CC BY
21
Ответ, заключает А. Шмеман, возник гораздо позже (в по-слесталинское время) - только тогда, когда начался возврат именно к нравственным основам русской культуры, но уже обогащенным и страшным опытом. Ибо вечная основа русской культуры, о которой говорил А. Шмеман во всех своих беседах, - то «изображение вечности», которое заповедано было России от начала ее истории и которому русская культура остается верной (с. 317).
Т.Г. Петрова
ЛИТЕРАТУРА И ОБЩЕСТВО
2018.03.012. РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА Х1Х-ХХ1 вв.: МЕТАМОРФОЗЫ СМЫСЛА: Юбилейный сборник научных трудов, посвященный Н.И. Якушину и В.В. Агеносову / Под ред. Кихней Л.Г. -М.: ИМПЭ им. А С. Грибоедова, 2017. - 239 с.
Ключевые слова: Н.И. Якушин; В.В. Агеносов; мотив чумы; А. Пушкин; О. Мандельштам; метаморфозы; революция; А. Блок; М. Булгаков; В. Маяковский; И. Бунин; З. Гиппиус; сенсорная образность; Г. Иванов; А. Солженицын; М. Шолохов.
Сборник научных трудов издан в честь 90-летнего юбилея Н.И. Якушина и 75-летнего юбилея В.В. Агеносова.
Н.И. Якушин - доктор филол. наук, проф., исследователь русской литературы, автор ряда фундаментальных историко-литературных трудов, посвященных литературно-общественному движению XIX в., автор учебников, составитель антологий и сборников1, им подготовлены избранные сочинения Ф.М. Достоевского, Н.А. Некрасова, Н.Г. Помяловского, В.А. Слепцова, С.В. Ковалевской, И.А. Кущевского, В.А. Соллогуба. Он - создатель единственной монографии о жизни и творчестве П. В. Засодимского2, автор
1 Штурманы будущей бури. - М.: Сов. Россия, 1987. - 464 с.; Поэты пушкинской поры. - М.: Люкс: АСТ, 1999. - 288 с.; Русские писатели XIX в.: Большой учеб. справочник. - М.: Дрофа, 2008. - 464 с.; Русская литература XIX в. (первая половина). - М.: Дрофа, 2000. - 464 с.
Якушин Н.И. По градам и весям: Очерк жизни и творчества П.В. Засодимского. - Архангельск: Сев.-Зап. кн. изд-во, 1965. - 302 с.
книг о жизни и творчестве Ф.М. Достоевского1, многих научно-методических трудов и пособий.
В.В. Агеносов - доктор филол. наук, проф., заслуженный деятель науки РФ, член СП Москвы, академик РАЕН и Петровской академии наук и искусств (ПАНИ), иностранный чл.-корр. Русской Академической группы в США, Почетный член Президиума Китайской Ассоциации изучения русской литературы. Основная область его интересов связана с литературой русского зарубежья. Им создана первая в России антология Ди-Пи и второй эмиграции «Восставшие из небытия» (2014)2, написана монография «Литература Я^к^о зарубежья» (1998)3, учебники для вузов4; он также вернул в Россию стихи Л. Алексеевой, О. Анстей, Н. Моршена, И. Буркина, В. Синкевич, прозу Л. Ржевского. Им подготовлено первое на родине издание произведений М. Соловьёва (роман «Когда боги молчат» и фрагмент «Записок советского военного корреспондента» о Финской войне)5.
В. В. Агеносов - один из первых исследователей жанровой парадигмы философской литературы. На эту тему им написаны две монографии6. Созданный под его руководством учебный комплекс «Русская литература ХХ века», адресованный старшим классам средней школы, выдержал 18 изданий общим тиражом свыше 2 млн экземпляров. Несколькими изданиями выходил и учебник «История русской литературы ХХ в.» для вузов, созданный коллективом ведущих ученых страны.
1 Якушин Н.И. Достоевский в Сибири. - Кемерово: Кемер. кн. изд-во, 1960. - 210 с.; Якушин Н.И. Ф.М. Достоевский в жизни и творчестве. - М.: Рус.
слово, 1998. - 128 с.
2
Агеносов В.В. Восставшие из небытия: Антология писателей Ди-Пи и
второй эмиграции. - М.: АИРО-ХХ1; СПб.: Алетейя, 2014. - 736 с.
