CC BY
7ЕСПЧ. Однако если этот принцип распространяется и на косвенную передачу религиозных идей ребенку, в том числе путем посещения ребенком религиозных мероприятий, то практика голландских судов может быть признана противоречащей этим стандартам.
Так, в деле, касавшемся посещения ребенком брачной церемонии его отца, суд не сослался на ущерб ребенку. А если принять во внимание, что с точки зрения ЕСПЧ разведенный, живущий отдельно и не имеющий опеки над ребенком родитель находится, в плане передачи религиозных взглядов ребенку, в одинаковом положении с состоящим в браке родителем, решению суда Нидерландов понадобится гораздо более весомое обоснование, чтобы не привести впоследствии к нарушению ЕКПЧ.
Н.В. Кравчук
2020.01.040. КОВНЕР Б., ШАЛУБ-КЕВОРКЯН Н. АРЕСТ РЕБЕНКА, КОЛОНИАЛИЗМ, ОСУЩЕСТВЛЯЕМЫЙ ПУТЕМ СОЗДАНИЯ ПОСЕЛЕНИЙ, И ИЗРАИЛЬСКАЯ ЮВЕНАЛЬНАЯ СИСТЕМА: АНАЛИЗ СИТУАЦИИ В ОККУПИРОВАННОМ ВОСТОЧНОМ ИЕРУСАЛИМЕ.
KOVNER B., SHALHOUB -КБУОКК1ЛК N. Child arrest, settler colonialism, and the Israeli juvenile system: A case study of Occupied East Jerusalem // The British journal of criminology. - Oxford, 2018. -Vol. 58, N 3. - P. 709-729.
Ключевые слова: Израиль; ювенальная юстиция; права ребенка; палестинские дети; арест ребенка; Закон Израиля о молодежи; защита несовершеннолетних; государственная безопасность.
Белла Ковнер и Надера Шалуб-Кеворкян (Институт криминологии факультета права Иерусалимского университета) изучили практику арестов детей из оккупированного Восточного Иерусалима (Occupied East Jerusalem) (ОВИ), чтобы определить, насколько израильская юстиция и правоохранительные органы соблюдают права ребенка. В своем исследовании они опирались на протоколы Кнессета, решения судов разного уровня, проводили мониторинг судебных слушаний, интервью с детьми, их родителями и профессионалами в области ювенальной юстиции [с. 709].
Авторы отмечают, что в контексте длящегося политического насилия одним из вопросов, вызывающих обеспокоенность, становится соблюдение прав ребенка. Согласно ст. 38 Конвенции ООН о правах ребенка государства должны соблюдать нормы международного гуманитарного права, применимые к ним в случае вооруженных конфликтов и имеющие отношение к детям. Между тем права палестинских детей, живущих под контролем израильского режима, нарушаются при их аресте и содержании под стражей. Авторы утверждают, что понять причины этих нарушений можно, рассмотрев их в трех контекстах: институционального расизма в рамках системы ювенальной юстиции, роли системы уголовной юстиции в порабощении местных народов государствами-колонизаторами и ювенальной юстиции как смеси колониализма и секью-ритизированной теологии [с. 710].
Говоря об институциональном расизме в ювенальной системе Израиля, они обращают внимание на теорию конфликта, согласно которой общество представляет собой группы с противоборствующими интересами, а государство представляет интересы прежде всего властного правящего класса. Уголовное право, таким образом, рассматривается как инструмент защиты элиты и власть имущих. Его применение, основанное на расизме и дискриминации (прямой, косвенной и неосознанной), приводит к поддержанию негативных стереотипов о противозаконном поведении и агрессивности определенных рас и этносов [с. 711]. Колониализм, осуществляемый путем создания поселений, - это «во многом ликвидационный» режим, имеющий целью выселить местный народ с занимаемой им территории. Принимаемые политические меры направлены на возможность ее захвата и закрепления за колонизующим государством. Дети являются одной из целей принимаемых мер. Матрица уголовной юстиции играет в процессе изживания и социоэко-номической маргинализации местных народов не последнюю роль [с. 712]. Колонизованным народам не позволяется жить полноценной жизнью до тех пор, пока колонизаторы чувствуют от них угрозу. В контексте Палестины это выражается в том, что палестинские дети изображаются в качестве угрозы безопасности страны и описываются в зоологических терминах. Всем палестинцам, в том числе и детям, отказано в присвоении официального статуса, что ограничивает их свободу и доступ к социальной помощи. В основе
политики и законодательства Израиля лежат страх, ненависть и необходимость защищаться от палестинцев. Рождение палестинских детей рассматривается как демографическая проблема. Их аресты - узаконенное насилие, обоснованное тем, что они являются террористами.
