CC BY
9
характера. В исламе имеют место такие понятия, как «джихад сердца», означающее борьбу с собственными страстями, «джихад языка», предполагающее стремление к благочестию в речи, - все эти моральные установки относятся к так называемому «великому джихаду» (jihadi akbar). «Малый джихад» (jihadi asghar), представляющий собой вооруженную борьбу, согласно исламу должен осуществляться по определенным правилам: во многих случаях допускается только оборонительная война; начало военной кампании может быть объявлено только законной властью; боевые действия должны иметь место только когда противник отказывается от мира или принятия ислама; церкви и синагоги не могут быть атакованы; кроме этого нельзя причинять вред растениям и диким животным (с. 75).
П. Амитабх описывает пацифистские течения ислама: суфизм, который он рассматривает как интегральную часть ислама, а не нечто внешнее по отношению к нему, и секту ахмадийя, возникшую в Индии в 1889 г. (с. 75-76). Говоря о современных ненасильственных движениях мусульман, автор рассматривает деятельность М. Ганди, которого поддерживали многие последователи ислама, и его друга и соратника, политического и духовного лидера пуштунов Хана Абдула Гаффара (с. 76-77), а также миротворческие кампании на Ближнем Востоке (в Египте в начале XX в., иранскую революцию 1979 г., мирное сопротивление Ирака против «оккупации США»), Палестине, Южной Азии (Пакистане), в ходе «арабской весны» (с. 77-80). П. Амитабх заключает, что ислам, как и любая другая религия, имеет свои положительные и отрицательные стороны. Представленная статья, заключает автор, вносит посильный вклад в устранение существующего дисбаланса, когда основное внимание уделяется лишь негативным аспектам ислама, и призвана показать, что в мусульманстве существует разработанная система представлений о ненасилии и терпимости.
С.В. Мельник
2017.04.025. ПАРАЦЦОЛИ Ф. SCRIPTA MANENT? ЛИТЕРАТУРА, СВЯЩЕННОЕ И ТЕКУЧЕЕ ОБЩЕСТВО.
PARAZZOLI F. Scripta manent? Letteratura, sacro e società liquida // Vita e pensiero. - Milano, 2016. - An. 99, N 2. - P. 115-122.
Ключевые слова: З. Бауман; Бог; Будда; литература; миф; священное; христианство; общество.
В статье «Scripta manent?»1 одного из видных современных итальянских писателей, отрывке из выступления на конференции «Слова и Слово. Литература и теология» (Милан, 23-24 февраля 2016 г.), утверждается, что введенного З. Бауманом термина «выдумка» уже недостаточно в связи с постоянным «размыванием» общества. По мнению автора, эти изменения затрагивают само будущее «теологической» (так у автора) наррации и способности языка создавать миф.
По словам автора, слово и язык - эссенциальные термины в разговоре о литературе. В первой главе Бытия слова «И сказал Бог» встречаются восемь раз2. Книга Бытия - это повествование, и как каждый раз данное повествование исходит из прошлого. Писавший ее уже знал, что произошло, и хотел это рассказать: именно конец определяет начало.
Это относится к любому повествованию - «священному» или «светскому» - и ко всем временам. Авторы книги Бытия хотели показать, что Бог - Творец (с. 115). Однако повествование Иоанна ведется не так: его не существовало бы без того, что «Вначале было Слово»3. Здесь слово - глагол, который по Л. Витгенштейну, нельзя выразить, о котором следует молчать. Слово суть переход от Слова.
В разделе «Слово и священное» (с. 116-118) констатируется, что промежуток между словом и вещью - это сила и одновременно бедность человеческого языка, так как слово не воплощает вещь. Слово - воскрешение бытия, обещание того, что слово и вещь совпадут. По мнению автора, воплощается не каждое слово, а лишь обещающее полное присутствие.
Слово ныне испытывает кризис, теряет свой объем, свою плотность, способность вызывать доверие. Слово может выродиться, быть предано. Ф. Параццоли считает, что самое большое преступление против человечности - несвоевременное употребление
1 Scripta manent - лат. «рукопись остается».
2 Это относится к итальянскому переводу. В русском синодальном они встречаются 9 раз.
