CC BY
17
го или литовского этносов, а, напротив, имеет автохтонный генезис. «К тому времени, - пишет Татаринов, - в Литве уже существовали и белорусский язык, и белорусская народность. Смешанный литовский народ, который имел не только балтские и славянские корни, но и древнейшие, от аборигенов Литвы [финно-угров. - Д. Ш. ], был уже единым...» (с. 29).
Д.Г. Шкаев
2019.01.035. ВИДАУСКАЙТЕ Л. МЕТАФОРА СУЩЕСТВОВАНИЯ: МОРЕПЛАВАНИЕ И КОРАБЛЕКРУШЕНИЕ. VIDAUSKYTE L. Metaphor of existence: Seafaring and shipwreck // Filosofija, sociologija. - Vilnius, 2017. - T. 28, № 1. - P. 11-19.
Ключевые слова: гностицизм; забота; кораблекрушение; логос; метафора; миф; мореплавание; существование.
Сотрудник Каунасского технологического университета А. Мицкевича Л. Видаускайте сосредоточивается на метафоре существования как способе философских рассуждений о жизни. Ме-тафорология была представлена Х. Блюменбергом, занимавшимся герменевтикой метафоры, изучением ее скрытого смысла, символов и мифов. По его словам, бесконцептуальная теория - сущность философского рассуждения, а исследования культуры - попытки освободиться от абсолютизма реальности. Метафоры как канонические константы - это модели реальности, труд человеческого воображения.
Во введении (с. 11-12) констатируется, что тезис В. Нестле «От мифа - к логосу» (Vom Mythos Zum Logos) стал неотъемлемой частью западной философской традиции. Он отмечает переход от мифического мышления к рациональному в период от эпохи Гомера до софистов и философии Сократа. Блюменберг, оспаривая это, предложил проекты «метафорологии» как осмысления границ и взаимодействия метафор и концепций и «действия мифа». Метафоры противопоставлены определениям и концепциям, но решают проблему понимания реальности. Этот мыслитель развивал позитивную философию (с. 11) Ф.В.И. Шеллинга как альтернативу негативной - Гегеля. Оспаривая рациональное логическое Бытие, он использовал понятие «Бытие непредсказуемое». Миф и метафора не равнозначны, хотя первый также противопос-
тавлен концепции как абстракции. Миф утверждает доисторический непостижимый порядок, его божественное или воображаемое устройство, а метафора - сама плод воображения. Критическое отношение к мифологическому мышлению ошибочно, хотя миф и метафора не являются частью философского логоса. Поэтическая и риторическая речь обладают властью убеждения, но они - лишь техническое средство, не позволяющее достичь истины. Метафоры избегают логоцентрических схем, которые философская традиция пытается навязать им со времен Платона. Философия развивается по программе, установленной Декартом. Ясность и точность -правила философского языка, поэтому ему категорически требуются определения, а метафор предлагается избегать. В «Парадигмах метафорологии» Блюменберг осмыслил отношения метафор и концепций, эксплицировав идею «абсолютных метафор». По П. Рикёру, метафора не несет новой информации и обладает только декоративной ценностью, украшая речь. Блюмнберг же говорит об ограниченной валидности теории замены в метафоре.
