CC BY
24
ниями предшествующий ему приход Христа» (3, с. 836). И. А. Есаулов констатирует глобальную трансформацию, при которой пасхальный православный архетип замещается советским вариантом рождественского архетипа. Ленин отличается от своего евангельского антагониста тем, что он не нуждается в воскресении, ибо - в субстанциальном смысле - никогда не умирал («живее всех живых»). Коммунистическая мифология сохраняла удивительную устойчивость своего инварианта, где отдельные вариации лишь поддерживали стабильность центрального советского мифа.
Список литературы
1. Богатырев Д.К. Новозаветное откровение во встречах с религиями и культурами // Христианство: Pro et contra, антология. - СПб.: РХГА, 2017. - С. 7-54.
2. Есаулов И. А. Оппозиция Закона и Благодати и магистральный путь русской словесности // Русская классическая литература в мировом культурно-историческом контексте. - М.: Индрик, 2017. - С. 13-42.
3. Есаулов И. А. Религиозный вектор советской культуры // Христианство: Pro et contra, антология. - СПб.: РХГА, 2017. - С. 805-838.
4. Захаров В.Н. Русская литература и христианство // Христианство: Pro et contra, антология. - СПб.: РХГА, 2017. - С. 797-804.
5. Ужанков А.Н. Древнерусская словесность в мировом контексте // Русская классическая литература в мировом культурно-историческом контексте. - М.: Индрик, 2017. - С. 43-71.
2018.03.011. ШМЕМАН А. ПРОТОПРЕСВИТЕР. ОСНОВЫ РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ: БЕСЕДЫ НА РАДИО СВОБОДА, 1970-1971 / Сост. Дорман Е.Ю.; предисл. Седаковой О.А.; подгот. текста и коммент. Васильевой М.А., Дорман Е.Ю., Терентьева Ю.С. - М.: Изд-во Православного Свято-Тихоновского гуманит. ун-та, 2017. -416 с.
Ключевые слова: русская культура; литература; А.С. Пушкин; Л. Толстой; Ф.М. Достоевский; Серебряный век.
В книге впервые опубликован цикл радиобесед христианского мыслителя и проповедника о. Александра Шмемана (19211983), в которых он размышляет об основных категориях русской культуры. Кроме цикла, состоящего из 31 беседы (самая первая из них не была найдена), в издание вошли еще несколько его радиобе-
сед из других циклов и лекция о Чехове, которую А. Шмеман часто читал в разных аудиториях.
Открывается сборник докладом «Духовные судьбы России», прочитанным на русском симпозиуме в церкви Казанской Божьей Матери в городе Си-Клифф, штат Нью-Йорк, в апреле 1977 г. Доклад, по мнению составителя Е.Ю. Дорман, «как нельзя лучше представляет интуиции отца Александра о русской культуре, подробно разворачивающиеся в самих беседах», при этом она обращает внимание на то, что культура для Шмемана в первую очередь выражалась в литературе (с. 17).
В предисловии «Семидесятые: В поисках утраченной души» О.А. Седакова отмечает, что культурное возрождение, которое начинается в 1970-е годы, А. Шмеман видел «подвешенным над бездной разочарования». Он понимал «этот совершенно новый для советской России пафос культуры (гуманитарной культуры) как свободы, как человечности», начинались «поиски страной, народом своей души» (так видел культурное сопротивление Шмеман), «необходимость снова обрести свое исходное, родное ощущение все-мирности» (с. 6, 7).
Мыслитель говорил о странном, трагическом положении русской послепетровской культуры в общем ансамбле общества, о ее хрупкости и о заключенных в ней парадоксах, об одновременном действии трудно соединимых направлений. Он писал о том, что Пушкин, «наше все», «фактически не имел последователей среди русских писателей; его уникальная позиция - в частности, в отношении культуры ("Он единственный, кто не усомнился в "нужности" культуры", как говорит Шмеман) - осталась никем не воспринятой» (с. 8).
