CC BY
43
Некоторые замечания» (А.С. Иванов), «"Любите Россию!" - генерал П.Н. Краснов (Литературная деятельность в эмиграции)» (А.А. Ревякина), «"Черт с ними, а я до последнего слова выскажусь": Заметки о неопубликованном архиве харбинского поэта Н.А. Щеголева» (А.А. Забияко), «Русская литература и ценностные ориентации китайской интеллигенции» (Ли Иннань).
Т.Г. Петрова
2018.03.013. ЛИ ИННАНЬ. РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА И ЦЕННОСТНЫЕ ОРИЕНТАЦИИ КИТАЙСКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ // Русская литература XIX-XXI вв.: Метаморфозы смысла: Юбилейный сборник научных трудов, посвященный Н.И. Якушину и В.В. Аге-носову / Под ред. Кихней Л.Г. - М.: ИМПЭ им. А.С. Грибоедова, 2017. - С. 230-237.
Ключевые слова: русская литература; китайская литература; интеллигентная прослойка «ши»; новая китайская интеллигенция; «Движение 4-го мая»; А. Пушкин; М. Лермонтов; И. Тургенев; Ф. Достоевский; Л. Толстой; А. Чехов; М. Горький; гражданственность; морализм; трагедизм; индивидуализм.
Автор статьи Ли Иннань (профессор Пекинского университета иностранных языков) ставит своей задачей показать глубинное влияние, которое оказала русская литература на менталитет китайской интеллигенции нового времени. Так, по признанию известного литературоведа Цянь Гужуна, его «видение и понимание всех вещей в этом мире и даже весь его духовный мир неотделимы от того воспитания», которое дала ему русская литература1.
Произведения русских писателей начали проникать в Китай во второй половине XIX в., но подлинное знакомство состоялось благодаря переводу «Капитанской дочки» А. Пушкина в 1903 г. и последовавшим публикациям «Черного монаха» А. Чехова, отрывков из «Героя нашего времени» М. Лермонтова, рассказов Л. Толстого, М. Горького, Л. Андреева и т.д.
«Слабый ручеек» переводов (по выражению литературоведа Чэнь Цзяньхуа) неуклонно набирал силу, а к 1920-м годам «вылил-
1 Цит. по: Чэнь Цзяньхуа. Китайско-российские литературные связи в ХХ в. - Шанхай: Сюэлинь, 1998. - С. 1.
ся в своего рода движение в среде революционной интеллигенции», - вспоминал известный писатель Мао Дунь в своей статье «Гоголь в Китае» (с. 230).
В 1910-1920-е годы в роли переводчиков, издателей, исследователей выступали такие крупнейшие представители китайской литературы, как Лу Синь и его брат Чжоу Цзожэнь, а также Цюй Цюбо, Мао Дунь, Тянь Хань и др. Эта когорта «властителей дум» с энтузиазмом пропагандировала русскую литературу в своих статьях и выступлениях перед широкой аудиторией.
Такой «запал» в отношении к русской, а затем и советской литературе, пройдя через тяжелые для Китая 1930-1940-е годы, «через апогей китайско-советской дружбы» в 1950-е и поворот на 180 градусов в период «культурной революции», снова зажег читательский интерес в 1980 е годы. Было переведено около 10 тыс. произведений, созданных более чем тысячью авторов (включая русских классиков и современных писателей), хотя «официальные отношения между странами еще продолжали находиться в состоянии политической и идеологической конфронтации», - подчеркивает Ли Иннань. И факт сам по себе говорит о том, что было бы «неправомерно объяснять особое отношение к русской литературе в Китае только политическими и идеологическими причинами». Автор статьи полагает, что глубинное влияние русской литературы в Китае можно рассматривать как специфическое социокультурное явление, обусловленное тем, что русская литература оказалась «в нужное время в нужном месте» (с. 231).
«Нужным временем» стало начало ХХ в., когда «в недрах закостенелой системы вызревали новые социокультурные институты (образовательные учреждения, газеты, печать нового типа и т.п.). Новая формация китайской интеллигенции шла на смену прежней интеллигентной прослойке "ши". Последняя в течение двух тысяч лет была главным носителем и опорой традиционной конфуцианской культуры. Отличительной особенностью "ши" являлась укорененность этой социальной группы в структуре управления государством... благодаря чему независимые в древности интеллектуалы и философы постепенно оказались в одной связке с бюрократической системой» (с. 231).
Разложение традиционной системы поставило новое поколение китайской интеллигенции в ситуацию, подобную российской.
