CC BY
19
2019.01.012. ФУЛЛЕР С. ДИАЛЕКТИКА ПОЛИТИКИ И НАУКИ С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ПОСТПРАВДЫ // Эпистемология и философия науки. - М., 2018. - Т. 55, № 2. - С. 59-74. - DOI: 10.5840/ eps201855229.
Ключевые слова: антиреализм; Даммит; Кант; моделирующая сила; Платон; квант; ревизионизм; Вебер.
Автор, известный британский историк, философ и социолог науки, отталкивается от лекций М. Вебера о политике и науке как «призваниях и профессиях» для того, чтобы исследовать понятие «моделирующая сила» (modal power), которая определяет границы возможного. Политика и наука связаны с «моделирующей силой» и характер этой связи отсылает к метафизическому различению «реализма» и «антиреализма», предложенному М. Даммитом.
Идея о том, что наука и политика метафизически различны, помогает отграничивать политически ориентированные академические дисциплины от реальной политики. Эта идея активно развивалась Максом Вебером еще столетие назад. Он рассматривал науку как wertrational («ценностно рациональную»), а политику как zweckrational («целерациональную») деятельность.
Ученый придерживается твердых установок в своих поисках истины без обязательного знания цели. Он «реалист» в особом посткантианском смысле подчинения стандарту, который ему неподконтролен. Напротив, политик скорее следует тезису «цель оправдывает средства», что создает впечатление его беспринципности во взаимоотношениях с другими людьми. В отличие от ученого, который стремится дать объективную картину реальности (последняя продолжает существовать, даже если он не смог правильно ее репрезентировать), политик активно участвует в создании той реальности, которую хотел бы видеть.
Описанное М. Вебером, по мнению автора, представляет собой не два полностью сепаратных мировоззрения, но два ортогональных способа видения одного и того же мира. «Другими словами, "реализм" и "антиреализм" не должны трактоваться как противоречащие друг другу позиции, но как одна и та же позиция, рассматриваемая под разными углами зрения» (с. 61). Реалисты полагают, что некий факт существует независимо от того, носит суждение о нем истинный или ложный характер. В этом смысле
утверждение всегда «определенно» либо истинное, либо ложное. Напротив, антиреалисты отрицают, что некий факт существует до тех пор, пока мы не узнали о нем. В этом смысле утверждение остается «неопределенно» истинным или ложным, пока не найден способ решить этот вопрос.
Т. Кун дал определение реалистической позиции в ее специфическом приложении к науке, которое, как полагает автор, было ближе позитивистам, чем сторонникам К. Поппера. Согласно Т. Куну, реализм науки зависит не только от усвоения учеными теоретического языка, которому они согласны подчиняться, но от того, что они осваивают один и тот же такой язык. Это говорит об авторитарном характере «парадигмы», что обеспечивается с помощью стандартизированной подготовки ученых и механизма «оценки равных». Напротив, сторонники К. Поппера отдают предпочтение множественности «исследовательских программ», которые расцветают, коль скоро каждая из них осуществляется методологически строгим образом, что нашло выражение в «принципе фальсификации» (с. 62).
Разница в подходах реализма и антиреализма помогает понять принципиальное отличие в modus operandi ученых и политиков, а именно - строгость первых и гибкость последних. С логической точки зрения политики находятся на метауровне по отношению к ученым, что позволяет понять определение, данное О. Бисмарком политике как искусству возможного. Иными словами, если вы контролируете правила, вы контролируете игру.
В строгих теологических терминах, полагает автор, и «наука» и «политика» в своих устремлениях могут быть легко обвинены в богохульстве. Ученые следуют за Ф. Бэконом в своем агрессивном стремлении постичь Бога через изучение его земной ипостаси в форме «Природы». В свою очередь политики, такие как О. Бисмарк, пытаются приблизиться к способности Бога создавать альтернативные пути бытия (с. 63). И для политики, и для науки, а также для идеи Spielraum (свободы действия), центральное значение имеет то, что автор называет «моделирующей силой». «Моделирующая сила» состоит в способности определять, что возможно и что невозможно в будущем. Это основа для власти философа-правителя в «Республике» Платона. Он обладает алхимией, которая превращает политику в науку путем конвертации его собст-
венной воли в закон, который связывает обязательствами других, а возможно и его самого. Харизма М. Вебера часто имеет решающее значение для того, чтобы эта алхимия работала.
Аристотель изобрел концепт случайности, чтобы выразить идею: утверждения о будущем не являются ни истинными, ни ложными до того, как факт станет истинным или ложным в зависимости от того, что произойдет. Александрийский философ Дио-дор Крон оспаривал это положение Аристотеля. Он доказывал, что будущее либо невозможно, либо неизбежно, поскольку оно кажется неопределенным только потому, что люди не знают, станет ли оно играть по тем же правилам, по которым они играют сейчас. «Таким образом, представление о будущем может оказаться невозможным, если мы не знаем правил, которые сделают его возможным, тогда как то же видение может оказаться необходимым, если мы думаем, что знаем правила» (с. 64).
