CC BY
103
А. В. УрЖа DOI: 10.24411/1811-1629-2019-12024
НЕОПРЕДЕЛЕННО-ЛИЧНЫЕ ПРЕДЛОЖЕНИЯ В РУССКИХ ПЕРЕВОДНЫХ НАРРАТИВАХ (КОНЕЦ XIX-XX ВВ.):
МОДУСНАЯ СЕМАНТИКА, ПРАГМАТИКА
ANASTASIA V. URZHA
INDEFINITE PERSONAL CONSTRUCTIONS IN RUSSIAN TRANSLATED NARRATIVES (THE END OF 19TH-20TH CENTURIES): MODAL SEMANTICS, PRAGMATICS
Анастасия Викторовна Уржа
Кандидат филологических наук, доцент кафедры русского языка филологического факультета
Московский государственный университет им. М. В. Ломоносова Ленинские горы, д. 1, Москва, 119991, Россия ► English2@yandex.ru
Anastasia V. Urzha
Lomonosov Moscow State University GSP-1, Leninskie Gory, Moscow, 119991, Russia
В фокусе исследования — детальное описание модусной семантики неопределенно-личных конструкций, используемых русскими переводчиками при интерпретации англоязычных нарративов. В статье выделяются и описываются три компонента модусной семантики: дейктический, эпистемический и аксиологический, а также сопровождающие их прагматические приемы отчуждения, умолчания и дефокусирования.
Ключевые слова: неопределенно-личные предложения; дейксис; модальность; оценка; дефокусирование; перевод.
The article is focused on describing the semantics of indefinite personal sentences, used in Russian translations of English narratives. Three semantic components — deictic, epistemic and evaluative — are distinguished and described together with the correlating pragmatic devices of alienating, defocusing and keeping in suspense.
Keywords: indefinite personal sentences; deixis; modality; evaluation; backgrounding; translation.
Отправной точкой для исследования, результаты которого положены в основу статьи, стала дискуссия о том, насколько оправдано включение материала о неопределенно-личных предложениях в спецкурсы по модусной семантике [16]. Действительно, значение неопреде-ленно-личности (то есть указание на неопределенность личного субъекта действия или состояния, иначе говоря, на характер протагониста в пропозиции) традиционно рассматривается в зоне диктумных смыслов высказывания (см. обзоры в: [5; 18]). В этом плане неопределенно-личные предложения (В дверь постучали) примыкают к крупной группе конструкций со значением неопределенного личного субъекта, который может быть выражен также неопределенным местоимением (В дверь кто-то постучал) или номинацией с аналогичным значением (Неизвестно кто постучал в дверь, Какой-то человек постучал в дверь), девербативом с незаполненной субъектной валентностью (Стук в дверь) и т. п. Во всех подобных случаях речь идет о характеристике субъекта диктума — личного, но при этом неопределенного по причине неизвестности или, как нередко отмечают, неважности
в контексте сообщения, а порой и по причине нежелания говорящего высказаться об этом субъекте более конкретно. Можно сделать два предварительных наблюдения: во-первых, в ряду вышеперечисленных причин, по которым субъект оказывается неопределенным, собственно семантические черты высказывания соединяются с прагматическими, и, во-вторых, черты эти имеют прямое отношение не только к субъекту дик-тума, но и к говорящему: к его осведомлённости о происходящем и сфокусированности на определенных деталях события.
Следовательно, семантика неопределенно-личных предложений может быть охарактеризована не только в диктумном, но и в модусном плане. Кроме того, она связана с определенным набором прагматических свойств, реализуемых соответствующими конструкциями в составе текста или в речевой ситуации. За последние несколько десятилетий опубликовано значительное количество научных работ (как в сфере русистики, так и в сфере лингвистической типологии), освещающих специфику употребления неопределенно-личных предложений [1; 2; 3; 4; 6; 9; 10 и др.], но, на наш взгляд, разграничение семантики и прагматики этих конструкций не проводится последовательно (ср.: [15: 417]).