3
Агеносов В.В. Литература Яш8ко§о зарубежья, (1918-1996). - М.: Терра-спорт, 1998. - 543 с.
4 Агеносов В., Выгон Н., Леденёв А. История литературы русского зарубежья: Первая волна. - М.: Юрайт, 2017. - 365 с.; Агеносов В.В. История литературы русского зарубежья: Вторая и третья волны. - М.: Юрайт, 2017. - 172 с.
5 Соловьёв М. Когда боги молчат. - М.: АИРО-ХХ, 2017. - 336 с.
6 Агеносов В.В. Генезис философского романа. - М.: МГПИ, 1986. - 131 с.; Агеносов В.В. Советский философский роман. - М.: Прометей, 1990. - 300 с.
Книга включает статьи по истории, философии и поэтике русской литературы известных российских и зарубежных ученых, коллег, учеников юбиляров. Издание открывают биографические и научные материалы Н. И. Якушина и В. В. Агеносова.
В статье «"Чумный" пир у Пушкина и Мандельштама: Семантические и ритмико-метрические переклички» Л. Г. Кихней отмечает, что пушкинский гимн в честь чумы Вальсингама - пир со смертью, вызов року. Чума в «Пире...» - не табуированный объект подсознательного вытеснения, но адресат восторженного гимна. «Неизъяснимы наслажденья» в вальсингамовском гимне подспудно мотивируются идеей возрастающей ценности жизни в преддверии гибели. Чем неотвратимее смерть, тем острее переживание бытия, сильнее наслаждение каждым его мгновением, которое может оказаться последним. По Пушкину, только ситуация надвигающейся гибели может стать «игровым полем» для трагического героя, вступающего в неравную борьбу с роком.
У Мандельштама «чумные» мотивы появляются в стихах начала 1930-х годов (ровно через сто лет после «Пира.»). «Поэт, сохраняя пушкинские коннотации семантического комплекса чумы (как непреодолимо трагических жизненных обстоятельств, лежащих за пределами человеческой воли), наполняет его злободневными смыслами. В его стихах чума - болезнь, которой болен ХХ век: это сталинизм в России, фашизм в Италии» (с. 66). Четыре стихотворения Мандельштама: «Я скажу тебе.», «Жил Александр Герцович...», «Фаэтонщик» и «В игольчатых чумных бокалах.» особенно явно «хранят память» о пушкинском «Пире», полагает Л. Г. Кихней, но при этом они включают в себя рецептивные отголоски и других пушкинских стихотворений (в частности, «Бесов», и «Жил на свете рыцарь бедный.»). Мандельштам, выстраивая свою модель поведения поэта - участника «чумного пира» современности - как бы «припоминает» тексты своего великого предшественника, и эти тексты начинают взаимодействовать друг с другом на метатекстовом и подтекстовом уровнях. «Это, как ни парадоксально, максимальное приближение к смерти, вступление на ее территорию, что выражается в мотиве пира со смертью ("Фа-этонщик", "В игольчатых, чумных бокалах."); поединка со смертью (в стихотворении "За гремучую доблесть грядущих веков.") и заклинание смерти музыкой и словом ("Я скажу тебе с послед-
ней...", "Жил Александр Герцович...")» (с. 80). Мандельштам предлагает «проверенные» Пушкиным пути противостояния смерти и хаосу. Он возводит жизненные ситуации к литературным «архетипам», и последние становятся декодирующей системой распознавания происходящего. «Подобный подход к текстам культуры как к вариантам некоего архетипического инварианта вписывается в мандельштамовскую концепцию бытия как вечного возвращения» (там же).
М.М. Голубков в статье «К чему ведут метаморфозы? (Блок, Булгаков, Маяковский)» подчеркивает, что осмысление русской революции и последовавших за ней исторических событий формировало основополагающие аспекты проблематики литературы всего ХХ в. Уже в начале 1920-х годов в литературе складывается концепция революции, жестокая в своей идеологии и противоречивая. «Она строилась на двух взаимоисключающих тезисах: с одной стороны, революция представлялась как ломка коренных основ жизни, ведущая к хаосу, крови, войне, разрушению. С другой стороны, кровь и хаос были оправданы, так как они мыслились неизбежными жертвами, вполне приемлемой платой за обретение новой жизни, основанной на принципах добра и справедливости» (с. 126). В основе этой концепции лежали философские представления, выработанные Серебряным веком и воплощенные в наиболее яркой и завершенной форме А. Блоком в его поэме «Двенадцать» и в серии философско-публицистических статей 1918-1919 гг., в первую очередь «Катилина» и «Крушение гуманизма».
