CC BY
13
КШОНДЗЕР* МАРИЯ НА РУБЕЖЕ ТЫСЯЧЕЛЕТИЙ
М.К. Кшондзер - доктор филологических наук, ведущий научный сотрудник Института политологии Академии наук Грузии. Сборник содержит статьи, написанные в 1995-2000 гг. В первый раздел вошли очерки, посвященные творчеству Мандельштама, Пастернака, Бунина, Ахматовой. Второй раздел посвящен творчеству выдающегося грузинского писателя ХХ в. - Григола Робакидзе.
Рассматривая библейские и иудаистские мотивы в поэзии Осипа Мандельштама, исследовательница приходит к выводу, что поэт «выступает против инфляции священных слов» (с.6). Однако при этом поэт ставит жизнь выше божественных откровений, считая, что Бог растворен в природе как неотъемлемая часть ее.
Все творчество Мандельштама пронизано аллюзиями, подтекстом, интертекстуальностью, интерсубъективностью. Тема реминисценций творчества Эдгара По в поэзии Мандельштама до сих пор не была предметом отдельного исследования. Мария Кшондзер находит таковые в стихотворениях «Мы напряженного молчанья не выносим» (1913) и «Соломинка» (1916). В первом из них возникает образ чтеца, читающего балладу Э.По «Улялюм», одно из самых значительных произведений американского поэта, в котором автор озабочен проблемой одиночества и отчуждения личности в мире бездуховности. «В контексте стихотворения Мандельштама упоминание этой баллады отнюдь не случайно» (с.18). Связь между мировоззренческими установками Мандельштама и По носит не случайный, а также закономерный характер.
В стихотворении «Соломинка» вновь появляются мотивы творчества Эдгара По - одиночество и обреченность личности. Это образы
* Кшондзер М. На рубеже тысячелетий: Сб.науч.ст. - Тбилиси, 2000. - 104
с.
Лилейи (героини одноименного рассказа По) и Ленор (из стихотворения По «Ворон»). Мандельштам пишет: «Я научился вам, блаженные слова: Ленор, Соломинка, Лилейя, Серафита» (цит. по: с.26). «Традиционные образы Э.По приобретают в контексте творчества Мандельштама новый смысл, создавая неотвратимое единство «своего» и «чужого» (с.27).
Обращаясь к теме «Пушкин и Пастернак», М.Кшондзер останавливается на цикле «Тема с вариациями» из книги Пастернака «Темы и вариации» (1916-1922). Пушкинская тематика, считает автор статьи, присутствует в цикле как бы условно, ибо Пастернак берет за основу своих вариаций образ древнего сфинкса, воплощенный в фигуре поэта-пророка. Этот образ, вобравший в себя мудрость веков, «перерастает у Пастернака в тему космического характера, которая присутствует во всем цикле» (с.38).
Фигура И.А.Бунина стоит как бы особняком от творчества поэтов Серебряного века. Однако личность Бунина была столь противоречива и неординарна, а его творчество - столь многогранно и неисчерпаемо, что «это позволило Бунину стать одним из наиболее ярких и характерных выразителей того времени, которое он так настойчиво отвергал» (с.40). Наличие в поэзии Бунина черт, сближающих его с модернизмом, отмечали его современники, и в частности В.Брюсов, который подчеркивал, что «Бунин перенимает образы и стилистику новой поэзии». Автор реферируемой книги, однако, полагает, что оценка Брюсова не вполне справедлива. Ведь при анализе стихотворений Бунина обращает на себя внимание первичность его поэзии, отсутствие в ней каких-либо откровенных подражаний.
Рассматривая грузинские мотивы в творчестве Анны Ахматовой, М.Кшондзер анализирует стихотворение «Надпись на книге» («Из-под каких развалин говорю»), эпиграф к которому взят из поэмы Ш.Руставели «Витязь в тигровой шкуре»: «Что отдал - то твое» (с.51). Грузия находилась в поле поэтического зрения Ахматовой, ибо не только творчеству Руставели, но и вообще всей грузинской культуре, начиная с фольклора, присущ гармонический взгляд на мир, стремление к единению, к духовным традициям, к органической связи народа с интеллигенцией. И хотя цикла стихов о Грузии у Ахматовой нет, но интерес к этой стране, к ее поэтической культуре, как говорится, налицо.