Кроме того, сама модусная семантика неопределенно-личных предложений не описана системно на фоне существующих классификаций модусных категорий. Один из наиболее авторитетных реестров модусных смыслов, предложенный Т. В. Шмелёвой, включает актуализа-ционные категории (персонализация, временная и пространственная локализация), квалифи-кативные категории (собственно модальность, персуазивность, авторизация и оценка), а также социальные категории [19: 82-94]. Однако среди средств выражения вышеперечисленных смыслов неопределенно-личные предложения не рассматриваются. Нет в реестре и каких-либо других модусных смыслов, связанных с неопределенно-личностью. В списке эгоцентриков — средств, реализующих субъективные смыслы в высказывании, — предложенном Е. В. Падучевой, наряду с дейктиками, словами с эмотивно-оценочной
семантикой, предикатами внутреннего состояния, предикатами со значением сходства и подобия, показателями идентификации, словами со значением неожиданности, метатекстовыми элементами и т. п., обнаруживаются неопределенные местоимения и наречия, которые «имеют семантическую потребность в субъекте сознания» [11: 282], а также «слабоопределенные местоимения» (типа он женат на одной полячке), «выражающие неопределенность идентификации объекта, которая входит в намерение говорящего» [Там же: 261], однако неопределенно-личные конструкции в список не включены (уровень синтаксических конструкции в нём не задействован).
В целом ряде работ Н. К. Онипенко и Е. Н. Никитиной описывается участие неопределенно-личных предложений в формировании «эгоцентрической техники» повествования, реализации определенной точки зрения в тексте, уделяется пристальное внимание «грамматике и поэтике» таких конструкций [6; 7; 8; 9]. Однако авторы не ставят перед собой задачу сопоставить неопределенно-личные предложения с другими средствами выражения модусных смыслов (в плане модальности, оценки и т. п.).
Цель данной статьи — представить список модусных смыслов, реализуемых русскими неопределенно-личными предложениями, а также отметить коррелирующие с этими смыслами прагматические свойства, побуждающие говорящего прибегать к подобным конструкциям в речи и в тексте. Основным материалом для исследования стали не только оригинальные русские тексты, но и переводы англоязычных произведений: выбор переводчиком неопределенно-личного предложения при отсутствии соответствующей конструкции в языке оригинала априори не может быть калькой, он помогает реализовать в создаваемом тексте определенную семантику и прагматику, которая, как мы отметили выше, и является объектом нашего интереса.
В качестве вводного примера разберем фрагмент из повести анималиста Джеральда Даррелла "The Bafut Beagles" («Гончие Бафута») в переводе Э. Кабалевской. Речь в тексте идет
о двух диких поросятах, живших у рассказчика в лагере:
«Свинка была много старше (поросёнка) и скоро научилась заедать молоко мелко нарубленными овощами и фруктами. Я давал им по бутылочке молока, а потом ставил в клетку неглубокую миску, наполненную этой смесью, и свинка проводила целое утро, зарывшись в еду носом, удовлетворенно чавкала, похрюкивала, посапывала, а порой мечтательно вздыхала. Малыш не понимал, чем она так занята, но его очень оскорбляло, что им пренебрегают: он подходил и толкал ее пятачком или покусывал за ноги. Под конец это ей надоедало, она набрасывалась на него с яростным хрюканьем и отгоняла подальше. Поросенок не раз пытался выяснить, что же именно так привлекает ее в этой миске, но рубленые фрукты его ничуть не волновали, и он мрачно отходил и сидел в углу, одинокий и несчастный, пока она не расправлялась со всей едой» (Пер. Э. Кабалевской, 1973).
Выделенная конструкция им пренебрегают представляет собой неопределенно-личное предложение. Она органично включена переводчиком в контекст, однако стоит отметить, что субъект в данном предложении не является ни неопределенным, ни личным — речь идет о конкретном животном. Итак, распространенные диктумные характеристики субъекта неопределенно-личной конструкции здесь не реализуются. Почему же переводчица предпочитает именно это предложение в качестве коррелята английской пассивной конструкции (The little male could not understand this, and he used to become very incensed at being ignored)? На первый план здесь выходят сопряженные с неопределенно-личным предложением мо-дусные смыслы и специфические прагматические акценты. Рассмотрим их подробнее.
1. Дейктическое противопоставление
Я — не-Я и прагматика отчуждения
Лингвисты давно отмечают, что предложениям с неопределенно-личной семантикой свойственно акцентировать так называемую «исключённость говорящего» из круга действующих лиц. Г. А. Золотова называет этот признак эксклюзивностью в противоположность инклю-зивности предложений с обобщенным субъектом: «С точки зрения соотношения говорящего и действующего лиц предложения с неопреде-
ленным субъектом характеризуются признаком эксклюзивности, исключенности: говорящий не входит в круг возможных субъектов действия» [3: 116]. Аналогичное наблюдение находим у Т. В. Булыгиной: «Во всех случаях референция производится к „посторонним", к лицам, из числа которых исключается протагонист» [2: 341].