Развал Цинской империи положил конец существованию «ши». Суть этого понятия кардинальным образом трансформировалась -речь шла о поиске выхода из национального кризиса. «Что делать?», «Кто виноват?» - эти «проклятые вопросы» русских интеллигентов стали актуальными и для китайцев. Именно в произведениях русской литературы китайцы, ищущие «свежие голоса в чужих странах» (по выражению Лу Синя), находят ответ на волнующие их вопросы (с. 232). Например, известный писатель и поэт Го Можо в предисловии к «Нови» Тургенева с горячностью утверждал: «Если имена, фамилии и географические названия в этой книге заменить на китайские, если вместо сигар представить опиумные трубки, вместо водки - хуадяо, вместо игральных карт -мадзян, то разве не скажете вы, что русские чиновники точь-в-точь такие, как наши китайские, и что простые люди в России точь-в-точь такие же, как в Китае?»1
Подобные аналогии все более привлекали внимание писателей, деятелей искусства. Так, литературовед Чжэн Чжэнь-до сопоставлял поколения «отцов и детей» у Тургенева с китайскими «отцами и детьми» 1920-х годов; драматург и переводчик Тянь Хань, обращаясь к русской общественной мысли 1930-1940-х годов, проводил параллель с явлениями кардинальной трансформации общества в Китае в преддверии «Движения 4 мая». Последнее характеризовалось отрицанием собственных традиций, определенным культурным нигилизмом, ориентацией на создание новых культурных авторитетов, и в их ряду почетное место заняла русская литература. Ли Иннань подчеркивает, что восприятие нового «с помощью уподобления» было особенно важным для Китая, «только-только выходившего из состояния средневековой замкнутости, оторванности от внешнего мира» (с. 233). Аналогии между Россией и Китаем, как правило, проводились не в пользу последнего. Таковы высказывания Лу Синя, Чжоу Цзожэня, Ван Тунчжао и др.
Какие же ценности русской литературы оказались наиболее близки сердцам китайских интеллигентов? - задается вопросом Ли Иннань и в ответе формулирует основные положения, соотносимые
1 Цит. по: Чень Цзяньхуа. Китайско-российские литературные связи в ХХ в. - Шанхай: Сюэлинь, 1998. - С. 81.
с идеалами и установками «Движения 4-го мая» (вспыхнувшего в 1919 г.).
В первую очередь, это - гражданственность, дух служения Отчизне, иными словами, «ярко выраженное чувство социальной ответственности», единство «художественной и социальной совести...»1. В самом начале ХХ в. Лу Синь в статье «О демонической силе поэзии», представляя китайским читателям поэзию Пушкина и Лермонтова, выразил надежду на то, что и в Китае появятся такие же духовные борцы (с. 234). В этом свете примечательно, что одним из самых популярных произведений Пушкина становится не «Евгений Онегин», а «Письмо к Чаадаеву». В романтически-приподнятом ключе о поэтах, «пожертвовавших собой ради общества», вспоминал профессор Пекинского университета Ли Дачжао в статье «Русская литература и революция» (1918).
Другое важнейшее свойство русской литературы Х1Х в. - ее морализм, дидактичность - оказалось сродни моралистическим традициям китайской литературы и общим представлениям о роли этики в переустройстве общества. Один из лидеров Движения за новую культуру проф. Чэнь Дусю отмечал, что «этическое прозрение - это самое полное и конечное прозрение» (с. 234). Более того, именно под углом морализма оценивалось значение многих русских классиков. Произведения Л. Толстого, по мнению Мао Дуня, несут в себе «квинтэссенцию морали», и в этом их ценность. В том же ключе о романе Н. Чернышевского «Что делать?» размышлял Тянь Хань (с. 234).
«Движение 4-го мая» утверждало идеалы демократизма и гуманизма. Именно под влиянием русской литературы в литературе Китая было усвоено понимание цели художественного творчества как объяснения и критики жизни. Это способствовало выдвижению девиза «Искусство во имя человеческой жизни», написанного на знамени «Движения за новую литературу» в 20-е годы ХХ в. (с. 235). О «постижении смысла человеческой жизни» как главной цели художественного творчества размышляли Мао Дунь (в статье «Эпохальное значение Чехова») и др. Инициаторы литературы «4 мая» постоянно критиковали китайскую традиционную литера-
1 Ван Цзяньчжао. Литературные контакты Китая и России. - Гуйлинь: Лицзян чубаньше, 1999. - С. 40.
