CC BY
49
чумой и психологической травмой от заболевания ею; явление (чума) и одно из его последствий приравниваются друг к другу. Между ними возникает обратная связь: в одной из сцен романа маньяк-проповедник доводит одного из своих слушателей до психологического истощения, а потом выносит свой вердикт: слушающий заражен чумой. Такова сила слова. Эта сцена сходна с другой, когда герои, спасаясь от ужасов зараженного города, попадают в театр, где идет шекспировский «Макбет»: вначале они рады забыться в зрелище, но вскоре замечают, что игра актеров, появление на сцене сверхъестественных сил (очарование) лишь сильнее раздражают их, сводят с ума, поскольку они начинают воспринимать пьесу как рассказ о себе, своей участи. Такова сила искусства.
Протагонист романа, Лайонел Верней, по мере развития действия приобретает все больший иммунитет к очарованию и оказывается способен видеть его пагубное воздействие на других. Это становится возможным при остранении от происходящего, благодаря привнесению дистанции. Со временем он попытается применить это лекарство на других людях: он предлагает, например, жене Рэймонда Пердите пережить его измену, отправившись подальше от него - в заграничное путешествие, подальше от Рэймонда, а также заставляет ее читать, отвлекаясь от собственных мыслей. Через Лайонела, заразившегося чумой, но выжившего и обновившегося в трехдневной борьбе с ней, М. Шелли рекомендует этот рецепт (дистанцию) своим читателям.
А.И. Кузьмичёв
2018.03.026. ПО, БОДЛЕР, ДОСТОЕВСКИЙ: КОЛЛЕКТИВНАЯ МОНОГРАФИЯ / Сост., вступ. статья Уракова А., Фокин С. - М.: Новое литературное обозрение, 2017. - 496 с.
Ключевые слова: Э. По; Ш. Бодлер; Ф.М. Достоевский; идея «национального гения»; компаративистика; образ мечтателя; двойники; птицы; поэтика фантастического; причудливое; интертекстуальная цепочка; рецепция; экфрасис; образ города; фигура черта; смех; безумие; перверсия; мистичность; декаданс; «сиреневое десятилетие»; «Цех поэтов»; американо-европейские культурные связи.
В сборнике представлены труды участников I Международной конференции по компаративным исследованиям национальных
культур «Эдгар По, Шарль Бодлер, Федор Достоевский и проблема национального гения: аналогии, генеалогии, филиации идей» (май 2013 г., факультет свободных искусств и наук СПбГУ). Тексты докладов, подготовленных к этой конференции и впоследствии доработанные авторами, представлены в виде глав коллективной монографии. В работах литературоведов из Великобритании, России, США и Франции рассматриваются разнообразные темы и мотивы, объединяющие трех «национальных гениев» разных народов: город, фланер, двойники, перверсивность, поэтика причудливого и фантастического.
Составители книги С. Фокин и А. Уракова (Санкт-Петербург) во «Введении» «О наших прочтениях и разночтениях» подчеркивают, что По, Бодлер и Достоевский, никогда не встречавшиеся в жизни, были прочно связаны друг с другом разнообразными литературными связями. Все три писателя - признанные изобретатели современной литературы и, шире, свойственного «современности», или «модернитету» (modernity, modernite), мироощущения.
Все три писателя искали особого человеческого братства, не гнушающегося ни низостей человека, ни его подполья, населенного бесами или демонами, откуда взывали чаще не к гиперромантическому Альбатросу или сверхсимволическому Лебедю, а к почти натуралистическому Ворону. Всегда готовому поживиться человеческой падалью. <...> Три ворона, слишком много накаркавших о себе и истинные братья по перу, По, Бодлер, Достоевский писали перьями буквально пламенеющими, возгоравшимися от разгоряченных умов, тел и сердец, которые так хотелось обнажить трем писателям» (с. 34).
В первой части книги «Голоса, пространства и фигуры современности» творчество По, Бодлера и Достоевского рассматривается в контексте полифонии и диалога, который они вели друг с другом и с культурой своего времени. Концепт По «the imp of the perverse», переведенный Бодлером как «1е dèmon de la perversité» и известный русскому читателю как «демон извращенности» или «бес противоречия», - основополагающий для понимания как творчества Бодлера и Достоевского, так и «нового субъекта» модерна. Особый характер фантастического или причудливого, странного (odd, queer), присущий творчеству всех трех писателей, непосредственно связан с охватившим современность процессом секуляри-
зации сакральных смыслов и разделяемым ощущением неустойчивости и призрачности репрезентируемой реальности, отмечают авторы вводной статьи.