После войны 1967 г. ОВИ был оккупирован Израилем и его жители стали резидентами этого государства. В течение многих лет палестинские дети становятся жертвами военных атак, принудительных выселений, дискриминационных арестов, пристрастных практик системы ювенальных военных судов и насилия в тюрьме. При том что политика ювенальной юстиции Израиля в целом основана на традиционных ценностях, ставящих в центр ребенка и его интересы, а Закон о молодежи (Youth Act) 1971 г., регулирующий обращение с несовершеннолетними правонарушителями, теперь включает в себя принципы Конвенции ООН о правах ребенка, гарантии прав ребенка не применяются в ситуациях, когда несовершеннолетний подозревается или обвиняется в совершении преступлений, связанных с вопросами государственной безопасности. А после волны детского насилия, спровоцированного войной в Газе в 2014 г., в действующее законодательство были приняты поправки, демонстрирующие, что основной целью ювенальной системы в настоящее время является не реабилитация ребенка, попавшего в поле зрения полиции, а его устрашение. Несмотря на то что эти поправки не упоминают палестинских детей из ОВИ напрямую, они были приняты немедленно после ряда инцидентов в ОВИ и связаны с ними [с. 714].
Официальные данные израильской полицейской статистики свидетельствуют о значительном количестве задержаний несовершеннолетних из ОВИ: начиная с 2014 г. каждый год лишается свободы около 600 детей. Они задерживаются по обвинению в совершении преступлений против безопасности (бросание бутылок с зажигательной смесью или камней, поднятие флага Палестины, бунт, подстрекательство к бунту и проч.), общественного порядка (угрозы гражданам Израиля, незаконное пересечение границы, проведение крупномасштабных собраний, перекрытие дорог, преступления, связанные с религией, с исполнением судебного наказания, нарушение правил въезда в страну, нарушение общественного порядка, уличные драки и оскорбление офицера полиции), жизни
(закидывание камнями, «националистические» действия, непреднамеренное убийство, убийство и покушение на убийство) и причинении вреда здоровью (нападение на лиц, не занимающих официальные должности, поджог шин, возведение баррикад, нанесение серьезных телесных повреждений, преступная небрежность и нападение на государственного служащего). Статистика показывает значительное увеличение количества детей, задержанных по обвинению в совершении преступлений против безопасности (при стабильном количестве взрослых, задержанных по данной категории), и снижение их возраста [с. 716].
Правозащитники отмечают, что ключевой проблемой в рассматриваемой области являются права детей, содержащихся под арестом после предъявления им обвинения. Юристы давят на ребенка и его родителей с тем, чтобы они заключили сделку с правосудием даже в случаях, когда обвинения не имеют под собой крепкой доказательной базы. Не обладающие специальными знаниями и не понимающие, чем такая сделка грозит ребенку в будущем, родители часто на нее соглашаются. В свою очередь ребенок, содержащийся под арестом, готов сделать и сказать все что угодно в обмен на свободу. Этим пользуются представители следственных органов, стимулируя несовершеннолетних давать показания против их друзей, которые также впоследствии арестовываются, и признаваться в преступлениях, которые не совершали. Это подтверждается показаниями как самих детей, так и их родителей, и демонстрирует вес, придаваемый властями соображениям «безопасности» при аресте детей [с. 719].