«Революция, по Блоку, - это преображение, метаморфоза, когда из недр старого мира рождается новый мир. Метаморфоза -процесс, независимый от воли людей, за ним стоит стихия, охватывающая все сферы бытия» (с. 127). Революция 1917 г. и есть метаморфоза, случившаяся в мировой истории впервые с начала нашей эры. Именно ей вызваны к жизни «новые гунны», новые варварские массы, нашествие которых разворачивается на глазах людей начала ХХ в. (с. 128). Блок, размышляя о «варварских массах» и «новых гуннах», предполагал, что именно они станут хранителями лучшего, что породила «культура гуманизма», и создадут свою культуру, - именно к этому приведет их метаморфоза, которую они переживают в поэме «Двенадцать». Послереволюционная история, однако, показала противоположное. Философские построения Бло-
ка стали формой самообмана, которому не смогли не поддаться писатели, создававшие вслед за ним художественное воплощение блоковской концепции революции. Писателем, который ее полемически переосмыслил и обнаружил ее иллюзорность, стал М.А. Булгаков. Как показывает М.М. Голубков, в середине 1920-х годов писатель привлек внимание к двум коренным вопросам: что представляют собой «варварские массы», воспетые Блоком, и к чему может сводиться «метаморфоза», которую они, согласно с его гипотезой, должны претерпеть. Повесть «Собачье сердце» можно прочесть как прямой ответ Блоку, как призыв к отрезвлению, призыв преодолеть блоковский самообман (с. 132).
В проблематике этой повести писатель исследует важнейшие социальные вопросы современности, связанные с появлением на исторической арене нового типа личности - массового человека. Лишенный исторической связи с прежней культурой, создававшейся столетиями, не имеющий собственных культурных традиций, дезориентированный в культурном и историческом пространстве, он вступает в своеобразные отношения с представителями традиционной, высокой, элитарной культуры. Вопрос о том, как могут сложиться эти отношения, формирует проблематику повести. Булгаков стремился показать иллюзорность и утопичность представлений Блока о некой изначальной гармонии, которой якобы обладают «новые гунны», и о культуре, которую они могут принести с собой. Шариков, типичный представитель «варварских масс», как их понимал Блок, абсолютно лишался романтического ареола и не оправдывал те ожидания и надежды, которые питала старая русская интеллигенция (с. 133).
К сюжету превращения или оживления (метаморфозы) обращается и В. Маяковский в комедии «Клоп»: через пятьдесят лет после неудачной же-нитьбы Присыпкин, порвавший с классом рабочих, превратился в Пьера Скрипкина. При этом у Булгакова и Маяковского схожие сюжеты формируют и общий тип конфликта: высокоорганизованной творческой личности, человека науки (профессор у Маяковского, профессор Преображенский у Булгакова) и агрессивного, невежественного, темного человека массы. Однако Маяковский и Булгаков принципиально по-разному трактуют причины его появления и совершенно на разных основаниях приходят к его отрицанию (с. 135). Схожесть их позиций вопреки личным и
литературным отношениям обусловлена резким неприятием того социального типа, который был вызван к жизни революционной метаморфозой - типа массового человека. Но Маяковский видел причину его появления в мещанстве, в опасности перерождения рабочего класса, а Булгаков - в люмпене, пролетарии, возомнившем себя хозяином жизни. «Разница же состоит в том, что Булгаков наделяет правом вынести приговор человеку массы творческую личность, творца и гения профессора Преображенского, а с точки зрения Маяковского, такая возможность может принадлежать лишь обществу в целом: решение поместить Присыпкина в клетку зоосада в качестве корма для клопа принимается коллегиально, с помощью машины для голосования» (с. 136).
