CC BY
16
добный анализ также проведен для концептов «отчаяние» и «одиночество». Исследователь заключает, что в целом в произведении концепты чаще выражаются, чем обозначаются; для их реализации часто используются различные типы метафор; концептосферу произведения формируют его идея и тема.
М.И. Киосе
2018.01.032-035. ЗНАКИ КУЛЬТУРЫ В ЯЗЫКЕ И ДИСКУРСАХ: (На примере польского и русского языков). (Обзор).
2018.01.032. ЕНДЖЕЙКО Э. Синтаксис текстов как параметр изменений в культуре, языке и коммуникации в ХХ веке // Gramatyka a tekst / Pod red. Fontanskiego H., Lubochy-Kruglik J. - Katowice, 2016. - T. 6. - S. 7-37.
2018.01.033. MALYSA O., ZYCH A. Как в детективе или как в кино: Жанровые соотнесения в романах Татьяны Устиновой // Grama-tyka a tekst / Pod red. Fontanskiego H., Lubochy-Kruglik J. - Katowice, 2016. - T. 6. - S. 67-86.
2018.01.034. УРЖА А.В. Переводной текст для детей как семанти-ко-грамматическое единство: Феномен «Мэри Поппинс» Б. Заходе-ра // Gramatyka a tekst / Pod red. Fontanskiego H., Lubochy-Kruglik J. -Katowice, 2016. - T. 6. - S. 145-162.
2018.01.035. ШАПКИНА О.Н. Отражение культурных ценностей польского общества в польской языковой картине мира // Славянские языки и культуры в современном мире: 3-й Междунар. симпозиум: Труды и материалы (Москва, 23-26 мая 2016 г.): К юбилею декана филол. фак-та МГУ профессора Марины Леонтьевны Рем-нёвой. - М., 2016. - С. 333-336.
Ключевые слова: текст и культура; языковая картина мира; культурные ценности; адресат текста; язык публицистических текстов; социально-культурные основания языковых изменений; прецедентные феномены; современный российский (женский) детектив; переводной текст в культуре.
Э. Енджейко (032) исследует коммуникативно-стилевые синтаксические изменения, произошедшие в польской публицистике с начала ХХ в. до настоящего времени. Автор исходит из того, что любые инновации в языке, в том числе в области синтаксиса, в той или иной степени определяются лингвистическими факторами:
«Это соотносится с тем, что весь дискурсивный потенциал langue входит в состав понимаемой широко подсистемы культуры, которая формирует прагматику коммуникации» (032, с. 9). Публицистика в прессе рассматривается Э. Енджейко как «стилевой центр» публичного дискурса, в частности потому, что именно пресса на протяжении ХХ в. являлась важным нормообразующим фактором письменной формы языка.
Анализ показывает, что в течение четырех периодов ХХ в.1 синтаксис в польской публицистике демонстрировал волнообразную интерференцию норм, с одной стороны, письменной и устной, с другой - официальной и неофициальной (разговорной) речи. Тексты начала ХХ в. еще отличаются стилистической возвышенностью и тягой к «художественности», свойственным публицистике XIX столетия. Пафосные, эмоционально насыщенные риторические конструкции, манерная метафорика - это признаки публицистического дискурса, сближающие его с нормами художественного стиля того времени: «Gdy zolnierz pod jarzmem zbroi upadai ze znuzenia, wtedy wolai mu przydrozny giaz: pro Patria consumer!» «Когда солдат под тяжестью амуниции падал от изнеможения, тогда к нему взывал придорожный камень: совершаю это во имя Родины!»2 (там же, с. 16; пример из источника: «Tçcza», 1929). В течение всей первой половины ХХ в. синтаксис остается повышенно эмоциональным: широко употребляются знаки субъективной модальности, экспрессивные и усложненные сравнения, риторические вопросы. Этот стиль свидетельствует об общественном дидактизме польской публицистики данного периода. Заметна также склонность к «интеллектуальному синтаксису» - к развернутым сложным предложениям с многократной сочинительной и подчинительной связью, с инверсией (там же, с. 14).
В последующий период (между двумя мировыми войнами) наблюдается отход от экспрессивного инверсионного порядка слов к нейтральному, грамматически упорядоченному; вместе с тем
1 Автором выделены следующие временные периоды: 1900-1914; 1919—
1939; 1945—1989; 1989—2000. — Прим. реф.
2
Автор реферата благодарит зав. Отделом научного сотрудничества ИНИОН РАН, канд. филол. наук В.И. Герасимова за помощь в переводе иллюстративного материала с польского языка на русский. — Прим. реф.
предложения укорачиваются, уменьшается роль многосложного паратаксиса и возрастает частотность вводных слов.
После Второй мировой войны в польской публицистике проявляется тяготение к схематическому синтаксису, связанному, в частности, с интенсивной номинализацией предложений. Это результат официальности языка новой власти, его тяготения к формально-деловому стилю.
После 1989 г. происходит поворот от официальности к разговорности, что также обусловлено социально-культурными изменениями - демократизацией жизни и политики, доминированием массовой культуры, сближением норм устной и письменной речи, в том числе в области синтаксиса, а также возрастающим влиянием аудиовизуальных медиа на нормы словоупотребления. Исследования подтверждают преобладание коротких или осложненных в небольшой степени предложений.