Данные, собранные авторами, показывают столкновение двух дискурсов: дискурса прав ребенка (с упором на реабилитацию несовершеннолетнего) и дискурса безопасности. Это подтверждается протоколами заседаний Кнессета и решениями судов. По одному из дел, приводимых в пример авторами, решение суда о назначении ребенку меры наказания, альтернативной лишению свободы, было обжаловано в Верховный суд. При рассмотрении дела прокурор отметил тяжесть деяния (агрессивное поведение и бросание камней) и заявил, что суд придал больший вес тому факту, что обвиняемый - несовершенолетний, хотя должен был послать четкий сигнал обществу, что кто бы ни поставил под угрозу безопасность израильских граждан, он должен быть арестован и
изолирован от общества. Верховный суд, однако, не согласился с такой позицией и в своем решении отметил, что «аргумент о том, что ребенок должен быть лишен свободы по той причине, что подобные преступления все более распространены, не может быть принят судом, как и аргумент о том, что за эти преступления не должны назначаться альтернативные наказания. Суд придерживается положений Закона о молодежи и ставит в приоритет образование и реабилитацию несовершеннолетнего» [с. 720].
В другом деле по схожим обвинениям Верховный суд рассматривал жалобу 17-летнего, осужденного к 45 дням лишения свободы и 8 месяцам испытательного срока. Защитник несовершеннолетнего утверждал, что районный суд придал больший вес тяжести преступления и необходимости проведения политики сдерживания, не учтя личные обстоятельства молодого человека, не имевшего ранее судимостей, и его раскаяние. Верховный суд в своем решении подчеркнул, что «любой подвергающий опасности жизнь человека на дороге должен быть приговорен к 20 годам лишения свободы. Притом что реабилитация несовершеннолетнего важна, общественная безопасность и человеческая жизнь - важнее» [с. 721].
На примере этих двух решений Верховного суда авторы наглядно показывают отсутствие единства в понимании прав ребенка не только среди сотрудников правоохранительных органов, но и в высшем судебном органе страны.
Сотрудники правозащитных организаций и представители профессионального юридического сообщества критикуют сложившиеся практики в рассматриваемой области как лишающие ребенка его прав. Они говорят о том, что аресты являются инструментом устрашения (население ОВИ считает, что возможность ареста не зависит от поведения лица и никто не может быть от него гарантирован), а суды, не свободные от влияния политической ситуации, легитимизируют такой подход. Политизация судей дополняется и подпитывается языковым барьером: адвокаты детей свидетельствуют, что они почти не говорят на иврите, в то время как судьи не говорят по-арабски и не могут общаться с детьми напрямую. Есть и свидетельства откровенно дискриминационного отношения к арабским детям [с. 723].
Анализ решений судов свидетельствует о разрыве между «теорией», закрепленной в Законе о молодежи, и практикой. Так, например, одно из решений районного суда от ноября 2015 г., приговорившего несовершеннолетнего к 40 месяцам лишения свободы, 10 месяцам испытательного срока и штрафу за бросание камней и бутылок с зажигательной смесью, гласит: «Суд должен дать серьезный ответ подобным правонарушениям. Они представляют собой "чуму" и требуют серьезных мер сдерживания как на общественном, так и на индивидуальном уровнях. Тот факт, что это преступление совершил несовершеннолетний, не может привести к его безнаказанности, особенно в настоящее время, когда большинство лиц, совершающих такие преступления, являются несовершеннолетними» [с. 724].
Таким образом, суды рассматривают палестинских детей не как детей, с принадлежащими им неотъемлемыми правами, а как «прирожденных террористов» - постоянную угрозу безопасности страны. Торжество дискурса безопасности, оправдывающего политику колонизаторов, над дискурсом прав ребенка в корне подрывает право на справедливый процесс и лишает ребенка возможности защиты.
Н.В. Кравчук