3 В итальянском языке используется слово verbo, означающее, в том числе,
глагол.
слова, его унижение. В информационной реальности слова, являющиеся знаками, используются в кодах уже не символических, а значащих. Данные коды не способны представить суть, отложиться, найти свое место во времени. Теперь время помутнения слов.
Болезнь современной эпохи представлена в буквализме: слова обращаются в рукопись, но нет загадки, которую нужно разгадывать. Слово, свободное от пафоса, теряет связь с архаическим, с мифом, с чувственным. В первую очередь с Богом, делая «нарративную практику» (К. Сини) неактуальной, лишенной смысла.
Без слов, идентифицирующихся с силой этой связи, комплекс вещей, «мир» погружается во тьму. Повседневная речь - забытая и словно изношенная поэзия, в которой сужено даже восприятие звучания аутентичного призвания. Христос, Будда не пользовались письменностью, так как Мастер использует живое слово. Однако их слова дошли благодаря письменности. Она фактически стала первым процессом отчуждения от Слова, от Логоса. Китайский мудрец объяснил ученику, что (с. 116) труднее всего рассказать историю собственной жизни, так как этого нельзя сделать до смерти. А после нее уже невозможно рассказывать. Цель Евангелия - не биографическая - рассказать о жизни человека по имени Иисус, но предоставить свидетельство о провозглашении Царствия Божьего. В него следует верить, хотя оно передано словами людей, которые всегда несовершенны, - евангелистов, - некоторые из них не знали Иисуса лично и не слышали его проповедей.
Христос, по христианской вере, был единственным воплощением Бога в истории человечества. Его Послание - богатство, утерянное людьми эпохи коммуникаций. Хотя бы в том смысле, что открывает тайну победы над смертью.
Нарратор не может непосредственно представить идею Бога, как это делают теология и философия. Он делает это косвенно, соблюдая предосторожности. Дискурс об отношении между говорящим Богом, Словом и словами - комплексный. Он представлен двумя путями: нарративной теологией - Новым Заветом - и теологической наррацией, прокладывающей вертикальный путь, находящий собственное начало (1пс1рИ), но начало (1пс1рИ) уже не в Писании, а внутри человека, развиваясь и идя дальше по зримому. Это уже не язык Бога в передаче Писания, а человека, у которого горизонт - Бог.
На вопрос, познал ли человек Бога, автор дает отрицательный ответ, обращая внимание на литературные тенденции XX в., как на «черный нарратив», не столько потому, что это литература о преступлениях, сколько потому, что это «повествование агонии» (Ж. Бернар). Автор цитирует С. Кьеркегора: «В основе христианства лежит бедственное сознание» (с. 117). Метафизический поворот (Ф.М. Достоевский с Иваном Карамазовым, А. Камю) игнорируется. Возможно, так происходит из-за отсутствия идеи Дьявола (Бернар, М.А. Булгаков). В Европе было время, когда литература религиозного поиска, исследования, утверждения и сомнения являлась одновременно успешной, светской. Это первая половина XX в., когда католическая мысль рассматривалась публикой как интересный феномен спиритуального антиконформизма: Ж.-К. Гюисман (Huysmans), Л. Блуа (Bloy), П. Клодель, Ф. Мориак (Mauriac) и др.
В Италии слабая струя теологического нарратива второй половины XX в. запоздала по сравнению с французской, возможно, из-за отношения церкви к литературе (случай А. Фогаццаро, модер-низма1). Наиболее известны имена Дж. Тестори и П.П. Пазолини.
По словам автора, язык теряет способность и необходимость связываться с чем-то помимо самого себя. Превращаться в средство и истину - это изобретение, свойство человеческой речи. Ее темой становится человек в своем минимализме, в своей одномерности. Голоса Богов, Божественных героев сходят со сцены. Но Спектакль продолжается с Индивидуумом в качестве главного героя: с его висцеральными бульканьями, чересчур человеческими надрывами. С изобретением алфавита еще одна атака была предпринята на язык, способный выражать миф. По Пифагору, математика - язык, в котором записываются законы мира. Однако этот язык никогда не будет использоваться массово в отличие от технологий.