Представляется, что отмеченное исследователями дистанцирование говорящего от субъекта диктума является специфическим эгоцентрическим смыслом, нередко сопутствующим использованию предложений с неопределенно-личным субъектом. Актуализируя оппозицию своё — чужое, оно может быть осмыслено по аналогии с дейктическим противопоставлением я — не-я. Нередко (но далеко не всегда) сопровождающее это смысловое противопоставление оценочное окрашивание чужого как чуждого, порой недружественного, возникает уже на уровне прагматики: Оставили его одного, побежали развлекаться, ан не получилось. <...> Слушали меня холодно, глядели отчужденно (Н. Ильина).
Е. Н. Никитина в статье «Другие в синтаксической конструкции, в образной системе и в развитии сюжета» пишет об известной фразе из «Евгения Онегина» «Как сурова! Его не видят, с ним ни слова»: «Когда нет условий для осмысления формы в прямом грамматическом значении, её семантика переводится в план поэтики (для изображения ощущаемой героем холодности, снисходительности и пренебрежительности со стороны антагониста)» [6: 52]. Как пишет Е. Н. Никитина, в этом случае мы смотрим на Татьяну глазами Онегина, героя, находящегося в данный момент в фокусе авторской эмпатии. Именно ему в этот момент героиня представляется чужой и даже враждебной. (Любопытно, что пушкинский прием до сих пор воспринимается как нестандартный — в современных переизданиях «Евгения Онегина» можно обнаружить вариант «Его не видит, с ним ни слова» [12] — результат излишней активности редакторов.)
Фокус эмпатии может смещаться и более радикально: как пишет Т. В. Булыгина, произнося фразу Говорят тебе русским языком, говоря-
щий словно «покидает» собственную дейктиче-скую позицию, становясь для адресата «чужим», посторонним, враждебно настроенным деятелем [2: 341]. Добавим, что в предложениях типа Намусорили, напачкали тут!, подразумевающих конкретного адресата, негативная эмоция подчеркивается его перемещением в зону неопределенного, т. е. чуждого говорящему субъекта.
Отмеченный нами выше смысл чужой (не-я) у предложений с неопределенно-личной семантикой стоит скорее назвать не эгоцентрическим, а «альтероцентрическим», но указание на наличие «другого» в противопоставлении «своему» в конечном итоге всё равно приводит нас к «Я» говорящего, конструирующего мир в своём высказывании (ср.: [13: 104-106]. Учитывая широкое употребление этого смысла в нарративе, а не только в диалоге, в рамках субъектной сферы персонажа, будет корректнее назвать его не дейк-тическим, а квазидейктическим.
Н. К. Онипенко в статье «Модель субъектной перспективы и классификация эгоцентрических элементов» различает в семантическом плане так называемые «эгоцентрические нули» в предложениях с неэксплицированным субъектом. Она отмечает, что дейктические субъектные нули — это определенно-личные нули, тогда как неопределенно-личные нули имеют только кван-торную природу (со значением исключения: «никто, кроме») [9: 113-114]. Можно, однако, предположить, что дейктическая и кванторная функции местоимений в нулевых показателях неопределенно-личных конструкций взаимодействуют, ведь речь идет об исключении (кванторная составляющая) говорящего (дейктическая составляющая) из сферы субъектов диктума.
Переводчики нередко активизируют соответствующий компонент семантики предложений с неопределенно-личным субъектом и сопутствующую ему прагматику отчуждения. Именно этот смысл они эксплицируют, когда речь в сюжете произведения идет о противопоставленных протагонисту персонажах.
1.1. And now when I am dead they have set me up here so high that I can see all the ugliness and all the misery of my city. (O. Wilde, "The Happy Prince")
И вот теперь, когда я уже неживой, меня поставили здесь, наверху, так высоко, что мне видны все скорби и вся нищета моей столицы. (Пер. К. Чуковского, 1912.)
1.2. ...('fools') wore motley, with caps and bells, and were expected to be always ready with sharp witticisms... (E. Poe, "Hop-Frog".)
... «дураки» были одеты в пестрые костюмы... и от них всегда ожидали метких острот на тот или
иной случай. (Пер. К. Бальмонта, 1911.)
1.3. So they pulled down the statue of the Happy Prince. (O. Wilde, "The Happy Prince".)
И свергли статую Счастливого Принца. (Пер. К. Чуковского, 1912.)
1.4. You will never be in the best society unless you can stand on your heads. (O. Wilde, "The Devoted Friend".)
Если вы не научитесь стоять на голове, вас никогда не примут в хорошее общество. (Пер. Ю. Кагарлицкого, 1960.)
