CC BY
49
не находили достаточного подтверждения в практике формального анализа (что видно на примере Циммермана).
Однако осознание истинной роли формальной эстетики в развитии литературоведения позволяет, по мнению И. Штёкмана, по-новому осмыслить этот процесс и даже «написать иную историю германистики», которая описала бы не «школы, борьбу направлений (...) и конкурирующие институциональные практики, но складывание ее формально-аналитических приемов и методов» (с. 107).
А.Е. Махов
2017.03.004. МАХЛИН В.Л. ЗАТЕКСТ: ЭРИХ АУЭРБАХ И ИСПЫТАНИЕ ФИЛОЛОГИИ // Ауэрбах Э. Мимесис. Изображение действительности в западноевропейской литературе / Пер. с нем. -2-е изд., испр. - М.; СПб.: Центр гуманитарных инициатив, 2017. -С.451-471.
Ключевые слова: Э. Ауэрбах; Дж. Вико; историзм; мимесис; изображение действительности.
Статья доктора филос. наук В.Л. Махлина - послесловие к переизданию перевода на русский язык книги известного немецкого филолога и культуролога Эриха Ауэрбаха (1892-1957), вышедшей в 1946 г. Понятие «затекст», поясняет В.Л. Махлин, «должно проблематизировать то, что так или иначе "стоит" в тексте, но непосредственно (само собой) зачастую "не видно" при чтении. Это более или менее скрытая очевидность мира и времени (истории) в событии самого текста» (с. 451).
Впервые переведенный на русский в 1976, «Мимесис» оказался невостребованным: «предложение слишком резко опередило спрос» (с. 452). Однако во многом сходная ситуация была и с рецепцией книги Ауэрбаха на Западе в середине ХХ в.: она явно не соответствовала и не соответствует принятым в науке о литературе методам анализа, в ней нет «четких определений и выводов, строгой терминологии и, соответственно, выработанных в научных жанрах форм тематизации предмета исследования» (с. 454).
Обращаясь к специфике ауэрбаховского подхода к литературе - на стыках и пересечениях литературоведения, лингвистики, филологии, философии, теологии, исследователь выделяет три ду-
ховно-исторические его предпосылки: 1) романо-германская филология и «школа Фосслера» начала ХХ в.; 2) теологически-политическое (антикартезианское) переосмысление Дж. Вико («Новая наука») человеческой истории, общества, познания и мышления, а также филологии как основополагающей гуманитарной науки; 3) концепция мимесиса Платона как перводвигатель и фон «истории» в западном смысле.
Свою методологию Ауэрбах изложил во введении к посмертно изданной книге «Литературный язык и публика в латинской поздней Античности и в Средневековье» (1958), указав на инона-учный фактор, обусловивший направление его исканий - «сознание потрясения Европы». Ауэрбаху предстояло «зафиксировать и понять единый феномен западноевропейского сознания в его сквозной историчности - там, где этот феномен и эта тема образуют, по Ауэрбаху, "предмет филологии", литературное выражение» (с. 456), и ситуация потрясения «взращенного девятнадцатым столетием немецкого национального и националистического сознания, потерявшего вместе с крахом кайзеровской Германии свою идентичность и открытого теперь новым возможностям» (с. 457-458) становится плодотворным исходным пунктом нового понимания истории и филологии.
Решению поставленной Ауэрбахом перед собой задачи отвечала, прежде всего, присущая романо-германской филологической традиции связь идеи филологии с идеей истории. Кроме того, по Ауэрбаху, «в отличие от националистического уклона, который получил в девятнадцатом столетии романтический историзм в Германии и в Европе, романо-германская филология потому оказалась более верной духу христиански-гуманистических истоков историзма, что романских народов не один, а несколько, причем от немецкого языка (языка филолога-романиста) все романские языки отличаются еще больше, чем между собою, но при этом они "связаны с ним общим субстратом антично-христианской цивилизации"» (с. 458). Важна была также присущая романо-германской филологии и ярко проявившаяся в культурно-исторической и стилистической школе К. Фосслера тенденция отстоять идею филологии на границах истории культуры, лингвистики, литературоведения. Решающую роль сыграло и особое внимание романской филологии к определению места средневековой культуры (и ее духовной пред-
посылки - христианства) в общем контексте западноевропейской культуры.
Общеметодологических ориентиров романо-германская филология XIX в., однако, дать не могла. Эти ориентиры Ауэрбах нашел у итальянского мыслителя, филолога-классика Дж. Вико, чей главный труд - сочинение «Новая наука» - он перевел на немецкий и опубликовал со своей вступительной статьей в 1924.
Важнейшим аспектом ауэрбаховской рецепции «Новой науки» стал принцип отъединения «достоверного» знания (certum) - в Филологии, от «истинного» (verum) - в Философии, а именно «коррелятивный, в особенности современной философской герменевтике, ход мысли, требующий методического отъединения "Филологии" (т.е., по Вико, гуманитарных наук) от "Философии" (по Вико, утопического рационализма, или "Разума", в особенности натуралистически радикализованного Декартом и картезианством), как условия возможности их нового продуктивного взаимодействия» (с. 459).