В главе «Литература, язык, текучее общество» (с. 118-119) констатируется, что без языка нет литературы. Если слова испытывают кризис, в кризисе и литература. Понятие «кризис» не всегда негативно, однако указывает на изменение. Литература, как и религия, политика, экономика, действует в социальном контексте
1 А. Фогаццаро и модернизм были осуждены католической церковью того времени.
(с. 118). Его Бауман определил как «текучее общество». Он писал: «Быть современным, как значит ныне, быть неспособным остановиться и... остаться твердым». Это происходит не столько по причине опоздать получить удовлетворение, сколько по причине невозможности удовлетворения. Быть современным означает быть хозяином самому себе. Твердое общество было эпохой взаимного участия, текучая современность - эпоха расслабления, уклончивости, легкого избегания. В текучей современности доминируют лишь самые неуловимые, способные передвигаться, не бросаясь в глаза. Время в ней не имеет значения. Это мгновенность: немедленное обретение - немедленная потеря интереса. Его искоренение следует непрерывно.
По К. Попперу, помимо открытости жидкое общество без границ является глобализированным, этническая, религиозная идентичности там опустошены, аннулированы внешним неконтролируемым давлением. Утверждение о принадлежности к чему-то ограниченному, идентифицируемому и опознаваемому, как, например, определенной религии - претензия, становящаяся все более абсурдной. Каждое уникальное выражение священного в различных религиях (католицизм, ислам) - абсурд, круг, нарисованный в прошлые времена, то, что выживает лишь в опасном фундаментализме: в каждой точке его пересекают бесконечные сети, грозя уничтожить.
Шопинг продолжается во всех областях: пищевой, этической, религиозной. Доступ к его возможности - консюмеризм, особенно в области языка. В газетах читаются лишь первые слова - заголовки, самое последнее выступление Папы.
В главе «Язык и конец мифов» (с. 119-121) автор называет определение «жидкое» недостаточным, так как поступательное и прогрессивное расплавление общества приобрело уже чрезмерные черты. Негатив - это нигилизм масс (с 119). Автор констатирует погружение человечества в общество без идентичности. Позитив -регенерация. Это процесс инвестиции в него ценности слов, языка, художественной и социальной ценности литературы. Язык -фильтр, способный навести порядок в безнадежной множественности вещей, сделать приемлемым даже Бога в качестве экстремальной гипотезы. Посредством языка лес реальности возвращает богатство неоднозначности, толерантность значения: слова, знаки
повторно открывают лишь бездействующую и сокрытую за использованием и разбазариванием жизнь, освобождают вещи от их вечного проклятия немедленно вызывать удовольствие или боль.
Автор задается вопросом, с каких пор язык перестал создавать мифы. Затмение мифа сделало язык сам по себе конечным. В западном обществе, омраченном затмением мифа, работа языка снижается. Язык, поскольку он воплощение мифа, потерял свою функцию декодирования мира. Шаманский ритуал не исполняется. Священнослужитель, выбросивший свои одежды и носящий платье писателя, изменил сам себя ради того, чтобы стать Образцом. Клубка языка, хранящегося в его сумке, выкроенной по последней моде, более чем достаточно, чтобы связать чулок, берет, одеяло из двух частей, подходящего, чтобы забраться под него со своей подругой данного момента, Сексуальностью.
Человек без языка - потерянный человек. Он подобен невнятно лепечущему младенцу, способному выражать лишь свои физиологические ситуации, от которых зависит его выживание, включающее также эмбрионы мысли. В современном обществе хроника заменила трагедию. Если последняя противоречит божественному, первая означает бессмысленность существования. Болезнь хроники состоит в противоречии между реальностью и божественным миром, игнорировании трагического характера существования, необходимости - и одновременно невозможности - тотального поиска освобождающей автономии, экзальтации восстания. Трагическое -это восстание. Трагедия - крик священного мира. Хроника - дефекация мира непосвященных. Хроника стала бы трагедией слабого нигилизма, у которого уже нет античной силы, чтобы объявить себя атеистическим (потребовалось бы вести параллельный дискурс о марксизме) (с. 120).