Открывает книгу глава, написанная писателем, критиком и литературоведом Ж.-К Вальта «Демоны перверсии: По, Бодлер, Достоевский и новый субъект модернитета» (Монпелье, Франция), где в компаративной перспективе рассматриваются три текста: «Демон перверсии» («Бес противоречия») По, «Дурной стекольщик» Бодлера и «Записки из подполья» Достоевского. Три разножанровых произведения (короткий рассказ, малая поэма в прозе и повесть) объединяет рекуррентная фигура «расколотого субъекта», которым управляют темные импульсы и перверсивные влечения, предвосхищающие психоаналитическое понятие бессознательного.
Автор главы «Топология города и повествовательные маски у По, Бодлера, Достоевского» - О. Волчек (Санкт-Петербург) исходит из убеждения, что новый взгляд на современность, сформулированный Бодлером в «Художнике современной жизни», интерпретируется прежде всего через образ фланера, порожденный промышленным капитализмом. В контексте генеалогии фланера рассматриваются «парижский текст» По и «Человек толпы», ранние тексты Достоевского и Бодлера. В работе обозначены типологические параллели: Бодлер и Достоевский не читали друг друга; отсутствуют достоверные свидетельства, был ли Достоевский знаком с «Человеком толпы» По к моменту написания «Белых ночей» и «Хозяйки», однако обнаруживается ряд типологических совпадений.
А. Пино (Вандея, Франция) в главе «Причудливое По, причудливое Бодлера и фантастическое Достоевского: Современная жизнь и недостоверности разума», обращаясь к урбанистической теме, акцентирует внимание на понятиях «причудливое», «чужестранное» и «фантастическое» в творчестве трех писателей. Устанавливая между тремя писателями генетическую преемственность, А. Пино подчеркивает, что «По, Достоевский и Бодлер постоянно вводят (порой и погружают) нас в глубины человеческого сердца, в то пространство, где "дьявол с богом борется, а поле битвы - сердца людей"» (с. 115).
В главе «Слушая социопатов По: Преступление, наказание, голос» Ст. Рэкмена (Мичиган, США) особое внимание уделено вводному комментарию Достоевского к публикации трех рассказов
По в журнале «Время» (1861). Для Достоевского странный (queer) «голос По» звучит «как голос психоза, в котором реальность, сколь бы галлюцинаторной или невероятной она ни была, сохраняет всю силу наглядной убедительности» (с. 129). Одна из особенностей поэтики русского писателя - колебание между реальным и фантастическим, верой и безверием - обязана, среди прочего, его знакомству с По. Достоевский использует этот новый, неизвестный русской литературе прием для описания «социопатии» собственных героев.
Сравнительный анализ повествований от первого лица Достоевского и По содержится в главе «От "Новых необычайных историй" к "Запискам из подполья": Писать от первого лица», написанной атташе по французскому языку при посольстве Франции в Москве В. Телье. Обращая внимание на общность нарративных стратегий двух писателей, исследовательница подчеркивает, что влияние По на Достоевского с особой силой ощущается в «Записках из подполья», повести, в которой пресловутая «злость», на которую отстаивает свое право рассказчик Достоевского, некоторым образом продолжает «перверсию» рассказчиков По (с. 141). На первый план в анализе Телье выходит фигура молчания: когда герои исповедуются в отсутствие слушателей, речь становится особым способом «заполнить молчание, дать форму бесформенности невысказанного, воспоминания, преступления» (с. 145).
Первую часть книги завершает глава М-К.А. Гарно де Лиль-Адан (США) «"Гений христианства" в свете По, Бодлера и Достоевского», в которой современность в творчестве трех писателей рассмотрена в двух перспективах: визуальной и религиозной. Проблема визуальной репрезентации в творчестве По, Бодлера, Достоевского освещается под углом зрения новоизобретенных технологий (панорама, дагерротип и фотография), изменивших восприятие религиозной иконографии. Гарно обращает внимание на неоднозначное отношение к дагерротипу По и резко отрицательное - Бодлера. Особый характер визуального изображения в творчестве Достоевского исследовательница связывает с влиянием православной иконописи: иконы незримо присутствуют в романах русского писателя, наделяя его образы сокровенной глубиной.