Самым христианским произведением русской словесности он, вслед за Г.П. Федотовым, считал «Капитанскую дочку», а выбор «религия - или культурное творчество» (в судьбе Н. Гоголя, Л. Толстого и др.) не вызывал у него никакого сочувствия: он видел в нем одну из хронических опасностей русской культуры
(с. 11).
В лучшем, что создано русской литературой, по мысли А. Шмемана, «нет гордыни, зато всегда присутствует острое чувство греха и покаяния. Есть в ней настоящая, осуществленная духовная свобода человека» (с. 49). Первое, что поражает в развитии
русской культуры, это «почти немедленное ее вступление в свой собственный "золотой век", характер ее созревания как своеобразного "взрыва"» (с. 101). Второе отличительное и тоже чудесное свойство - это то, что русская литература создавалась в результате именно глубочайшей «культурной революции», которую осуществил Петр I. И третье чудо - знаменитый дар «всемирной отзывчивости», о котором говорил в своей «Пушкинской речи» Достоевский и которым с самого начала отмечена русская культура на ее вершине, достигнутой в XIX в.
Но за предшествовавшие века «молчания» Древняя Русь накопила огромный духовный и интеллектуальный опыт, который не находил себе языка выражения. На последней глубине этот опыт Древней Руси «был частью общеевропейского, общехристианского опыта», который «по самой своей природе был опытом универсальным» (с. 105). Только связь с миром, акцентирует внимание А. Шмеман, могла дать древнерусскому опыту, древнерусской мечте их подлинный «контекст», возможность выражения и воплощения, которое своего высшего выражения достигло в творчестве Пушкина (с. 106).
Разгадку «тайны» Пушкина, его исключительного, единственного места в русской культуре А. Шмеман усматривает в том, что он «был, может быть, единственным великим русским писателем, который не усомнился в "нужности" культуры и не искал ни оправданий ее, ни обвинений», он «не был подвержен тому разъедающему, глубинному сомнению, которое вошло в нашу культуру сразу же после его смерти» (с. 111).
Пушкин - наше «все», потому что он «создал» Россию, «воплотил в своем творчестве и тем самым как бы оформил и явил, показал»; он «видел и хрупкость этого "целого", подверженность его действию стихий, некоей соприродной России метели; чувствовал он ее и как бы вздернутой на дыбы над бездной - и твердо знал, что эту бездну необходимо заполнить культурой, которая только и может сохранить "целое" от распада и растворения в стихии» (с. 115).
Трагедия русской культуры, по мысли А. Шмемана, в том, что она в этой «целостности» за поэтом не последовала: «Пушкин хотел строить культуру, веря и зная, что в ней воплощается Россия», русская культура после него «захотела строить саму жизнь,
спасение души и мира, обновление общества», и в этом «ее величие и ее трагедия» (с. 116).
Над русской культурой надолго воцарились «идеологии», борющиеся одна с другой, каждая из которых провозглашает свою единственность и абсолютность. Самым поразительным явлением внутри этой культуры А. Шмеман признает «парадоксальное наличие и повторение в ней - отречения от самой культуры, отрицания культуры во имя других, признаваемых абсолютными ценностей» (с. 124). Гоголь сжег вторую часть «Мертвых душ» во имя религии; Писарев и Добролюбов отрицали культуру во имя абсолютного переустройства мира, Толстой - во имя нравственности. По существу «все это было отрицание во имя той или иной утопии».
А. Шмеман подробно прослеживает эти отречения (отрицание культуры во имя прагматизма, во имя религии, во имя социальной утопии), ибо в них «выявилась своеобразная диалектика русского самосознания, вплоть до наших дней» (с. 125).