В главе «Что такое метафора» (с. 12-13) излагаются идеи, развитые в свете теорий знания и бытия навигации («Кораблекрушение со зрителями»), а также касающиеся книг и чтения («Разборчивость слова»). Блюменберг представил иное название мета-форологии - неконцептуальность, подразумевая изменение не функции дисциплины, а референта. Он утверждает существование «абсолютных метафор», которые нельзя (с. 12) перевести на концептуальный язык. Метафоричность - аутентичный способ понимания взаимоотношений в реальности. «Абсолютную метафору» нельзя заменить другой. В ней есть обратная перспектива: она не для концептуальности, но для описания отношений с миром. Миф аналогично не создает абстрактную систему догм, превосходящих частности, а ориентирован на них. Метафоры - своеобразные ископаемые, показывающие архаический слой теоретической любознательности, но они не анахронизм, так как возвращение к аутентичному опыту невозможно, а истина непостижима. Тайну метафоры можно понимать как неудобство формулирования концепции. Это терпимость метафор. Риторика использует их для украшения языка, но они употребляются и в предметных дискурсах, требуя объяснения. Контекст, в котором метафора используется «значимо», означает разрыв с обычным сознанием, гармонией и
интенциональностью. Блюменберг назвал его скачком информации или образом (Gestalt) реальности. В метафоре изображение переливается в логос, но на первом плане остается воображение. Это отправная точка «абсолютизации» или давления реальности. В «Работе над мифом» мыслитель описывает момент истории, когда человечество сталкивается с реальностью, не имея возможности отвернуться от опасности, и это становится началом интеллектуального проекта. Последний распространяется на много областей - риторику, естественные и точные науки, философию, но его оригинальная форма - конкретный миф, охватывающий их все в лингвистическом и концептуальном отношении. Все эти домены проистекают из оснований - контингентных формулировок или «абсолютных метафор». Развивающиеся метафоры - истина как «нагота» и свет, космос как «вечность» или Бог - существуют на доконцептуальном уровне. Оригинальный механизм мифа состоит в очеловечивании аспектов мира для апликации к ним. Миф легко трансформируется в религию, и порождаются Боги. Он скрывает абсолютность реальности. Благодаря областям умалчиваемого или интеллигибельным сферам фактическое обращается в контингентное. Понятие «абсолютизация реальности» соответствует «непредусмотренному Бытию» Шеллинга. Блюменберг также постулирует «интенциональность сознания без объекта» -волнение (Angst), предшествующее хрупкой стабильности символической практики дистанцирования объекта от разума для понимания его контингентности (с. 13).
В главе «Мартин Хайдеггер и басня о заботе» (с. 14-15) утверждается, что чем больше последний приближался к ответу на вопрос о значении Бытия, тем больше ему было нужно оставлять свои частичные дескриптивные достижения и тем яснее проявлялась его метафорическая ориентация. Миф о заботе лежит в центре его анализа бытия (Dasein). Посредством этой басни он связывал Бытие с «Фаустом» Гёте. К. Бурдах доказывал, что поэт в произведении «Дитя Заботы» позаимствовал образ последней из одноименной басни Г.Ю. Гигина. Там Забота, аллегорический персонаж, пересекает реку, замечает глину и берет часть для придания ей формы. По Блюменбергу, в стихотворении отсутствует основная часть, позволяющая объяснить, как эта героиня приходит к определенной форме. Лакуна доказывает, что басня касается мифа
гностиков, поэтому из нее вырван мотив большинства их мифов: Забота пересекает реку, чтобы видеть свое отражение в воде. Этот основополагающий миф гностиков сменил концепцию Платона, согласно которой демиург смотрит на Идеи и приводится ими в движение, одновременно обучаясь тому, как должен устроить мир. В мифологеме гностиков высшие ипостаси, такие как София, созерцают себя в зеркале. Это заставляет производить себе подобное, запуская катастрофический процесс дубликации. Согласно немецкому мыслителю, поэт исключил отражение, для того чтобы не использовать мотив тщеславия, а также из желания показать, что Забота заняла место Прометея (с. 14), лепившего людей из глины с незапамятных времен. Забота, в отличие от титана, нуждалась в модели - это намек на не столь высокое происхождение человечества. Для Блюменберга Новое время - вторичное преодоление гностицизма, т.е. гностицического дуализма средневековой системы. Бытие Хайдеггера - аналитический «экзистенциализм» «заботы» -содержит ключевые элементы гностицизма. Любознательность -основная характеристика Нового времени. Преодоление гностицизма имело позитивное значение в теологии, так как сыграло роль теодицеи: пожалование человечеству статуса реального актора в истории освободило Бога от сотворения зла. Забота создает человека по своему образу - это отражение ее нарциссизма. Она противопоставляется теории как созерцанию. Практические соображения становятся доминирующими в жизни, а любознательность - нелегитимной позицией. Теоретическая позиция позволяет все сильнее уязвлять себя «туманностью» конкретных царств предметов. Блюменберг усматривает в философии Хайдеггера также влияние «последнего мифа» германского идеализма о субъекте как конце сущности, которая за все отвечает. Это своего рода закрытое самосознание. Для такого субъекта Забота становится метафорой, а басня о ней играет в его философии роль мифа. Для понимания вопроса следует обратиться к Ф. Розенцвейгу и его критике диалогической философии М. Бубера, базирующейся на отношениях «я - ты» и «я - это». Последнее Розенцвейг отвергает. Он полагает, что противопоставлением «я - ты» должно быть «он -это»: «Он сказал, и это началось». Выстраивание предметного «это» вокруг человеческого «я» - разума - идеалистическая ошибка.