Целый ряд авторов в своих исследованиях исходят из само-осуществляемости пророчеств, прибегая к стратегии, которую С. Фуллер называет «перформативной». Они описывают случаи, когда человек действует «как будто» некий желаемый им режим уже сложился, благодаря чему это будущее может наступить. Дж. Остин верил, что эта способность превращения возможного в реальное - неотъемлемая часть семантики естественных языков.
Отличие подходов Аристотеля и Диодора высвечивает общую черту попыток понять рациональность в обеих ее политической и научной ипостасях. Возможно, самое важное метафизическое различие между силлогистической логикой Аристотеля и современной символической логикой состоит в следующем: первая допускает, что истинная ценность данных утверждений уже известна, тогда как последняя - больше в стиле Диодора - допускает только знание условий, при которых они могут быть истинными, и что из этого последует.
Этот сдвиг перспективы, считает автор, меняет стиль мышления человека и помещает его в рамки постправды. Он начинает видеть реальный мир как лишь один из многих возможных, каждый из которых может оказаться действительным при нужных условиях. На языке символической логики разброс этих возможных миров может быть описан набором алгебраических уравнений, которые необходимо решить одновременно. «Значения», которые
принимают переменные, определяют состояние мира. Тот, кто определяет термины уравнения, определяет и структуру мира. Или как писал У. Куайн, «существовать - значит быть значением переменной» (цит. по: с. 66).
Отправной точкой подобного взгляда, общего для современной научной и политической рациональности, служит идея о том, что реальность - это нечто, что подлежит решению, а не то, что дано. «Когда решение предлагает Бог, результатом становятся лучшие из возможных принципов для упорядочивания универсума; когда это делают люди, возникает не более чем рискованная гипотеза, которая может быть фальсифицирована последующими событиями» (с. 66).
Специфическая формулировка «как будто» для актуализации возможного перформативного выражения «моделирующей силы» принадлежит Х. Вайингеру. Он жил в то время, когда различие между фактом и фикцией в западном мышлении было подвергнуто серьезным испытаниям. Как К. Маркс и Ф. Ницше до него, Х. Вайингер испытал серьезное влияние со стороны демистифицированного прочтения Библии, предложенного «историко-крити-ческой школой» теологов. Двумя другими секулярными трендами конца XIX в., внесшими вклад в затушевывание различий между фактом и фикцией, стали «конвенционализм» в математике и физике (пример - неевклидова геометрия) и развитие натуралистического или, как говорил Э. Золя, «экспериментального» романа.
Х. Вайингер с самого начала понимал, что подобный стиль мышления имеет более общее приложение, в том числе и в юриспруденции. «Два наиболее важных движения в юриспруденции первой половины XX в. - юридический позитивизм и юридический реализм - можно понимать как опирающиеся на комплементарные черты подхода "как будто". В терминах различения политики / науки первый кодирует "политический", а второй -"научный" полюс» (с. 68).
Неспособность уловить «моделирующую силу» означает, что люди имеют упрощенное представление о том, как действует история. Например, много писалось о неудаче предсказаний К. Маркса, в частности в какой стране произойдет первая пролетарская революция. Такой подход создает неверное представление, что марксисты и их оппоненты были лишь наблюдателями исто-
рии, тогда как они были кем угодно, но только не наблюдателями. Люди обдуманно прилагают усилия, чтобы увеличить или уменьшить вероятность того, что данное предсказание окажется верным. Итог этих действий часто интерпретируют как «интерактивный» эффект «наблюдателя» и «наблюдаемого», феномен, который после Н. Бора, В. Гейзенберга и Э. Шрёдингера ассоциируется с происходящим в квантовой реальности.
Наиболее естественный способ интерпретации математического содержания квантовой механики состоит в том, что она рассматривает реальность как пространство возможностей, в котором реальный мир состоит из постоянного коллапсирования этого пространства в моменты, которые создают порталы для понимания того, что возможно в прошлом и что в будущем. «Порталы - это то, что мы обычно называем "настоящим", арена, где связь между причиной и эффектом видна в наибольшей степени» (с. 69).
Идея, что события определяют ход истории, - это общее место, хотя и оспаривается некоторыми философами истории. Эта идея обычно понималась в терминах «основополагающего момента» или «поворотной точки». В первом случае прошлое возникает как хаотичное поле, которое отцы-основатели превращают в некий вариант порядка, сохраняющийся на некоторое время; во втором случае прошлое представлялось как дефолтная модель (default pattern), которую «поворотная точка» меняет и перенаправляет.