Особый интерес для исследования представляет сопоставление последовательных редакций перевода, созданных одним из мастеров переводческого цеха. Ниже приведены две редакции перевода рассказа Рэя Брэдбери "Tomorrow's child", предложенные Норой Галь (первая редакция называется «А ребенок — завтра», вторая «И все-таки он наш»). Работая над текстом, переводчица намеренно заменяет близкое к оригиналу двусоставное предложение с определенно-личным субъектом (Они задразнят его до смерти) неопределенно-личным вариантом (Его в два счета задразнят до смерти), выводящим обозначение агрессивного деятеля за пределы текста, фокусирующим внимание читателя на состоянии жертвы издевательств (см. пример 2.1.). Последовательно отражая в переводе задуманное автором противопоставление главных героев, в семье которых родился необычный ребенок-пирамидка, и чуждого мира окружающих людей, неспособных принять такого малыша, Нора Галь для интерпретации пассивных конструкций предпочитает неопределенно-личное предложение даже предложению с неопределенным местоимением (см. пример 2.2), и такое решение продиктовано стремлением передать не только диктумную семантику предложения с неизвестным субъектом, но и его прагматическую окраску (главный герой, потрясенный известием о рождении «странного» сына, совершенно одинок в своем горе).
R. Bradbury "Tomorrow's child"
1-я ред. перевода Норы Галь («А ребенок — завтра»)
2-я ред. перевода Норы Галь («И всё-таки он наш»)
2.1. This child can't be allowed to have normal playmates; why, they'd pester it to death in no time.
Этому ребенку нельзя будет иметь обычных товарищей, ему не с кем будет играть — они его затравят (задразнят)* до смерти.
Этому ребенку нельзя будет иметь обычных товарищей, ему не с кем будет играть — ведь его в два счета задразнят до смерти.
2.2. A drink was thrust into Horn's hands.
И кто-то сунул ему в руки стакан.
Ему сунули в руки стакан.
2. Реализация эпистемической модальности: низкая персуазивность и прагматика саспенса
Другой компонент семантики неопределенно-личных предложений имеет прямое отношение к модальности, к ее эпистемической разновидности. «Неизвестный» деятель может определяться говорящим в контексте неполноты его знаний о происходящих событиях, недостаточной осведомленности или неуверенности в сообщаемом: В его сумку положили записку. Возможно, это была Люба. В этом случае указание на неопределенность субъекта функционально сближается с показателями низкой пер-суазивности — а они традиционно входят в список эгоцентриков, маркируя «внешнюю» точку зрения на положение дел, то есть неполное знание субъекта о нём.
Помимо персуазивности можно отметить и эвиденциальные смыслы, реализуемые подобными конструкциями. Е. Н. Никитина в статье «Субъектные нули и перцептивный модус» пишет об эвиденциальном статусе информации, передаваемом различными типами предложений с неопределенно-личной семантикой. Так, зрительная перцептивная рамка сочетается с предложениями с неопределенным местоимением (Было видно, как кто-то вошел в калитку), но не сочетается с неопределенно-личными конструкциями (*Было видно, как в калитку вошли). При этом аудиальная рамка, свидетельствующая о более низком эвиденциальном статусе информации,
с такими конструкциями сочетается (Было слышно, как за стеной пели).
Низкая персуазивность неопределенно-личных предложений активно используется в переводах в том случае, когда точка зрения героя ограничена, ему не все известно. Нередко переводчики используют этот прием для отображения нарастающей интриги, саспенса в тексте. Такие примеры мы находим в русских переводах романа «Дракула».
B. Stoker "Dracula" Перевод Н. Сандровой, 1912 Перевод Т. Красавченко, 1993
3.1. I tried to stir, but there was some spell upon me.
Я была не в силах пошевелиться. Какая-то неведомая сила приковала меня к месту.
Я пробовала встать, но не могла пошевелиться, как будто меня околдовали.
3.2. [...] a key was turned with the loud grating noise of long disuse.
[...] ключ повернулся с большим трудом, как бы после долгого бездействия.
[...] повернулся в замочной скважине ключ — им явно давно не пользовались.
3.3. Mate could not make out what was wrong. They only told him there was SOME- THING, and crossed themselves.
Старший офицер не мог добиться толку, матросы только сказали, что было «что-то», и перекрестились.
Помощник никак не может добиться, что случилось: ему сказали только — на судне творится что-то неладное — и перекрестились.
Повествование у Б. Стокера полно недомолвок и тайн, в оригинале задействован целый ряд способов уклонения от прямой номинации личного субъекта: активно используются девер-бативы с незаполненной субъектной валентностью, пассивные конструкции. В современном переводе романа, предложенном филологом Т. Красавченко (см. перевод выше), соответствующие смыслы последовательно реализуются при помощи неопределенно-личных предложений (даже в последнем примере, где речь идет о наблюдаемом действии определенной группы людей, находящихся на судне). В целом количество неопределенно-личных конструкций в этом переводе в три раза превышает их количество в варианте Н. Сандровой.