Метафизический бунт включает возрождение Бога, с которым можно общаться. С закатом метафизического бунта умирает трагедия. С затмением Единственного Бога заканчиваются последние заикания о трагическом наследии западного общества - христианской трагедии, великом творении, рожденном после Голгофы.
Прокладывает себе путь и противоположная идея: в результате «революции Анаксимандра» (К. Ровелли) происходит освобождение концепции мира от мифической религиозной мысли. Автор задается вопросом, какой язык появится или уже появился при ос-
вобождении языка от ностальгии по мифу, будет ли он технологическим с прогрессирующей бедностью. Эта возможность, как и любая революция, может испугать человеческое невежество относительно творения, ощущаемое лишь теми, кто остается наедине с тайной. Однако для некоторых именно в этом может состоять человеческое величие.
В главе «Итак: (Scripta manent?) написанное остается?» (с. 121-122) сообщается, что люди в настоящий момент относятся к homo vetus1, поскольку ищут что-то твердое, надежное, поддающееся сравнению и оценке, годное для использования; между тем как современность текуча, бесконечно бежит вперед, неспособна остановиться. Долговечность теряет свою привлекательность и трансформируется в гандикап. Быть современным означает «постоянно распоряжаться самим собой» (Бауман), поскольку в мире индивидуумов существуют лишь индивидуумы в «обществе индивидуумов». Из этого наблюдения, представляющегося пугающим убеждением, по словам Параццоли, можно вновь открыть прото-современность Иисуса. Он не останавливался, шел и в странствиях бодрствовал, бдил, когда другие спали, постоянно призывая: бодр-ствуйте2, «предоставь мертвым погребать своих мертвецов»3. Христианство - «распутство» по отношению к Пятикнижию. Иудей -homo vetus, христианин - homo novus. Иоанн - «распутник» по отношению к трем первым евангелистам. Основополагающие испытания христианского мистицизма предполагают бег вперед, но внутри самих себя, дух не признает требований, ruach4 дышет, где хочет.
Автор считает, что рукописи не просто остаются (с. 121), а воссоздаются (generano), как отец, живой или мертвый, воссоздался в сыновьях, которые не являются им, но происходят от него.
Следствие из всего этого - затмение иконографического Бога, Бога - Героя иудейско-христианского монотеизма. Присутствие Христа постоянно. Он и в распаде общества, и в яме презрения и боли.
1 Homo vetus (лат.) - человек старый.
2 Мк 13:33, 37.
3 Лк 9: 60.
4 Ruach (ивр.) - Дух.
Рукописи к тому же наследие, наследство семьи, голоса, говорящие из прошлого и о нем. Они сообщают о уже открытых, видимых ценностях, являясь бегом вперед. Новые рукописи, новые книги не мешают опираться на Уже Написанное. Человек, как утверждает Э. Блох, «интенция, обращенная в будущее», эссенциаль-ная вещь, находящаяся в подвешенном состоянии, в ожидании. Следовательно, scripta manent в позитивном и негативном смыслах как Наследия, которого вечно недостаточно, - Великая Утопия по-прежнему остается и останется недостижимой, но рукописи не прекращают указывать на нее. Ведь эти иудейско-христианские рукописи не только наследие, но и ожидание, ожидание Мессии (пророчество), ожидание возвращения Христа (Евангелие). Евангелия не являются намерением рассказать о чем-то великом, свершившемся в прошлом. Они написаны обращенными в будущее, которое всегда является ближайшим. Возвращение Христа, о котором никто ныне не говорит из смущения, как бы Он не вернулся, когда не ожидают, делая вид, что ждут, началось с Павла. Евангелия превратились в нарративные тексты для комментариев, носителей послания из далекого времени. Они так и будут рукописями, которые остаются, призывая пробудиться и обратиться к притче о десяти девах, пока люди не обратят свои взоры из прошлого в будущее (с. 122).
И.М. Цибизова
