта направлен в неопределенное будущее: «Может быть, нас соберут марши победные в группы, / может быть, будем мы где-то лежать неподвижно меж трупов»3, которое парадоксальным образом лишь укрепляет непреложную определенность настоящего: «Но еще перед гибелью, перед победным захватом / досыта наши глаза, воссияв, мира и неба напьются»4, - завершается стихотворение. Иными словами, в связи с описанным штурмом, прорывом, вопрос собственного выживания отнюдь не выдвигается на передний план: гораздо более важное место отводится переживанию настоящего момента. В стихотворении нарастает «пафос витальности», превозносится энтузиазм, страсть, интенсивность чувства, обеспечивая эмоциональное оправдание прорыва вне зависимости от исхода сражения или войны в целом.
Огромное множество стихов, так или иначе затрагивающих темы прорыва, были созданы в предвоенные годы молодыми экспрессионистами. Показательным примером автору статьи пред-
1 Der Dichter und der Krieg: Deutsche Lyrik, 1914-1918 / Hrsg. von Anz T., Vogl J. - München; Wien, 1982.
2 Stadler E. Der Aufbruch // Lyrik des Expressionismus. - München; Tübingen, 1976. - S. 126.
3 Ibid.
4 Ibid.
ставляется стихотворение «Порыв молодежи» (1913) Эрнста Вильгельма Лотца (1890-1914), который, отправившись на войну добровольцем, пал на Западном фронте в первые же недели. Названное стихотворение содержит шесть строф, связанных перекрестной рифмой, и изображает прорыв «как внутреннее переживание» (Э. Юнгер). Реалии войны служат лирическому «я» исключительно для того, чтобы передать внутреннее настроение - состояние чувств, связанное с прорывом. Восприятие направлено внутрь, в центре его - всегда сам субъект и никогда - объект. Не марширующие колонны показывают состояние прорыва, а внутреннее состояние субъекта выражает себя через подходящее сравнение «как марширующие колонны!» («wie Truppenkolonnen!»1). Наиболее отчетливо проявляется это в заключительной строфе: «Освещенные утром, мы, те предсказанные просветленные / с зубцами корон юных пророков в волосах, / c чьих ликов спрыгивают сияющие новые миры, / исполнение, грядущее - дни, охваченные знаменем бури»2. Новые миры создаются отнюдь не внешними событиями, но «видениями» отделяются «ото лбов» «предсказанных просветленных», наделенных поэтом мессианскими свойствами. Предсказание обретает мгновенное исполнение, текущий момент отождествлен с грядущим, поскольку ценность имеют лишь внутренние устремления и переживания.
Однако в те годы рождались и другие стихи (в том числе до начала войны), изображавшие вторжение жестокой реальности в отгороженные от внешнего мира пространства ориентированных вовнутрь фантазий и представлений лирических «я». Такого рода тексты писал, например, Альфред Лихтенштейн (1889-1914), погибший в бою во Франции 25 сентября 1914 г.
Его состоящее из трех строф двенадцатистрочное стихотворение «Свежесть лета» («Sommerfrische», 1913) только на первый взгляд выражает тоску по грядущей войне, подчеркивает М. Фишер. И хотя нежный и умиротворенный мир, пробуждаемый к сопереживанию через восприятие свежести лета в ее безобидной хрупкости, предстает у него «большой мышеловкой» («große
1 Lotz E.W. Aufbruch der Jugend. 1913 // Menschheitsdämmerung. Ein Dokument des Expressionismus. - Hamburg, 1982. - S. 225.
2 Ibid.
Mausefalle»1), из которой следует выбираться, а ветер и буря, окрыляющие лирического героя в буквальном смысле, сдувают фальшивый прекрасный блеск прочь, - однако не для того, чтобы придать пространству более вдохновляющий облик, а чтобы раскрыть Ничто, которое последует за разрушением. Небеса, названные в первой строке «голубой медузой» («blaue Qualle»2), в последней строке символически тысячекратно разрываются лирическим «я». Вот только о том, что последует за исчезновением прекрасного и вечного синего неба, ничего не соообщается. Выразительная сила текста отражает стремление к выходу, за которым, однако, лишь пустота, подчеркивает М. Фишер.
Те же настроения считываются в другом довоенном стихотворении А. Лихтенштейна «Война придет» («Doch kommt ein Krieg»)3, где образ войны в представлении искусства противопоставлен ее фактической действительности. Его же стихотворению «Прощание» («Abschied»), написанному в первые дни войны, предпослано лаконичное посвящение: «Петеру Шеру незадолго до
„4
отправки к театру военных действий» , а завершается оно так: «Перед смертью пишу я это стихотворение. <...> Вероятно, через 13 дней буду уже мертв» (там же).
В статье анализируется еще одно стихотворение А. Лихтенштейна - «Граната» («Die Granate»)5, перерабатывающее реальный опыт столкновения с так называемой «Большой Бертой» -420-мм мортирой, разработанной и выпускавшейся на заводах Круппа: весом почти в тонну и с дальностью запуска до 10 км. В стихотворении выделено акустическое измерение - глухой удар, всхлип, треск, - хотя полет снаряда показан в нем с точки зрения тех, кто стреляет, а не тех, на кого он летит. В этом смысле ему противопоставляется стихотворение Рудольфа Леонарда «Шрап-
1 Lichtenstein A. Sommerfrische // Lyrik des Expressionismus. - München; Tübingen, 1976. - S. 123.
2 Ibid.
3 Lichtenstein A. Doch kommt ein Krieg // Lyrik des Expressionismus. -München; Tübingen, 1976. - S. 124.
4 Lichtenstein A. Abschied // Lyrik des Expressionismus. - München; Tübingen, 1976. - S. 124.
5 Lichtenstein A. Die Granate // Lyrik des Expressionismus. - München; Tübingen, 1976. - S. 129.
нель» («Ein Schrapnell», 1914)1, представляющее артиллерийскую атаку с точки зрения жертв.