В середине XIX в. культуру стали измерять степенью приносимой ею пользы. В предпочтении культуре «пользы» «сошлись и прагматический пафос Чернышевского, и разрушительный задор Писарева и Добролюбова, и народничество, и презрение к "стишкам" Смердякова, и опрощенство Толстого, и, наконец, мечта о какой-то специфической "пролетарской культуре"». Подлинная культура стала казаться «бесполезной», а «культурой» стали называть самый упрощенный и часто поверхностный прагматизм (с. 127, 128). Измученные чувством вины преемники Пушкина решили, что нужно культуру снизить до уровня народа. Внутри самой культуры произошло раздвоение: одна ее часть принципиально обратилась в сторону народной пользы и во имя нее отреклась от утонченной подлинной культуры, составившей другую ее часть.
С Достоевского и Толстого, подчеркивает А. Шмеман, «началось освобождение русской культуры от внутренней, психологической ее порабощенности военно-бюрократической и революци-онно-интелллигентской частями России, на которые она распалась после смерти Пушкина» (с. 150). Толстого с Пушкиным роднит «чуткость совести, открытость к моральному, нравственному восприятию мира и личности», «сердцевина восприятия мира» у них состоит не только в его приятии, но и в признании, что над ним абсолютно царит нравственный закон (с. 157). И у Пушкина, и у Тол-
стого над культурой и сознанием ее ценности царит совесть. У Пушкина «она не успела разъесть, сжечь, испепелить саму культуру», тогда как Толстой во имя совести отрекся от нее: «Когда ему стало ясно, что и сама культура есть уступка тому духу лжи и условности, который она призвана преодолеть, Толстой сбросил ее со счетов. И не так уж важно, каким "учением" он ее заменил... его уход был уходом не только от культуры, семьи и общества, но также и от "толстовства"» (с. 158-159).
Такого разлада между творцом и человеком веры совсем не было у Достоевского. Он не страдал сомнениями в цели и смысле творчества, в том, нужно оно или не нужно. «Ему никогда не приходило в голову, как, скажем, Гоголю или Толстому, что, может быть, лучше совсем не писать, что литература отвлекает от "единого на потребу", что она - тщета и суета сует. Напротив, то, что мучило Гоголя и Толстого в поздний период, то для Достоевского было, пожалуй, единственным путем к излечению, к "цельности": только в творчестве он уходил от мучительной раздвоенности, от которой страдал всю жизнь» (с. 162), - полагает А. Шмеман.
Достоевский считал пушкинского «Пророка» заветом культуре и был абсолютно убежден, что писатель призван не к чему другому, как только к тому, чтобы «глаголом жечь сердца людей»; культура поднята у него на высоту пророческого служения. И здесь А. Шмеман отмечает органическое родство между Достоевским и Пушкиным, утверждая, что между Евгением из «Медного всадника» и героями Достоевского больше общего, чем между героями Гоголя или Толстого и героями Пушкина, что Герман из пушкинской «Пиковой дамы» и «Игрок» Достоевского - люди «того же духовного склада» (с. 164).
Пушкина и Достоевского роднит то подлинное, глубокое отношение к культуре, что и определяет их творческое здоровье, которое противопоставляет их обоих, по мысли А. Шмемана, другой линии русской культуры - той, которая пошла от Гоголя и Лермонтова, где сомнению был подвергнут сам источник творчества. Эта линия протянулась до Толстого, определив его культурный нигилизм. Поэтому новая глава в истории русской культуры и русского культурного самосознания началась с Достоевского, а не с Толстого; «без Достоевского ни русскую, ни даже мировую культуру в ее современном развитии понять нельзя» (с. 165).
Русская культура ХУШ-Х1Х вв. в основе своей была занята проблемами добра и зла; она безоговорочно мерила себя некоторой абсолютной иерархией ценностей. Это признание главным нравственного, а не только эстетического критерия культуры, и составляло фундамент внутреннего единства русского культурного самосознания, определило его основоположный принцип. «Именно этот принцип, - утверждает А. Шмеман, - и оказался если не отброшенным до конца в творчестве Серебряного века, то во всяком случае сильно замутненным» (с. 173). Все то, чем была полна литература Серебряного века, окрашенная в мистические тона, было далеко от того, о чем, хотя и по-разному, с таким духовным накалом говорило творчество и Гоголя, и Достоевского, и Толстого.