туру как «негуманистическую», прокладывая с помощью этой критики путь к творчеству «во имя жизни человеческой» (Лу Синь)1.
Понятие «человеческой литературы», базируясь на развитии личностного начала, вместе с этим увязывалось с ее стремлением вырваться из рамок традиционного социума, скованного конфуцианскими нормами отношений, и утвердить право на индивидуальность. «Дух индивидуализма сплетался в тугой узел с духом свободы»2.
Во многих произведениях русской литературы китайская молодежь также находила для себя образцы: «Свободолюбие романтических произведений Пушкина и Лермонтова, неоромантизм молодого Горького оказались созвучными эпохе. Анализируя отличие творчества Горького от классического романтизма, известный критик Чжоу Ян подчеркивал, что в произведениях Горького звучит "призыв к свободе и пламенный протест против рабского состояния в реальной жизни"» (цит. по: с. 235).
Ли Иннань отмечает, что китайцев завораживал и трагизм русской литературы. Трагедийность находили даже у Тургенева - в его произведениях любовь, революция и сама человеческая жизнь предстают как трагедия, а читатели видят «реальную обстановку целой эпохи», ощущают «вечную человеческую скорбь» (Ху Юй. «Тургенев - фаталист») (с. 236). О «философии страдания» Достоевского писал переводчик Гэн Цзичжи, подчеркивая, что гуманизм писателя заключен в убеждении, что «страдания могут родить любовь и веру» (цит. по: с. 237). Другой исследователь - Тянь Хань, будучи увлечен теорией «географического детерминизма», приписывал появление этого качества особенностям сурового климата и «мрачной природы». Однако во всех случаях трагедийность воспринималась как качество сугубо положительное и крайне необходимое для новой китайской литературы» (с. 236). При этом подчеркивался позитивный характер русской трагедийности и ее необходимость в Китае. «Дух трагедии, страданий и мученичества. оказал в свое время великое влияние на русских, и он же крайне необходим для сегодняшнего китайского общества», - указывал писатель Ван Тунчжао (цит. по: с. 237).
1 Лу Синь. Полн. собр. соч. - Пекин: Женьминьвэньсюэ чубаньше, 1981. -Т. 4. - С. 432.
2 Гао Сюйдун. Литература «4 мая» и традиции китайской литературы. -Цзинань: Изд-во Шаньдунского ун-та, 2000. - С. 24.
Анализируя изменения в китайской литературе, произошедшие под влиянием русской, Чжэн Чжэньдо указывает: во-первых, китайская литература обратилась к правдивости, которой ей недоставало; во-вторых, «наша бесчеловечная литература стала человечной»; в-третьих, «наша безличностная, бесхарактерная литература изменилась в сторону изображения личности, приблизилась к человеческой жизни»; в-четвертых, произошла демократизация литературы и, наконец, в-пятых, «наша литература стала трагедийной»1.
Этот анализ остается обоснованным и в наши дни. «Хотелось бы только уточнить, что взаимодействие литератур совершается не от предмета к предмету, а опосредствованно - через человеческое восприятие, через культурный менталитет и систему ценностных ориентаций соответствующих культур» (с. 237), - заключает Ли Иннань.
А.А. Ревякина
2018.03.014. АВТУХОВИЧ Т. ЖИЗНЬ В УТОПИИ И ПОСЛЕ НЕЕ, ИЛИ РИТОРИКА УТОПИЧЕСКОГО ДИСКУРСА И МАССОВОЕ СОЗНАНИЕ // Истинность и ложность утопии. Вопросы утопических дискурсов. - 81еШое, 2016. - С. 191-206.
Ключевые слова: утопия; массовое сознание; утопический дискурс; постмодерн; С. Алексиевич.
В основе советской утопии, замечает Татьяна Автухович (Естественно-гуманитарный университет в г. Седльце, Польша), - инверсия традиционных мифологических представлений. Так, миф о Творении отражен в идее создания нового мира и нового человека, утрачивающего родителей, но обретающего Великую семью. Архе-типическое противопоставление Космоса и Хаоса находит соответствие в оппозиции «свой» / «чужой», определявшей классовое мышление советских людей и их отношение к другим странам. Идея жертвенного служения, представленная в истории Иисуса Христа, преломилась в образе «советского человека», готового пожертвовать всем ради коммунистической утопии. Программа воспитания нового человека содержала в себе отголосок религиозной
1 Чжэн Чжэньдо. Причины развития русской литературы и ее влияние // Преобразование: Альманах. - Шанхай, 1920. - Т. 3, № 4. - С. 88-97.