Фигура Григола Робакидзе занимает одно из самых значительных мест в грузинской культуре ХХ в. Его эссе «Стержень Грузии» посвящено определению национальной культуры. В нем Г.Робакидзе исследует взаимодействие последней с мировыми культурами. Очерки
Г.Робакидзе о русской культуре объединены одной общей мыслью -идеей национального самовыражения и необходимостью постижения «тайны России» (с.59). В этих эссе ставится проблема самобытности России. Рассматривая концепцию Н.Бердяева о «Тайне России», Г.Робакидзе считает основными чертами русского мировосприятия «апокалипсическую настроенность в плане абсолютного начала и пассивность в сфере относительного» (с.61). В статье «Душа России» Г. Робакидзе размышляет об общих мировоззренческих и философских проблемах России. В отдельных эссе, посвященных П.Чаадаеву, А.Белому, М.Лермонтову и М.Розанову, Григол Робакидзе показывает суть русского национального менталитета и закономерности его развития.
Роман самого Г.Робакидзе «Змеиная рубашка» автор реферируемой книги анализирует как в идейном плане, так и в художественном. Относя этот роман к экзистенциалистской прозе, М.Кшондзер одновременно находит в нем близость к «Петербургу» А. Белого.
Говоря о взаимоотношении личности с миром, Г.Робакидзе показывает, что человек может быть и гражданином Вселенной, и выразителем своего национального духа. В романе «Змеиная рубашка» несколько временных пластов, связанных с реминисценциями из мировой культуры: «Это тема скифов, монголов, переплетающаяся с темой Петербурга, апокалипсиса и революции» (с.90). Использование реминисценций из сферы мировой культуры позволяет Г. Робакидзе расширить повествование, придав ему глобальный, общечеловеческий характер.
На протяжении всего жизненного пути Григола Робакидзе привлекали личность и художественное наследие Ф.Достоевского. Параллели и сопоставления с Достоевским встречаются почти в каждой публицистической статье Робакидзе, а в романе «Убиенная душа» целая вставная глава посвящена реминисценциям из «Бесов». Характеризуя особенности фантастического реализма Достоевского, Г. Робакидзе подчеркивает, что фантастика в романах писателя исходит из самой реальности, и «это подчас производит гораздо более сильное впечатление, чем все мистические ужасы Эдгара По и вымыслы Гофмана» (с.94).
По мысли Робакидзе, Достоевский создает целый мир двойников, зеркальных отражений, в которых те или иные человеческие качества проявляются в совершенно неожиданных ракурсах, иллюстрируя мысль о многомерности и непознаваемости человеческой натуры, отчего душа «становится битвой стихийных элементов» (с.95). Анализируя роман «Братья Карамазовы», Робакидзе утверждает, что истинным отцеубийцей был Дмитрий Карамазов, хотя формально убил отца Смер-
дяков. Ведь идейным вдохновителем убийства отца был именно Дмитрий. Впрочем, Робакидзе дает мистическую трактовку образа Дмитрия Карамазова и всего романа в целом.
Сопоставляя мировоззренческие системы Достоевского и Ницше, Робакидзе находит общность между ними в идее вечного возвращения, которая трансформировалась у Достоевского как «всебытийность», воплощенная в образе Христа, а у Ницше - как «дионисийность», воплощенная в Дионисе. Робакидзе полагает, что Ницше «не подозревал, что Дионис - языческая ипостась Христа» (с.97). Другими словами, заключает Мария Кшондзер, «Робакидзе снимает противоречие в философии Ницше и пытается объединить эти два миропонимания - христианское и языческое» (с.97).
Говоря о мировоззренческой концепции самого Григола Робакидзе, автор реферируемой книги анализирует цикл статей грузинского писателя «Демон и миф», и в частности статью «Первородный страх и миф» (1992). Робакидзе исходит из субъективно-идеалистических представлений о человеческой сущности как о проявлении божественного начала, окутанного непроницаемой тайной, считает М. Кшондзер и называет подход грузинского писателя общекультурологическим.
И.Л. Галинская