М. М. Голубков приходит к выводу, что в русской литературе 1920-х годов с самого начала возникла общая концепция революции и определились две принципиально разных ее интерпретации: романтико-утопическая, заявленная А. Блоком, и глубоко пессимистическая, полемичная по отношению к ней, отрицающая философскую идеализацию «человека массы» или «грядущего хама». Ее основоположником выступил М. Булгаков. Парадоксальным образом В. Маяковский сошелся со своим литературным оппонентом в исходном отрицании возможных результатов преображения «нового гунна». (с. 140).
Тема революции продолжена Т.К. Савченко в статье «Глазами очевидцев: Революция в восприятии И. А. Бунина и З.Н. Гиппиус», где сопоставлены их дневниковые записи. До событий 1917 г. Мережковские и Бунин по-разному относились к возможной очередной русской революции. Прошло совсем немного времени - и на революцию, и на послереволюционную Россию они стали смотреть одними глазами. Гиппиус с Буниным теперь сближает общее ощущение гибели страны. Парадигма «Россия» - наиболее употребимая в лексическом словаре обоих писателей революционного времени. «Она пронизывает художественное пространство их дневников, носит универсальный характер и раскрывается через многочисленные бинарные оппозиции: прошлое России - современность, Авель - Каин, рыцари Белого движения - красноармейцы, классический русский язык - современный "новояз", день - ночь, свет - тьма, дух - тело, жизнь - смерть и т.д. К дневнику И. А. Бунина в равной мере можно отнести характеристику Н. Берберовой
"Черных тетрадей" З. Н. Гиппиус: "Исключительный документ исключительной эпохи России"» (цит. по: с. 149).
«Редукция сенсорной образности в поздней лирике Георгия Иванова» - тема статьи А.В. Леденёва. В доэмигрантской лирике Г. Иванов стремился к элегантности формы, широте культурных ассоциаций и сбалансированности выражаемых эмоций. «Эстетизм, "живописность", обилие цитат и реминисценций - вот главные слагаемые его стиля» (с. 160). Одна из наиболее заметных тенденций стилевой эволюции «эмигрантского» Г. Иванова - сокращение объема стихотворений и редукция сенсорно значимой образности, прежде всего визуальной, утверждает А.В. Леденёв. В эмиграции как бы произошло «второе рождение» поэта: «во многом изменился мотивно-тематический состав лирики, а главное - существенно поменялась ее общая тональность. Теперь поэзия приобретает откровенно исповедальный характер, причем на первый план выходят трагедийно окрашенные эмоции - холодное отчаяние, убийственная самоирония, чувство безнадежности» (с. 163). Если прежде Г. Иванова в поэзии привлекали «изысканные» слова и театрально-живописные эффекты, то после пережитой всеми эмигрантами утраты его лирического героя заботит проблема смерти. Умирание становится для его героя единственной «бытийной» реальностью, а конкретные стихи выглядят как вереница «прощаний» - со всем тем, что раньше оправдывало жизнь или придавало существованию хоть какой-то смысл, а теперь обнаружило свою условность и эфемерность. Тема «прощания», которая во многом определяла звучание стихотворения «Глядит печаль огромными глазами.», по мере творческой эволюции утрачивает приметы «элегического» формата. Г. Иванов «намеренно освобождает эту тему от традиционных жанровых атрибутов, жертвуя многими компонентами своего прежнего индивидуального стиля, в том числе "сенсорной отзывчивостью", умением сопрягать в едином тексте реакции разных органов чувств. На смену живописным пейзажам и экзотической образности приходят аскетический пейзажный фон (с явным доминированием синего или "синеватого", белого и черного тонов), лексические повторы (будто предсмертное "бормотание" последних оставшихся слов) и недовершенные синтаксические конструкции» (с. 163).
В статье «"Один день Ивана Денисовича" - "Судьба человека": Две версии национальной истории и народного характера» А.В. Урманов обращает внимание на то, что рассказ Солженицына, оказавший беспрецедентное воздействие и на формирование общественного сознания, и на современный ему литературный процесс, вскоре на несколько десятилетий был отлучен от российских читателей. Близорукая критика поспешила отнести его к образцовым произведениям социалистического реализма. А между тем оба произведения, каждое по-своему, не только не имели ничего общего с соцреалистическим каноном, но поколебали (в случае с «Судьбой человека») и окончательно обрушили (в случае с «Одним днем.») десятилетиями возводимые официальной пропагандой идеологические догмы, на которых и держалось здание соцреалистического искусства. «Они, пусть и с разных сторон ("Судьба. " - находясь внутри контекста советской литературы, "Один день." - скорее, вне его), серьезно поколебали официальную историческую науку, поставив под сомнение мифы и о содержании русской истории ХХ столетия, и о мировоззрении, внутреннем наполнении простого советского человека, о тех ценностных опорах, которые помогли ему преодолеть трагические испытания века» (с. 201).