Модальная маркированность предложений в польской публицистике также имела волнообразный характер на протяжении ХХ в.: от относительной нейтральности в начале столетия к ее росту в середине и ослаблению в последнее десятилетие. Модальность вписывается в текст разными способами: данная категория выражается не только модальными сказуемыми, но также грамматическим наклонением, апеллятивными конструкциями, экспрессивно-оценочными сказуемыми. Таким образом, широко понимаемая модальность проявляется в тексте изотопически, и ее распознание адресатом требует знаний о мире и понимания культурных кодов.
Анализируется также роль синтаксических заимствований -фразеологизированных аналитических единиц. Э. Енджейко отмечает переход от заимствований из русского и немецкого языков, что было свойственно началу прошлого века, к использованию англоязычных сочетаний и их моделей. При этом в одном фразеологизме могут соединяться английские и польские слова: credit bank, top modelka, lame mowa букв. хромой язык / хромая речь.
В целом линию развития синтаксиса в польской печатной публицистике ХХ в. автор определяет как обусловленное социально-культурными изменениями движение от риторических конструкций, сложных и эмоционально окрашенных, к официальному стилю и затем - к разговорному.
В докладе О.Н. Шапкиной (035) через сочетаемость существительного wolnosc и обозначаемого им понятия «свобода» анали-
зируется значение этого понятия для культурно-языкового сознания поляков. Исследования показывают, что это слово является одним из самых значимых для носителей польского языка, наряду со словами rodzina «семья», dom «дом», przjazn «дружба», milosc «любовь». Социальные опросы подтверждают, что ценность, обозначаемая словом wolnosc, занимает в сознании поляков особое место. Характерно, что и у других народов элемент 'свободолюбие' является непременным элементом стереотипа поляка.
Устойчивая, воспроизводимая сочетаемость этого существительного раскрывает признаки 'свободы' в языковой картине мира. В XVI-XVII вв. существовали выражения ziota wolnosc, wolnosc szlachecka «золотая свобода», «шляхетская свобода», обозначавшие очень значительные для того времени привилегии польской шляхты. В дальнейшем слово связывалось с борьбой за национальную независимость. В последние десятилетия ХХ в. тема свободы стала центральной в общественно-политической жизни страны. Самый известный лозунг тех лет - «Nie ma wolnosci bez " Solidarnosci" » «Без "Солидарности" нет свободы». В современном языке многие словосочетания фиксируют абсолютный характер свободы: wolnosc zupeina, cailkowita, wieczysta «свобода полная, абсолютная, вечная». о ценности свободы свидетельствуют сочетания: wytgeskniona wolnosc «желанная свобода», bronic, strzec wolnosci «защищать, беречь свободу», pragnqc wolnosci «жаждать свободы».
В польском языке есть существительные, синонимичные слову wolnosc и выражающие другие грани понятия. Ближайший синоним - лексема swoboda, которая применяется в более тривиальных контекстах, обозначая 'естественность, легкость поведения', например, в словосочетании swoboda ruchów «свобода движений». Существительное luz 'свободное поведение', 'свободное время', близкое по смыслу к swoboda, имеет ряд разговорных дериватов, обозначающих в молодежной среде 'нарочито свободный стиль поведения': luzacki,luzak и ряд др.
Таким образом, оппозиция слова wolnosc и его синонимов отражает поляризацию концептов, разделяющую фундаментальные условия бытия и временные, материальные жизненные обстоятельства.
О. Малыса и А. Зых (033) исследуют способы соотнесения текстов современного российского детектива с прецедентными фе-
номенами культуры. Выявляются виды искусства, отсылки к которым встречаются наиболее часто, а также устанавливаются типы языковых конструкций, выполняющих эту роль.
Авторы отмечают, что жанр детектива стал одним их самых репрезентативных в массовой культуре России постсоветского периода. Детективный жанр существует во множестве разновидностей: это политические, шпионские, исторические, любовные и другие виды. Отдельной разновидностью авторы считают так называемые женские детективы, которые отличаются особой стилистикой и целевой аудиторией. Они характеризуются синтезом приключенческого, любовного и бытового жанров. «Не удивительно поэтому, что особое место занимают в них многочисленные ссылки на отличительные признаки самых различных жанров, функционирующих в культурном пространстве» (033, с. 68).
Среди прецедентных текстов в романах Т. Устиновой значительное место занимают популярные зарубежные детективы: присутствуют их названия, имена персонажей («Десять негритят»; капитан Гастингс); встречаются также отсылки к американской кинопродукции. Однако наиболее часто упоминаются прецедентные феномены, принадлежащие к отечественной культуре. Среди них сказки, песни и романсы, стихотворения, кинокартины, детская литература, эстрадные миниатюры, телесериалы (сказка о Кощее Бессмертном; «Во глубине сибирских руд»; «Вернись, я все прощу»; Незнайка; сериалы про ментов; «Служебный роман» и т.д.). Подобные отсылки играют коммуникативную и текстообразующую роли. Например, через отсылки характеризуются наиболее типичные черты детективных сюжетов — их непременные атрибуты и сюжетные штампы («...нож и прочие атрибуты классического детектива?! Только трупа не хватает!» (там же, с. 71); «- Почему подозрительно? - Да потому, что в детективах так избавляются от свидетелей!» (там же, с. 73)). Эти приемы позволяют автору передать ироническое отношение к шаблонам жанра, дистанцироваться от них. Одновременно такая ирония выражает уважение к умственному уровню читателя, способствует установлению контакта. Иногда оценка эксплицитно выражается оценочными прилагательными («...дешевый картонный киношный детектив» (там же, с. 74)).