Во второй части книги «Демонологии и орнитологии» исследуются интертекстуальные и типологические пересечения между
творчеством По, Бодлера и Достоевского и поэтика фантастического в их произведениях. Составители выделили два тематико-образных блока: в первый вошли демонические персонажи (бесы, черти, двойники), во второй - птицы. Эти образы присутствуют в двух ипостасях: как персонажи и как концепты и эмблемы, выражающие мировоззрение авторов («бес противоречия» По, черт Достоевского) или метафорически замещающие их самих (птица как эмблема поэтического творчества, символ поэта). Обе темы подчас пересекаются, накладываются друг на друга.
В главе Э. Осиповой (Санкт-Петербург) «Черт в рассказах По и в романе Достоевского "Братья Карамазовы"» показано, что демонический персонаж используется обоими писателями и как прием создания атмосферы фантастического, и как полемическое высказывание. Сопоставляя рассказы «Бон-Бон», «Не закладывай черту своей головы», «Черт на колокольне», «Бес противоречия» По и роман Достоевского «Братья Карамазовы», исследовательница обращает внимание на сходства в изображении демонических персонажей, включая комическое снижение, гротеск и конкретику деталей. Э. Осипова выявляет глубинное мировоззренческое различие писателей: если у Достоевского черт выступает как орудие морального выбора, у По этот выбор отсутствует, подменяясь иррациональностью, противоречивостью, желанием поступать назло себе, бес или демон толкает героев По на самообличение, но они не испытывают угрызений совести и раскаяния.
Эдгару По принадлежит и один из самых известных образов Doppelganger в литературной традиции XIX в.: двойник в рассказе «Уильям Уилсон» - олицетворение совести и одновременно персонаж, не лишенный темных, демонических черт; он преследует главного героя и встает как «призрак» (spectre) на его пути.
В основу главы «Битва alter ego: От По до Генри Джеймса» И. Головачевой (Санкт Петербург) положен компаративистский анализ трех произведений: «Уильям Уилсон» По, «Двойник» Достоевского и «Веселый уголок» Г. Джеймса. Двойники во всех трех текстах «выступают в качестве изобразительного средства передачи изначальной информации о видах и прагматике дублирования как способа самоидентификации автора и (или) персонажа», демонстрируя продуктивность двойнического топоса, отражающего
экзистенциальную тревогу вследствие победы alter ego над ego главного героя.
Демонологическую тему развивает Э. Абсалямова (Париж, Франция) в главе «Языки необъяснимого: Страх, смех и творчество» демонизм переводится в метафорический регистр. Название отсылает к рассказу По «Ангел необъяснимого» («The Angel of the Odd» (1844)). Исследовательница обращается к функции иноязычных вкраплений, имитации иностранного акцента и прочих «маркеров чужеродного» в произведениях По, Бодлера и Достоевского. Эти приемы выражают сложное отношение всех трех авторов к собственной идентичности, с одной стороны, и к проблеме иного -с другой.
В главе «Братья по перу: Птицы, трансцендентное и "жуткое" у По и Бодлера» А. Ураковой (Москва) и Т. Фэррента (Оксфорд, Англия) - выявляется специфика орнитологических образов у По («Ворон») и Бодлера («Альбатрос», «Лебедь»), которые рассматриваются сквозь призму дихотомии присутствия и отсутствия, трансцендентного и имманентного, обычного и «жуткого», а также в контексте литературного братства двух поэтов. В двусмысленности, амбивалентности образов птиц По и Бодлера, насильно вырванных из естественной среды и помещенных в мир людей (ворон - домашний питомец; пойманный матросами альбатрос; лебедь в городе), авторы видят источник «жуткого» (uncanny) - неизвестного, непривычного, странного, раскрывающегося в обыденном, знакомом (canny). Птицы - единственные живые существа, умеющие летать, а значит, возвышаться над миром, - «квинтэссенция способности к добру и злу, выражение противоречивости» (с. 233).
Две последние главы второй части, А. Аствацатурова и А. Вольского, вводят орнитологическую тему в немецкий литературный контекст.
В центре главы Алексея Аствацатурова (1945-2015) «Черная галка, ворон и дятел: Мотивы птиц у Жан Поля, По и Ницше» -«Ворон» По, роман Жан Поля «Титан» (1806), с одной стороны, и поэзия Ницше, с другой. Орнитология Ницше включает в себя альбатроса, голубей и ворон, однако особенно интересен в компаративном контексте веселый дятел, задуманный как пародия на ворона По: отвергая настроение «Ворона», Ницше превращает аллитерации и ассонансы в веселую музыку насмешки, говоря «да» жизни.