3. Аксиологическая модальность, прагматика дефокусирования
Наконец, неопределенность личного субъекта в предложении может быть следствием нежелания говорящего фокусировать на нём внимание: Когда уже мне погладят рубашку? Такая ситуация, безусловно, связана с оценкой, или аксиологической модальностью (одним из ключевых модусных смыслов). Е. Н. Никитина справедливо замечает, что в текстах XIX века неопределенно-личные конструкции часто используются при обозначении действий слуг, подчиненных, которые как бы «не имеют личностных, индивидуальных черт <...>, уподобляются инструменту, обслуживающему героя» [6: 51]. Действительно, во фразах типа Несут на блюдечках варенья, На столик ставят вощаной Кувшин с бруснич-ною водой... (А. С. Пушкин), Нет, зачем? Это пустое, а впрочем, пожалуй, пусть дают коврик (Н. В. Гоголь). Вам, князь, подвязывали салфетку за кушаньем? (Ф. М. Достоевский) деятель в соответствии с оценочной установкой, со стереотипом говорящего как бы не заслуживает упоминания. При этом само по себе «затушевывание» субъекта диктума, перемещение его в область фона высказывания, дефокусирование — это уже явление уровня прагматики, которое может реа-лизовываться в языке разными способами [17]. В европейских языках сходную прагматическую функцию реализует пассивный залог, в русском же языке, как мы знаем, страдательные конструкции тяжеловесны, и неопределенно-личные предложения зачастую представляются переводчикам наилучшим стилистическим решением при передаче «дефокусирующего» пассива.
4.1. A thick coating of the latter was accordingly plastered upon the coating of tar. (E. Poe, "Hop-Frog".)
...на слой смолы теперь был положен довольно густой слой пеньки. (Аноним. пер. в изд. В. Маракуева, 1885.)
Итак, к смоле приклеили густой слой пеньки. (Пер. М. Викторова, 1927.)
4.2. ...at the dwarf's suggestion, the keys had been deposited with him. (E. Poe, "Hop-Frog".)
...по совету карлика ключи были переданы ему. (Аноним. пер. в изд. «Вестника иностранной литературы», 1912.)
...по предложению шута, ключи отдали ему. (Пер. В. Рогова, 1970.)
4.3. To all appearance it (the chateau) had been temporarily and very lately abandoned. (E. Poe, "The Oval Portrait".)
По всей видимости, он (замок) был покинут на время и совсем еще недавно. (Пер. К. Бальмонта, 1911.)
По всей видимости, его покинули ненадолго и совсем недавно. (Пер. В. Рогова, 1970.)
4.4. The king and his ministers were first encased in tight-fitting stockinet shirts and drawers. (E. Poe, "Hop-Frog".)
Сначала король и его министры были одеты в рубашки и кальсоны из трико, плотно прилегавшего к телу. (Аноним. пер. в изд. В. Маракуева, 1885.)
На короля и его министров прежде всего надели плотно прилегающие белые балахоны из полушерстяной материи. (Аноним. пер. в изд. И. Сытина, 1908.)
Три отмеченных модусных смысла (ква-зидейктический, персуазивный и оценочный) далеко не всегда реализуются в комплексе, однако хотя бы один из них обязательно присущ неопределенно-личному предложению. То же самое можно сказать и о прагматической окраске конструкции, которая может комбинировать дефо-кусирование, отчуждение и интригующую недосказанность, а может акцентировать лишь один из этих аспектов.
Возвращаясь к нашему исходному примеру, еще раз сопоставим его с оригиналом и ответим на вопрос: почему переводчик предпочел здесь неопределенно-личное предложение, несмотря на то что субъект диктума, к которому осуществляется референция, не был ни личным, ни неопределенным?
The little male could not understand this, and he used to become very incensed at being ignored. (J. Durrell, "The Bafut Beagles".)
Малыш не понимал, чем она так занята, но его очень оскорбляло, что им пренебрегают. (Пер. Э. Кабалевской, 1973.)