Значительная роль принадлежит разнородным по синтаксическому оформлению компаративным структурам, в которых
Т. Устинова сравнивает поступки персонажей и ситуации с прецедентными культурными феноменами. Среди компаративных конструкций встречаются такие, в которых основание сравнения не называется, и читатель сам должен восстановить его исходя из собственного культурного опыта и ассоциаций.
Особо отмечается роль номинативных предложений, содержащих отсылки к прецедентным феноменам: такие предложения, обладающие повышенной эмотивностью, одновременно выполняют резюмирующую функцию. Так, название известного фильма ужасов «Кошмар на улице Вязов» в финале фрагмента, описывающего опасную ситуацию, позволяет сжато передать переживание ужаса. Номинативное предложение в финале следующего фрагмента концентрированно передает убеждение в надуманности, неподлинности происходящего: «Вот то-то и оно, что все это художественный фильм, Катька! Инсценировка!» (033, с. 85). Данный прием авторы статьи характеризуют как способ свертывания мысли - как «текст в тексте», выражающий коммуникативную стратегию и требующий дополнительной интерпретации (там же).
А.В. Уржа (034) анализирует переводной текст как комплекс взаимосвязанных интерпретационных языковых приемов, обусловливающих прагматическое воздействие на адресата. При переводе художественного текста фактор адресата часто оказывается решающим в выборе направления интерпретации произведения. Фактор адресата тесно связан с закономерностями исходных и принимающих языка и культуры. В общем культурологическом плане язык перевода может колебаться от ориентации на культуру исходного текста до склонения к знакам культуры принимающей. Учитываются также степень знакомства с автором конкретного произведения, как и с представляемым им направлением или жанром, а также запросы определенной читательской аудитории.
В статье сопоставляются два перевода с английского языка на русский повестей П.Л. Трэверс о няне-волшебнице Мэри Поп-пинс - варианты Б. Заходера1 и М. Литвиновой. В целом А.В. Уржа
1 Переводы Б. Заходера считаются вольными; также известно, что он сам настаивал на примечании «пересказал Б. Заходер» к своим переводам. Однако по многим признакам его перевод, как отмечает автор статьи, представляет собой близкий к оригиналу текст, отличающийся вниманием к функционально-семантическим нюансам. - Прим. реф.
оценивает тактику обоих переводчиков как чередование приемов адаптации и остранения, что позволяет одновременно и сохранить инокультурный колорит английской сказки, и приблизить ее к читателю. При этом набор языковых средств, используемых Б. Захо-дером, ориентирован в первую очередь на детское восприятие, а также - на восприятие взрослого, которому предлагается принять эту игру и почувствовать себя на время чтения ребенком.
Например, с самого начала повести переводчик выбирает рассчитанный на адресата детского возраста способ обращения к читателю - личное местоимение ты (а не вы) при переводе английского you. Таким образом, ты, согласно теории Т.В. Шмелевой, становится в данном переводном тексте знаком социальной модусной категории. А.В. Уржа также отмечает предпочтение переводчиком средств, представляющих объекты описания в изобразительном регистре, т.е. способов перцептивизации сказочного пространства. Среди этих языковых средств - эпитеты, личные глаголы, образные описания. При этом Б. Заходер активно применяет частноперцептивную лексику, актуализирующую определенный канал восприятия, например зрительный или тактильный: «По одной стороне идут дома, по другой - тянется парк, а посредине ведут свой хоровод вишневые деревья» (034, с. 149); «Весь дом так и задрожал, когда она приземлилась» (там же, с. 154). Наглядность образа формируется также посредством сравнений и образных фразеологизмов.
Образные русскоязычные идиомы в тексте Б. Заходера не всегда являются точными эквивалентами исходных англоязычных, однако они выражают картину мира принимающей культуры и при этом являются частью языковой игры: «- Есть только одно средство помочь горю, - сказал он. - Надо упасть духом» - это перевод менее образного и более широкозначного английского фразеологизма to get down: «And then we shall be able to get down» (там же, с. 159). М. Литвинова использует менее образный эквивалент: «И тогда мы приземлимся» (там же). Для Б. Заходера применение идиом - способ создания прагматического соответствия языковой компетенции адресата с учетом его возраста. Так, название главы «Laughing gas» (букв. газ смеха или смеющийся газ) переведено как «Смешинка» -это существительное должно быть известно юному читателю как часть фразеологизмов смешинка в рот попала; проглотить смешинку.
Е.О. Опарина