Старая русская культура была солидарной в сопротивлении жестокости, насилию, несправедливости, бесчеловечности. «Новое сознание» - при всех его увлечениях апокалипсическими зорями, рождением нового мира, музыкой будущего - «перестало замечать того "страдающего человека", который на протяжении двухсот лет в разных видах царил в русской литературе и делал ее на все века больше, чем литературой» (с. 176).
Основную трагедию русской культуры XX в. А. Шмеман усматривает в странном уходе от нравственного критерия, на котором до конца XIX в. держалось внутреннее единство русской культуры и русского культурного сознания (с. 183). Творцы Серебряного века начали с того, что себя провозгласили пророками и теургами. «На деле же их творчество отразило распад нравственного сознания, простерло над Россией некий туман двусмыслицы и соблазна, которые в момент страшного испытания лишили ее нравственной силы» (с. 186).
Культурное самосознание России оказалось неподготовленным к той самой буре, которую оно же призывало и которой оно в своем мистическом максимализме грезило два-три десятилетия. Новые и старые писатели и деятели искусства, оставшиеся в стране, принялись в 1920-е годы размышлять над случившимся - «и вынуждены были прервать свои размышления под грозным окриком и приказом воцарившегося вскоре Сталина. И настоящего ответа на страшный вызов, брошенный неслыханным обвалом всей русской культуры, русского культурного самосознания, в сущности, дано не было» (с. 177).
Ответ, заключает А. Шмеман, возник гораздо позже (в по-слесталинское время) - только тогда, когда начался возврат именно к нравственным основам русской культуры, но уже обогащенным и страшным опытом. Ибо вечная основа русской культуры, о которой говорил А. Шмеман во всех своих беседах, - то «изображение вечности», которое заповедано было России от начала ее истории и которому русская культура остается верной (с. 317).
Т.Г. Петрова
ЛИТЕРАТУРА И ОБЩЕСТВО
2018.03.012. РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА Х1Х-ХХ1 вв.: МЕТАМОРФОЗЫ СМЫСЛА: Юбилейный сборник научных трудов, посвященный Н.И. Якушину и В.В. Агеносову / Под ред. Кихней Л.Г. -М.: ИМПЭ им. А С. Грибоедова, 2017. - 239 с.
Ключевые слова: Н.И. Якушин; В.В. Агеносов; мотив чумы; А. Пушкин; О. Мандельштам; метаморфозы; революция; А. Блок; М. Булгаков; В. Маяковский; И. Бунин; З. Гиппиус; сенсорная образность; Г. Иванов; А. Солженицын; М. Шолохов.
Сборник научных трудов издан в честь 90-летнего юбилея Н.И. Якушина и 75-летнего юбилея В.В. Агеносова.
Н.И. Якушин - доктор филол. наук, проф., исследователь русской литературы, автор ряда фундаментальных историко-литературных трудов, посвященных литературно-общественному движению XIX в., автор учебников, составитель антологий и сборников1, им подготовлены избранные сочинения Ф.М. Достоевского, Н.А. Некрасова, Н.Г. Помяловского, В.А. Слепцова, С.В. Ковалевской, И.А. Кущевского, В.А. Соллогуба. Он - создатель единственной монографии о жизни и творчестве П. В. Засодимского2, автор
1 Штурманы будущей бури. - М.: Сов. Россия, 1987. - 464 с.; Поэты пушкинской поры. - М.: Люкс: АСТ, 1999. - 288 с.; Русские писатели XIX в.: Большой учеб. справочник. - М.: Дрофа, 2008. - 464 с.; Русская литература XIX в. (первая половина). - М.: Дрофа, 2000. - 464 с.
Якушин Н.И. По градам и весям: Очерк жизни и творчества П.В. Засодимского. - Архангельск: Сев.-Зап. кн. изд-во, 1965. - 302 с.