В сборнике также опубликованы статьи: «Крымская война в русской журналистике и поэзии» (А.В. Фёдоров), «Проблема индивидуализма и его типология в русском социально-политическом романе XIX в.» (К.В. Алексеев), «Проблема русского национального характера в исторических балладах А.К. Толстого (Е.В. Бараш-кова)», «Из истории русской бульварной литературы начала XX в.: Роман графа Амори (Ип.П. Рапгофа) "Возвращение Санина"» (А.М. Грачёва), «Философско-эзотерическая семантика "Звездного венка" М.А. Волошина» (С.М. Пинаев), «Под знаком утопии: А. Белый и В. Маяковский» (О.Р. Темиршина), «Русский исторический роман о петровской эпохе (Д.С. Мережковский, А.Н. Толстой, А.В. Иванов)» (Я.В. Солдаткина), «"Стоял август неслыханного тембра": Е. Замятин о "Всадниках" Ю. Яновского и околороманное пространство произведения» (Л.В. Полякова), «Социализм как счастье женщины во "Втором рождении" Пастернака и подтекст "Песни Миньоны" как разрушитель данного утверждения» (Л.Л. Горелик), «"Код Велимира" и "Поэтический канон" Сергея Бирюкова» (М.Г. Павловец), «К вопросу о "башлачевоведении":
Некоторые замечания» (А.С. Иванов), «"Любите Россию!" - генерал П.Н. Краснов (Литературная деятельность в эмиграции)» (А.А. Ревякина), «"Черт с ними, а я до последнего слова выскажусь": Заметки о неопубликованном архиве харбинского поэта Н.А. Щеголева» (А. А. Забияко), «Русская литература и ценностные ориентации китайской интеллигенции» (Ли Иннань).
Т. Г. Петрова
2018.03.013. ЛИ ИННАНЬ. РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА И ЦЕННОСТНЫЕ ОРИЕНТАЦИИ КИТАЙСКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ // Русская литература XIX-XXI вв.: Метаморфозы смысла: Юбилейный сборник научных трудов, посвященный Н.И. Якушину и В.В. Аге-носову / Под ред. Кихней Л.Г. - М.: ИМПЭ им. А.С. Грибоедова, 2017. - С. 230-237.
Ключевые слова: русская литература; китайская литература; интеллигентная прослойка «ши»; новая китайская интеллигенция; «Движение 4-го мая»; А. Пушкин; М. Лермонтов; И. Тургенев; Ф. Достоевский; Л. Толстой; А. Чехов; М. Горький; гражданственность; морализм; трагедизм; индивидуализм.
Автор статьи Ли Иннань (профессор Пекинского университета иностранных языков) ставит своей задачей показать глубинное влияние, которое оказала русская литература на менталитет китайской интеллигенции нового времени. Так, по признанию известного литературоведа Цянь Гужуна, его «видение и понимание всех вещей в этом мире и даже весь его духовный мир неотделимы от того воспитания», которое дала ему русская литература1.
Произведения русских писателей начали проникать в Китай во второй половине XIX в., но подлинное знакомство состоялось благодаря переводу «Капитанской дочки» А. Пушкина в 1903 г. и последовавшим публикациям «Черного монаха» А. Чехова, отрывков из «Героя нашего времени» М. Лермонтова, рассказов Л. Толстого, М. Горького, Л. Андреева и т.д.
«Слабый ручеек» переводов (по выражению литературоведа Чэнь Цзяньхуа) неуклонно набирал силу, а к 1920-м годам «вылил-
1 Цит. по: Чэнь Цзяньхуа. Китайско-российские литературные связи в ХХ в. - Шанхай: Сюэлинь, 1998. - С. 1.