На первый план здесь выходит квазидейкти-ческий смысл — деятель чужд персонажу, с точки зрения которого подана ситуация, он представлен как недружелюбный, враждебный; однако деятель этот значим для героя настолько, что он обретает равный ему личный статус (и свинка, и поросенок в этом тексте представлены как люди, со своими характерами, точкой зрения, фокусом эмпатии,
в этом особенность текстов Дж. Даррелла); но еще важнее деятеля — его действие, или вернее, бездействие, оскорбительное для героя. Поэтому на первом плане оказывается предикат, а не субъект. Так реализуется субъективная оценка происходящего, позволяющая нам безошибочно определить перспективу — взгляд несчастного поросенка на поведение неверной подруги. Именно модусная семантика и прагматическая окраска конструкции (формирующие то, что можно назвать эгоцентрической составляющей неопределенно-личного предложения), позволили переводчику воплотить в тексте интенцию автора.
Исследование, результаты которого положены в основу статьи, опирается на материал обширного корпуса русских переводных текстов конца XIX — начала XX в. (112 переводов 30 оригинальных произведений на английском языке), собранных автором вместе с участниками исследовательского семинара «Текст в зеркалах интерпретаций» [14]. Все изученные нами случаи употребления в русских переводах неопределенно-личных предложений позволяют с уверенностью говорить о специфике их модусной семантики, включающей в конкретных контекстах как минимум один из ряда вышеописанных компонентов: квазидейктический, эпистемиче-ский или аксиологический. Нередко эти смыслы реализуются в комбинации: деятель предстает одновременно как чуждый и неизвестный для носителя точки зрения, или чуждый и при этом нерелевантный для сообщения, или неизвестный и пренебрегаемый говорящим («не знаю и знать не хочу»). В зависимости от жанра текста, стиля автора и художественного замысла конкретного произведения реализация прагматических оттенков отчуждения, интригующей недосказанности или дефокусирования, для которых при переводе могут быть привлечены неопределенно-личные конструкции, оказывается более или менее востребованной. И если передача авторского замысла нуждается в таких средствах, то переводчики активно используют неопределенно-личные предложения, избегая таким образом излишнего стилистического «утяжеления» текста пассивными конструкциями и девербативами.
ПРИМЕЧАНИЕ
* В рукописи Норы Галь здесь изначальный вариант «затравят» исправлен на «задразнят».
ЛИТЕРАТУРА
1. Булыгина Т. В. Я, ты и другие в русской грамматике // RES PHILOLOGICA. Филол. исследования. М.; Л., 1990. С. 111-126.
2. Булыгина Т. В., Шмелев А. Д. Языковая концептуализация мира (на матер. русской грамматики). М., 1997.
3. Золотова Г. А., Онипенко Н. К., Сидорова М. Ю. Коммуникативная грамматика русского языка. М., 1998.
4. Копров В. Ю. Семантико-функциональный синтаксис русского языка в сопоставлении с английским и венгерским. Воронеж, 2010.
5. Линева Е. А. Структура и семантика неопределенно-личных предложений с локативным детерминантом: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. М., 2007.
6. Никитина Е. Н. Другие в синтаксической конструкции, в образной системе и в развитии сюжета // Gramatyka a tekst / Eds. H. Fontanski, J. Lubocha-Kruglik. T.4. Katowice, 2014. S. 45 — 61.
7. Никитина Е. Н. Неопределенно-личные предложения. Матер. для проекта корпусного описания русской грамматики. На правах рукописи. (http://rusgram.ru). М., 2011.
8. Никитина Е. Н. Субъектные нули и перцептивный модус (к вопросу о выражении категории эвиденциальности в русском языке) // Вопр. языкознания. 2013. № 2. С. 69-82.
9. Онипенко Н. К. Модель субъектной перспективы и проблема классификации эгоцентрических средств // Проблемы функциональной грамматики. Принцип естественной классификации. СПб., 2013. С. 92-121.
10. Падучева Е. В. Неопределенно-личное предложение и его подразумеваемый субъект // Вопр. языкознания. 2012. № 1. С. 27-41.
11. Падучева Е. В. Семантические исследования. М., 1996.
12. Пушкин А. С. Евгений Онегин. Драмы. Поэмы. Сказки. Харьков, 2011.
13. Сидорова М. Ю. Неопределенно-личность в поэтике Чехова. // Gramatyka a tekst / Eds. H. Fontanski, J. Lubocha-Kruglik. T.3. Katowice, 2011. S. 110-115.
14. Текст в зеркалах интерпретаций: Исследовательский семинар А. В. Уржи к конференции «50 лет научной школе Г. А. Золотовой»: Сб. ст. / Под ред. А. В. Уржи. М., 2017.
15. Тестелец Я. Г. Введение в общий синтаксис. М., 2001.
16. Уржа А. В. Модусная семантика и ее вербализация в тексте: Учеб.-метод. матер. М., 2014.