В главе «Кораблекрушение как метафора существования» (с. 15-17) констатируется, что метафора, в которой участвует воображение, играет роль модели жизни. По Блюменбергу, к таким метафорам относится «парадигма» мореплавания, открытая множеству способов актуализации. В древности мореплавание рассматривалось как пересечение естественных границ, вероятно, заканчивающееся наказанием. Оно ассоциировалось с неудовлетворенностью обозначенным природой человеческим доменом и стремлением выйти за его пределы. Пересекать штормовое море, границы естественной необходимости, побуждает та же идея, хотя мыслители от Гессио-да до схоластиков предупреждали, что это располагает к кораблекрушению. Отправиться с суши в море побуждают отказ от добровольных даров природы, надежда на быстрое получение наград, превышающих то, что рассудок считает необходимым (с. 15), на изобилие и роскошь. Там возможен пусть не крах, но определенно первый ошибочный шаг в неуместное и нескромное. В судоходной метафоре вновь звучит уже упомянутая тема гностиков - вопрос зла. Море - и естественная граница, и сфера деятельности, и область не поддающегося расчетам и беззаконного. В христианской иконографии это место, где появляется зло с гностической окраской всепожирающей Материи, возвращающей все в себя. Одиссеи - выражение решения сил, отказывающих герою в возвращении домой, бессмысленно влекущих и ведущих к кораблекрушению в момент, когда оспаривается надежность космоса, хотя в гностицизме предвидится его противоположная оценка. Люди живут и строят свои институты на суше, пытаясь понять изменения в своем существовании, помимо прочего, посредством этой метафоры. Она включает берега и острова, гавани и приливы, рифы и штормы, отмели и штили, паруса и штурвалы, рулевых и якоря. Море, где правит сотрясатель земли Посейдон, рассматривается как воплощение материи, всегда угрожающей людям. Противопоставление суши и моря, как ссылка на парадоксальную метафору существования, должно вести к пониманию того, что отплытие без понятия о штормах может привести к эмпатической конфигурации, в которой кораблекрушение на море происходит на глазах зрителя, наблюдающего с суши. (Первым этого персонажа представил Лукреций.) Его удовольствие от зрелища исходит не из созерцания чужих страданий, а из радости от безопасности своей
позиции. В философии Эпикура зритель получает преимущественное положение. По Блюменбергу, он воплощает теорию и поднимает вопрос о теоретической перспективе. Кораблекрушение может стать посвящением в философию. У Диогена Лаэртского истории с метафорой кораблекрушения связаны со становлением как философа. Основатель школы стоиков Зенон из Китиона потерпел кораблекрушение у Пирея (с. 16) и обратился к философии. Паскаль выражал человеческое существование в судоходной метафоре. Ницше развивал эту идею. Гораций представил «корабль государства» в политической риторике. Хороший моряк знает, что даже спокойное море может быть смертельно опасным.
В заключении (с. 17-18) констатируется, что благодаря мифу для человечества открывается перспектива существования, благодаря метафоре устанавливается иконическая константа в культурном сознании. Блюменберг критикует позицию Хайдеггера, его попытки описать забвение Бытия, сомневается в августинских источниках его философии. Подходящей (с. 17) для описания существования он считает метафору мореплавания и кораблекрушения. Все люди на борту и постоянно в опасности. Иногда они терпят кораблекрушение и вынуждены начать новую жизни. Иногда наблюдают его, не испытывая радости. Это философская позиция, так как философия - не доктрина, а образ жизни (с. 18).
И.М. Цибизова