«Веселый дятел - ворон наоборот - становится одной из эмблем позднего модерна», - заключает А. Аствацатуров (с. 250).
В главе А. Вольского (Санкт-Петербург) сравниваются три стихотворения: «Альбатрос» Бодлера, «Владыка острова» Ст. Георге и «Фламинго» Р.М. Рильке в свете идеи Беньямина о так называемом «чистом языке». Если у Бодлера птица - аллегория противостоящего толпе поэта-страдальца, а у Георге - символ чистой поэзии, то в сонете Рильке «Die Flamingos» она выступает как символ, через цепочку метафор рефлектирующий процесс поэтического творчества, приходит к выводу исследователь.
В третьей части «Национальные гении, их сообщники и противники» исследуются механизмы рецепции, интерпретации, перевода и иных форм символической деятельности По, Бодлера и Достоевского.
С. Фокин в главе «"Американский гений" в свете суждений Барбе д'Оревильи, Бодлера и Достоевского» сравнивает три стихотворения трех поэтов: «Альбатрос» Бодлера, «Владыка острова» Ст. Георге и «Фламинго» Р.М. Рильке. Исследователь показывает неоднозначность и сложность восприятия По в комментарии Достоевского и в прениях Барбе д' Оревильи и Бодлера. Особое внимание в главе уделено национальному аспекту, который каждый из трех авторов-посредников трактовал по-разному: если для Достоевского По был «вполне американец», то Барбе д' Оревильи и Бодлер противопоставляли По меркантильной и прагматичной Америке. Если для Барбе д'Оревильи По - «болезненный гений, рожденный из чрева больной матери, Америки», то Бодлер «делает ставку» на новую, «варварскую американскую словесность».
Тему «Бодлер и По» в психоаналитическом ракурсе рассматривает С. Пекастэнг (США) в главе «Бодлер и "бедный Эдди"», подчеркивая, что в отношении французского поэта к американскому писателю «доминировал садизм». Бодлер всячески стремился преувеличить социальное изгнанничество американского писателя: автор «Цветов Зла» совершал насилие над фантомом американского гения, формируя «собственную поэтическую субъективность под знаком всех изгнанных и побежденных: "Фантом" По открывает слово Бодлера грядущей поэзии» (с. 313).
Т. Соколова (Санкт-Петербург) в главе «Невозможность выбора: Бодлер между "безупречным" Готье и По - избранником
"проклятой судьбы"», анализирует интеллектуально-эстетические поиски Бодлера между двумя «полюсами притяжения» - французским кумиром Т. Готье и По. Исследовательница показывает, как Бодлер компенсирует в По то, чего ему недостает в Готье. Ограниченность, которую он ощущает в абсолютизации античной эстетики Готье, сближает идею Бодлера «сладострастия в страдании» с По. Вместе с тем точкой схождения По и Готье для Бодлера оказывается концепт самоценности литературы, проповедуемый обоими авторами.
В главе, написанной О. Пановой (Москва), «Кумиры "сиреневого десятилетия": По, Бодлер и американская декадентско-богемная культура 1890-х» исследуется парадокс в восприятии Бодлера и По в США: если в 1850-1870-х годах По и Бодлер обгоняли «американское время», то в 1880-1890-х - они отстали от него, оказавшись современниками Уитмена и Р. Лоуэлла. Объяснение этому исследовательница видит в том, что американские декаденты получили их наследие в качестве «вторичного продукта», хорошо усвоенного и переваренного «постбодлеровским поколением европейских поэтов». По, в отличие от Бодлера и Достоевского, продолжает оставаться наименее интересным для американских декадентов.
Авторы главы «Князь А.И. Урусов о Бодлере: По материалам французской символистской периодики 1890-х гг.» - В. Зусман (Нижний Новгород) и С. Сапожков (Москва) рассматривают критические материалы о французском поэте, опубликованные коллекционером и исследователем его творчества князем А.И. Урусовым (1843-1900) в альманахе «Надгробие Шарлю Бодлеру»1.
В главе, завершающей третью часть книги - «"Их Бодлер". Восприятие Бодлера в русской эмиграции первой волны: Берберова, Адамович, Поплавский» Дм. Токарев (Санкт-Петербург) отмечает, что наряду с традиционным представлением о Бодлере как декадентском поэте (Берберова) существовала тенденция, уводящая от этого клишированного представления (Г. Адамович, Б. По-плавский).
1 Ье 11отЬеаи (!е СЬаг1е8 Ваи<!е1а1ге. - Рап8, 1896.