17. Уржа А. В. Первый план и фон нарратива: направления зарубежных исследований в сфере лингвистики и пе-реводоведения // Slovene = СловЪне. International Journal of Slavic Studies. 2018. № 2. С. 494-525.
18. Хазова О. Н. Русские неопределенно-личные предложения и их место в синтаксической системе современного русского языка: Дис. ... канд. филол. наук. М., 1985.
19. Шмелева Т. В. Смысловая организация предложения и проблема модальности // Актуальные проблемы русского синтаксиса. Вып. 1 / Под ред. К. В. Горшковой, Е. В. Клобукова. М., 1984. С. 78-100.
REFERENCES
1. Bulygina T. V. (1990) Ia, ty i drugie v russkoi grammatike [I, you and others in Russian grammar]. In: RES PHILOLOGICA. Filologicheskie issledovaniia [RES PHILOLOGICA. Studies in Philology]. Moscow; Leningrad, pp. 111-126. (in Russian)
2. Bulygina T. V., Shmelev A. D. (1997) Iazykovaia kontseptualizatsiia mira (na materiale russkoi grammatiki) [Language conceptualization of the world (on the material of Russian grammar)]. Moscow. (in Russian)
3. Zolotova G. A., Onipenko N. K., Sidorova M. Iu. (1998) Kommunikativnaia grammatika russkogo iazyka [Communicative grammar of the Russian language]. Moscow. (in Russian)
4. Koprov V. Iu. (2010) Semantiko-funktsional'nyi sintaksis russkogo iazyka v sopostavlenii s angliiskim i vengerskim [Semantic-functional syntax of the Russian language compared to English and Hungarian]. Voronezh. (in Russian)
5. Lineva E. A. (2007) Struktura i semantika neopredelenno-lichnykh predlozhenii s lokativnym determinantom [Structure and semantics of indefinite personal sentences with the locative determinant] (Extended abstract of candidate's thesis, Philology), Moscow State Regional Pedagogical Institute, Moscow. (in Russian)
6. Nikitina E. N. (2014) Drugie v sintaksicheskoi konstruktsii, v obraznoi sisteme i v razvitii siuzheta [Others in syntax constructions, in the system of images and in the development of the plot]. In: Fontanski H., Lubocha-Kruglik J., eds. Gramatyka a tekst [Grammar in a text], vol. 4. Katowice, pp. 45-61. (in Russian)
7. Nikitina E.N. (2011) Neopredelenno-lichnyepredlozheniia. Materialy dlia proekta korpusnogo opisaniia russkoi grammatiki. Na pravakh rukopisi. [Indefinite personal sentences. Materials for the project of corpus description of the Russian grammar]. Available at: http://rusgram.ru (accessed 15.04.2019). Moscow. (in Russian)
8. Nikitina E. N. (2013) Sub»ektnye nuli i pertseptivnyi modus (k voprosu o vyrazhenii katego-rii evidentsial'nosti v russkom iazyke) [Subjective zeros and the mode of perception (to the matter of verbalizing of the category of evidentiality in Russian)]. Voprosy iazykoznaniia [Topics in the study of language], no. 2, pp. 69-82. (in Russian)
9. Onipenko N. K. (2013) Model' sub»ektnoi perspektivy i problema klassifikatsii egotsen-tricheskikh sredstv [The model of subject perspective and the problem of classifying the egocentric means]. In: Bondarko A.V., Kazakovskaya V.V., eds. Problemy funktsional'noi grammatiki. Printsip estestvennoi klassifikatsii [Issues of functional grammar. The principle of natural classification]. St. Petersburg, pp. 92-121. (in Russian)
10. Paducheva E. V. (2012) Neopredelenno-lichnoe predlozhenie i ego podrazumevaemyi sub»ekt [Indefinite personal sentence and its meant subject]. Voprosy iazykoznaniia [Topics in the study of language], no. 1, pp. 27-41. (in Russian)
11. Paducheva E. V. (1996) Semanticheskie issledovaniia [Semantic studies]. Moscow. (in Russian)
12. Pushkin A. S. (2011) Evgenii Onegin. Dramy. Poemy. Skazki [Eugene Onegin. Dramas. Poems. Tales]. Kharkov. (in Russian)
13. Sidorova M. Iu. (2011) Neopredelenno-lichnost' v poetike Chekhova [Indefinite personal sentences in Chekhov's poetics]. In: Fontanski H., Lubocha-Kruglik J., eds. Gramatyka a tekst [Grammar in a text], vol. 3. Katowice, pp. 110-115. (in Russian)
14. Tekst v zerkalakh interpretatsii (2017) [Text in the mirrors of interpretation]. The materials of the research seminar of A. V. Urzha presented for the conference "50 let nauchnoi shkole G. A. Zolotovoi" [50 years of scientific school of G. A. Zolotova]. The collection of articles (ed by A. V. Urzha). Moscow, 2017.