В пяти строфах поэт изобразил попадание снаряда прямиком в окоп, и первая же строфа заканчивается лаконичным сообщением: «Все умерли. Большинство быстро» («Alle starben. Die meisten schnell»2). Следующие четыре строфы раскрывают умирание оставшихся пятерых солдат в окопе в двойной перспективе - внешней и внутренней, - особенно акцентируя последние образы, возникающие в их сознании перед наступлением смерти. Один видит сияющую поверхность Средиземного моря и усмехающиеся женские губы (что в точности соответствует так называемому «лигурийскому комплексу» , распространенному в поэзии этих лет и выделяемому, в частности, в лирике наиболее известного немецкого экспрессиониста Готфрида Бенна, 1889-1956). Второй - идиллическую картину лета на родной земле. Третьему погасило взор острие его собственного штыка, а четвертый успевает произнести: «...я вооружился / для этой войны мечтой и сонетом...» , завершая четырнадцатистрочное стихотворение, которое само по себе напоминает сонет - искаженный и разорванный, словно под ударом шрапнели. Аналогию поддерживает и структура рифмы (abb/acdd/ef/fd/dce): ни одна из строк не остается не зарифмованной, но рифма как бы «размазана» - взрывом - по всему тексту. Заключительная реплика умирающего солдата еще раз показывает, что полные воодушевления добровольцы, вступая в августе 1914 г. в Первую мировую войну, руководствовались отнюдь не реалистическими о ней представлениями, а в гораздо большей степени -визионерским пафосом, наложившимся на историю и традицию
1 Leonhard R. Ein Schrapnell // Gedichte des Expressionismus / Hrsg. von Bode D. - Stuttgart, 1974. - S. 105-106.
2 Ibid. - S. 105.
3 Тематический комплекс, сформированный опытом посещения Лигурийского побережья (Италия), связан с мотивом бегства от мрачной действительности в «другую реальность» прекрасного острова посреди южного синего моря под синим небом, на котором исполняются чувственные желания лирического героя, и занимает значительное место в лирике Г. Бенна 1920-х - начала 1930-х годов (стихотворения «Палау», «Valse triste» и др.). См. об этом, напр.: Kolb M. Nietzsche, Freud, Benn and the asure spell of Liguria. - Toronto, 2013. - 265 p.
4 Ibid. - P 106.
соответствущей литературной образности, у оснований которой можно обнаружить следы как гимнов Фридриха Гёльдерлина, так и «Фауста» Гёте, и «Заратустры» Ницше.
Е.В. Соколова
2020.02.013. ХОББС А. КТО ЛГАЛ? АНТИЧНЫЙ ГЕРОИЗМ И ПЕРВАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА.
HOBBS A. Who lied? Classical heroism and World War I // Classical receptions journal. - Oxford, 2018. - Vol. 10, N 4. - P. 376-392.
Ключевые слова: Уилфред Оуэн; героизм; Первая мировая война; Джесси Поуп.
Анджела Хоббс (Шеффилдский университет, Великобритания) анализирует рецепцию строк Горация (Odes 3:2): «Dulce et decorum est pro patria mori: / mors et fugacem persequitur virum, / nec parcit imbellis iuventae / poplitibus timidove tergo»1 - английским поэтом Уилфредом Оуэном (1883-1918) в его знаменитом стихотворении «Dulce et decorum est» (1917, опубл. 1921)2, а также в контексте его творчества и интеллектуальной биографии в целом. Традиционная интерпретация этого текста предполагает, что в мировоззрении У. Оуэна, как и у многих его ровесников, между 1914 и 1917 гг. произошел перелом в отношении к войне, нашедший отражение в различиях в трактовке того же текста Горация в «The Ballad of Purchase-Money» (1914), написанной в начале конфликта,
1 Красна и сладка смерть за отечество: / А смерть разит ведь также бегущего / И не щадит у молодежи / Спин и поджилок затрепетавших (пер. А.П. Се-менова-Тян-Шанского).
2 Завершающая строфа стихотворения: «If in some smothering dreams you too could pace / Behind the wagon that we flung him in, / And watch the white eyes writhing in his face, / His hanging face, like a devil's sick of sin; /If you could hear, at every jolt, the blood / Come gargling from the froth-corrupted lungs, / Obscene as cancer, bitter as the cud / Of vile, incurable sores on innocent tongues, - / My friend, you would not tell with such high zest / To children ardent for some desperate glory, / The old Lie: Dulce et decorum est / Pro patria mori». Пер. М. Зенкевича: «И если б за повозкой ты шагал, / Где он лежал бессильно распростертый, / И видел бельма и зубов оскал / На голове повисшей, полумертвой, / И слышал бы, как кровь струей свистящей / Из хриплых легких била при толчке, / Горькая, как ящур, на изъязвленном газом языке, - / Мой друг, тебя бы не прельстила честь / Учить детей в воинственном задоре / лжи старой: Dulce et decorum est / Pro patria mori».