В четвертой части книги «Между вымыслами и домыслами» рассматриваются темы художественной преемственности и феномена «национального гения» в инокультурной среде.
В главе «По, Бодлер, Достоевский: "опасные связи" в свете теории декаданса позднего Ницше» А. Скеллино (Франция) акцентировано понятие «космополис», идеальный город писателя-декадента и сама концепция декаданса, как она представлена в работах и черновых заметках позднего Ницше, утверждавшего, что «наша эпоха черпает энергию жизни из заката». Именно этот образ позволяет представлять Космополис Ницше, Бодлера, По и Достоевского в виде города золотой осени, что залит закатным светом и преисполнен обжигающей признательности, пережитой философом в Турине на пороге зимы его безумия» (с. 388), приходит к выводу А. Скеллино.
К урбанистической теме обращается Андрей Аствацатуров в главе «Бодлеровский Париж в текстах Т. С. Элиота и Генри Миллера», в которой речь о «парижском тексте» Бодлера и его трансформации в творчестве американских писателей-модернистов: Т.С. Элиота (ранние стихотворения, «Бесплодная земля») и Генри Миллера («Тропик Рака»). При всех различиях в мировоззренческих и эстетических установках оба писателя, создавая свои городские пейзажи, ориентируются на Бодлера, иногда повторяя и развивая его линию, иногда вступая с ним в полемику. Элиот, корректируя бодлеровский текст, все же сохраняет классицистскую ориентированность французского поэта, лишая образы Бодлера их витальности, создает «мир чистой литературы, замкнутой в своих пределах». Миллер, напротив, «размывает ясность и классицистич-ность» бодлеровского Парижа, увиденного сквозь призму поэзии Элиота.
М. Надъярных (Москва) в главе «"Порочный список": По, Бодлер, Достоевский: В мире слов и недомолвок Борхеса» обращается к металитературным текстам Х.Л. Борхеса. В его интервью с аргентинским прозаиком Х.Х. Саером (от 15 июня 1968 г.; опубликовано в 1988 г.), где он стремится подытожить динамику собственного отношения ко всем трем ниспровергнутым в зрелости кумирам юности. Исследовательница приходит к выводу: для Борхеса имена По, Бодлера, Достоевского «(в их гипотетическом единстве) воплощают некую идеальную комбинацию возможных вариантов
стремления современной литературы к отклонениям от разнообразных норм», в частности к притягательной инаковости «ужасного, порочного, зловещего, рокового». Триада «По - Бодлер - Достоевский, пожалуй, реализует в себе некий предел образцово несчастной судьбы литератора, предельно одержимого литературой» (с. 418). По, Бодлер, Достоевский исполняют у Борхеса роль создателей новых «несчастных миров», несчастных персонажей, «романтически тождественных несчастьям авторской судьбы» (там же).
В главе Т. Боборыкиной (Санкт-Петербург) «Фокус на бесконечность: По, Бодлер, Достоевский в пространстве Эйзенштейна» (Санкт-Петербург) речь идет о комбинациях имен По, Бодлера и Достоевского в работах С. Эйзенштейна. Исследователь акцентирует внимание на малоизвестном эссе Эйзенштейна о По - «Психология композиции» (прямая аллюзия на знаменитую статью По, описывающую процесс создания «Ворона», «The Philosophy of Composition» / «Философия композиции», более известную как «Философия творчества»). В этом эссе Эйзенштейн, применяя метод «детективного расследования» с целью «обнаружить скрытую интригу полемической статьи По», доказывает, что эта статья представляет собой не столько теоретическую работу, сколько еще одно художественное творение» - т.е. вымысел.
Четвертую часть и всю книгу завершает глава Ф. Двинятина (Санкт-Петербург) «По, Бодлер, Достоевский в работах Романа Якобсона». В статьях и заметках по истории литературы и поэтике Р. Якобсона имена По и Бодлера объединены в связи с их высказываниями о роли структуры, симметрии, «математики» в поэтическом тексте, а имена Бодлера и Достоевского - в контексте соотношения романтизма и реализма. Итоги размышлений Якобсона как исследователя поэтики о трех национальных гениях позволяют выявить новые комбинации: По - Бодлер - Достоевский - Ницше; Бодлер - Элиот - Миллер; Бодлер - Георге - Рильке; По - Бодлер -Достоевский - Борхес.
Книгу завершают: «Аннотации и ключевые слова», «Сведения об авторах», «Summaries», «List of contributors», «Именной указатель», «Contents».
Т.М. Миллионщикова