15. Testelets Ia. G. (2001) Vvedenie v obshchii sintaksis [Introduction to the general syntax]. Moscow. (in Russian)
16. Urzha A. V. (2018) Pervyi plan i fon narrativa: napravleniia zarubezhnykh issledovanii v sfere lingvistiki i perevodovedeniia [Foreground and background in a narrative: trends in foreign linguistic and translation studies]. Slovène = Slovene. International Journal of Slavic Studies, no. 2, pp. 494-525. (in Russian). DOI: 10.31168/2305-6754.2018.7.2.20
17. Urzha A. V. (2014) Modusnaia semantika i ee verbalizatsiia v tekste [Modal semantics and its verbalization in a text]. Moscow (in Russian)
18. Khazova O. N. (1985) Russkie neopredelenno-lichnye predlozheniia i ikh mesto v sintaksiches-koi sisteme sovremennogo russkogo iazyka [Russian indefinite personal sentences and their place in the syntax system of modern Russian]. (Candidate's thesis, Philology), Moscow State Regional Pedagogical Institute, Moscow. (in Russian)
19. Shmeleva T. V. (1984) Smyslovaia organizatsiia predlozheniia i problema modal'nosti [Semantic organization of a sentence and the concept of modality]. In: Gorshkona K.V., Klobukov E.V., eds. Aktual'nye problemy russkogo sintaksisa [Actual issues of Russian syntax], iss. 1, pp. 78-100. Moscow. (in Russian)
[ хроника]
МЕЖДУНАРОДНАЯ ВСТРЕЧА РУСИСТОВ В КРЫМУ
(Продолжение
В Ялте с 8 по 12 июня 2019 года состоялся третий международный симпозиум «Русский язык в поликультурном мире», который проводился в рамках XIII Международного фестиваля «Великое русское слово».
На этом представительном симпозиуме встретились не только российские лингвисты, литературоведы и методисты, представляющие более тридцати российских городов, но и русисты из Беларуси, Казахстана, Китая, Македонии, Польши, Сербии, Словакии, Словении, США, Турции и других стран. Объединяло исследования ученых и практиков «русское слово»: его разнообразные словообразовательные возможности, национально маркированный ценностный потенциал, способность глубоко раскрывать художественный смысл, открытость поликультурному миру.
Общий научный тон был задан на Пленарном заседании, где вслед за приветственными выступлениями высоких официальных лиц Республики Крым прозвучали доклады, посвященные самым актуальным проблемам лингвистики, литературоведения, методики обучения русскому языку и литературе. Основными направлениями исследований, предложенными участниками Пленарного заседания, стали динамические процессы в языковом сознании современников: «Власть и авторитет в языковом сознании и системе ценностей русских» (Н. В. Уфимцева), «Представления о культуре русской речи через призму молодежного сознания (О. С. Иссерс); современные тенденции в словообразовании: «Ключевые для современной эпохи словообразовательные модели в русском
на с. 36, 41, 75)
INTERNATIONAL MEETING OF RUSSIANISTS IN CRIMEA
языке» (Е. В. Петрухина), «Классификации морфем и их отражение в разборе слова по составу» (А. Л. Шарандин); гражданская позиция поэта в периоды исторических испытаний и общенациональных угроз: «Клеветникам России: к пониманию авторской позиции» (В. В. Орехов); актуальные вопросы обучения русскому языку: «Использование GOOGLE классов в системе высших учебных заведений» (Е. А. Давиденко) и др.
Обсуждение названных и многих других актуальных направлений русистики вызвало широкие дискуссии и было продолжено в четырех больших секциях «Русский язык в мировом пространстве», «Преподавание русской словесности в школе и вузе», «Медиалингвистика. Юридическая и политическая лингвистика», «Филологический анализ художественного дискурса: подходы, методики, аспекты», а также на заседаниях круглых столов: «Русский язык в сфере городской коммерческой номинации», «Русский язык в Республике Крым», «Ассоциативный эксперимент и изучение регионального языкового сознания».
На заседаниях первой из названных секций основными стали следующие темы: различные аспекты современных языковых контактов, создание учебников и словарей по русскому языку, современные тенденции ономастических исследований, новое в лингвокультурологии и концептологии, современное состояние лексики, грамматики и фразеологии русского языка.
Языковые контакты были исследованы на материале идиоматики (сопоставлялись фразеологический потенциал