Разрабатывающий свой метод Ауэрбах ставит вопрос об «изображенной действительности» как «предметной данности "литературного выражения" достоверной, событийно-фактической действительности, сплошь историчной, конкретной и требующей адекватного метода исследования» (с. 461), предлагая подход, отличающийся от практики других представителей романо-герман-ской филологии - как от стилистических анализов Л. Шпитцера, замкнутых на творчестве одного писателя, так и от попыток введения топологически-риторических констант Э.Р. Курциуса. В «синтетически-историческом исследовании», предложенном Ауэрба-хом, «любая часть, соопознаваемая и сопереживаемая в тексте, -"внутренне историчный признак", - сама в своей перспективе как бы притягивает или преломляет "целое", которое при законности перемены точки зрения в свою очередь является только частью. Часть и целое при таком исследовании связаны не абстрактной закономерностью, но сменой перспективы достоверного; достоверное же ("certum") в тексте - это та событийная фактичность его (так сказать, феноменальная историчность), которой литературовед, гуманитарий должен посмотреть в лицо» (там же).
Концепцию «мимесиса» Ауэрбах начал разрабатывать в своей более ранней книге «Данте как поэт земного мира» (1929), отно-
сящейся к позднему исследованию как программа к ее осуществлению, где Данте понят как «наиболее чистое, совершенное выражение идеи воплощения, изображающего истолкования действительности» (с. 465) и где особое значение имеет первая глава - «Историческое введение об идее и судьбе человека в поэтическом творчестве». По Ауэрбаху, «способность к подражанию действительности» или мимесис «не имеет отношения ни к натуралистически-правдоподобному воспроизведению или наблюдению, ни к рациональной, тем более теоретизированной и абстрактной стороне истины (verum); тайна художественного образа - в "очевидности изображенного", в конкретно-воззрительной феноменальности "явления", в дорефлективной достоверности изображаемого события» (с. 463).
Подход к исторической судьбе термина «мимесис» в теоретической поэтике в ранней монографии Ауэрбаха резок и парадоксален: «Платон, отвергнувший искусство, скорее способствовал развитию художественного сознания, тогда как Аристотель, наоборот, легитимировав "подражание" в своей "Поэтике", в действительности узаконил отчуждение теоретической истины от конкретной достоверности "судьбы" (verum от сеЛит), предопределив тем самым в области философской эстетики и теории литературы формализацию поэтического творчества, а равно и глубокий разлад между "Философами" и "Филологами", о чем в XVIII веке заговорит Вико» (с. 464).
Главный труд Ауэрбаха - «Мимесис» - отличает от предшествующих работ ученого пристальное внимание к социально-исторической и социологической проблематике, но самое важное -«сочетание традиционного филологического анализа текста с как бы неожиданными вставками, вводящими автора-интерпретатора с его "горячей" современностью вовнутрь открытой историчности любого текста от Гомера и Библии до Пруста и Джойса», делающее книгу «единственным в своем роде, "экзистенциальным" произведением в истории литературоведения» (с. 466). Последовательно примененный в книге герменевтический метод «перспективного понимания», свободный от исторического априоризма, не перестает быть историчным: «историчность, большая и малая перспектива и ретроспектива пронизывают любое исследуемое слово или событие. Чтобы выявить прерывность и непрерывность истории, малое и большое время в качестве чистой "очевидности изображенного"» (там же).
Вместе с тем методология Ауэрбаха, по наблюдению В. Махлина, сколь продуктивна, столь и проблематична, и в первую очередь - догматизмом литературно-эстетической позиции. В своем эстетическом суждении автор «Мимесиса» исходит из теоретико-познавательной предпосылки, в соответствии с которой «историческая действительность в своем существе может и должна так или иначе как бы совместиться с "изображением действительности"» (с. 467). Однако такого совмещения не может быть в принципе: «Эстетическая завершенность пусть даже самого правдивого в своих внутренне мотивированных границах "искусства подражания" - за этими границами будет уже условной и односторонней» (там же).
Т.Г. Юрченко
ПОЭТИКА И СТИЛИСТИКА ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
2017.03.005. СОЦИАЛЬНЫЕ СОЗНАНИЯ В ДОКУМЕНТАЛЬНЫХ И ХУДОЖЕСТВЕННЫХ ПОВЕСТВОВАНИЯХ: ТЕМАТИЧЕСКИЙ НОМЕР ЖУРНАЛА «НАРРАТИВ». Social minds in factual and fictional narration // Narrative. - Columbus, 2015. - Vol. 23, N 2. - P. 113-229.
Ключевые слова: нарратология; социальные сознания; повествование от первого и третьего лица множественного числа; античная литература; средневековая английская литература; Ж.-Ж. Руссо; Т. Деккер; Р. Грин; неестественные повествования.
Практически любое повествование в той или иной мере изображает социальную активность персонажей. Однако, как отмечает редактор тематического номера журнала «Нарратив» М. Альдерс (Фрайбургский университет, Германия), до последнего времени литературоведы рассматривали подобные элементы повествований в контексте анализа взаимодействия отдельного индивида с обществом. Между тем довольно часто речь идет о коллективном опыте нескольких героев, при котором «их индивидуальные личности соединяются между собой в нечто, весьма напоминающее единую сущность», - так М. Альдерс иллюстрирует суть явления цитатой