Теория научного изменения Т. Куна объединяет обе интерпретации как противоположные фазы «нормальной» и «революционной» науки. Общим для обеих версий является представление о том, что «содержание истории» легче понять, по крайней мере метафорически, как трансформацию материи, чем как реконституи-рование пространства возможностей. Примером различий может служить сопротивление здравого смысла выражениям типа «влияние на или изменение прошлого», хотя в отношении будущего они используются охотно.
Напротив, принятие «квантового поворота», на котором настаивает автор, предполагает признание каждого события потенциально изменяющим как прошлое, так одновременно и будущее. Во время «научной революции» определенные ученые и / или исследования могут добавляться или вычитаться из истории науки. На практике ученые передают право историкам науки решать, что
истинно и что ложно было в их описаниях. В свою очередь историки воздерживаются от того, чтобы судить об истинности или ложности того, что ученые говорят о будущем.
Напротив, политическая история гораздо в большей степени носит осознанно «квантовый» характер. Это означает, что профессиональные историки не пользуются той же привилегией в отношении суждений о прошлом, которой пользуются историки науки (с. 71). Неудивительно, что наиболее осознанное «революционное» движение современности - марксизм - было чрезвычайно чувствительно к приступам «исторического ревизионизма», в частности к идее «перманентной революции» Льва Троцкого. Примечательно, что в знаменитом споре между Т. Куном и К. Поппером в 1965 г. последний в том числе говорил, что его критерий фальсифицируе-мости дает лицензию на «перманентную революцию в науке» (с. 72).
Различие между представлениями Т. Куна и К. Поппера о роли революций в науке, по словам автора, могут быть суммированы в терминах их противоположных подходов ко времени: chronos против кттоъ. Это два греческих слова, которые христианские теологи иногда используют для противопоставления конструкции нарративов Старого и Нового заветов. В chronos в основе нарратива лежит генеалогическая последовательность, этот поток на время прерывается революциями, но ситуация быстро выправляется и сюжет движется дальше. Таков же и дух историографии науки Т. Куна.
Напротив, в kairos присутствуют повторяющиеся фигуры, которые и составляют сюжет, но нет нарративного потока, поскольку мировой порядок в каждый конкретный момент потенциально может быть создан заново. Новый Завет начинается 4 раза с меняющимся евангельским описанием разрыва, которым был Иисус. Эти четыре Евангелия уже в потенции содержали те направления, в которые преобразовалось учение Иисуса после его смерти, предзнаменуя многочисленные будущие коллизии и разногласия. Подобная конструкция в большей степени отвечает подходу К. Поппера, согласно которому наука текуча и изменчива, и эти потенциальные изменения могут быть актуализированы в любой момент, приводя к реконфигурации всего, что предшествовало этому моменту и что за ним последует.
Подход chronos, пишет автор в заключение, отчетливо корреспондирует с линейным временем классической физики, а подход kairos - с более сложной концепцией времени, предложенной квантовой физикой (с. 73).
Т. В. Виноградова
2019.01.013. ПЕРЕЙРА М. РАБОТА ПО ОЧЕРЧИВАНИЮ ГРАНИЦ, КОТОРАЯ НЕ РАБОТАЕТ: СОЦИАЛЬНОЕ НЕРАВЕНСТВО И НЕПЕРФОРМАТИВНОСТЬ ПОГРАНИЧНОЙ РАБОТЫ В НАУКЕ.
PEREIRA M. Boundary-work that does not work: Social inequalities and non-performativity of scientific boundary-work // Science, technology & human values. - 2018. - In press. - DOI: 10.1177/ 0162243918795043.
Ключевые слова: академические дисциплины и традиции; экспертиза; эпистемология; гендеры; справедливость; неравенство; протест; другие.
Хотя в литературе по STS (Science and technology studies -STS), касающейся пограничной работы, пишет автор - английский социолог, признается, что она осуществляется в условиях «неравномерного распределения преимуществ» в отношении гендера, расы и других форм неравенства, этому фактору уделяется крайне мало внимания. Поэтому автор призывает к переосмыслению концепции пограничной работы с учетом результатов феминистских, критических расовых и постколониальных исследований и к более систематическому анализу отношений между пограничной работой в науке и более широкими структурами социально-политического неравенства, а также позиций тех, кто эту работу проводит.
«Картографическая» теория Т. Гиерина1, касающаяся переговоров о границах научности, помогла формализовать и реанимировать изучение пограничной работы, превратив его в самостоятельную и влиятельную область STS. Согласно Т. Гиерину, «вынесение решения относительно истин и конкурирующих ре-
:Gierin T. Cultural boundaries of science: Credibility on the line. - Chicago, IL, 1999. - 398 p.
