CC BY
71
ФИЛОСОФИЯ: ОБЩИЕ ПРОБЛЕМЫ
2017.03.001. АВТОНОМОВА НС. ПОЗНАНИЕ И ПЕРЕВОД: ОПЫТ ФИЛОСОФИИ ЯЗЫКА. - 2-е изд., испр. и доп. - М.; СПб.: Центр гуманитарных инициатив, 2016. - 736 с.
Ключевые слова: познание; гуманитарное познание; концептуальный язык; философия языка; перевод; рецепция; понимание; рефлексия; М. Фуко; Ж. Деррида; Ж. Лакан.
В подходе к теме «познание и перевод» автор исходит из того, «что никакое, даже самое скромное, понимание невозможно без перевода, потому что оно предполагает соотнесение моих слов и понятий со словами и понятиями других людей, иногда других языков, а тем самым, значит, и без перевода. Когда ребенок впервые овладевает речью, а взрослый разъясняет ему, что значат его первые слова, это тоже перевод, только внутриязыковой. Любая наша попытка высказать нечто переживаемое, вместить его в артикулированную форму - это тоже перевод. И все эти формы перевода в широком смысле слова соотнесены со своей основой и осью -переводом между разными языками и разными культурами» (с. 9). Осмысление перевода в наши дни приобретает поистине универсальный размах. «При этом перевод начинает восприниматься и осознаваться как важнейший путь гуманитарного познания и как основная жизненная практика» (с. 11).
Книга состоит из двух разделов. В первом разделе «главное -это опыт того, что можно было бы условно назвать «переводом-для-себя»: чтение на иностранных языках, попытки разобраться в новом для отечественной культуры материале» (с. 654). Речь идет, прежде всего, о французском структурализме и постструктурализме. Во втором разделе предметом рассмотрения становится «пере-вод-для-других», а тем самым - рецепция переводов, теоретические
вопросы, возникающие в связи с практикой и осмыслением перевода.
Раздел первый: «Познание и язык» - начинается с анализа структурализма. Французский структурализм возникает на стыке гуманитарной науки и философии. Его бесспорным представителем считается этнолог К. Леви-Строс. С рядом оговорок автор сюда относит структурный психоанализ Ж. Лакана, «археологию знания» М. Фуко, некоторые работы Р. Барта.
При всем разнообразии конкретных форм французский структурализм имеет общую базу: работу в языке и с языком, языковые или подобные языку механизмы культуры. Его методологическая задача состояла в том, чтобы «налагая языковые мерки на самые различные объекты культуры, получить их объективный образ, или, иными словами, сделать их перевод в языковые формы и схемы» (с. 47). И отдельный человек, и культура могут плодотворно изучаться как особого рода языки. Среди методов, которыми пользуется история культуры и история идей, - метод «обратного перевода» (А.В. Михайлов): «надо учиться переводить назад и ставить вещи на свои первоначальные места» (цит. по: с. 54).
Проблема сознания видится в структурализме сквозь призму трех «объективностей» - структуры, бессознательного и языка. Только в совокупности своей они образуют концептуальное ядро, вокруг которого выстраиваются более частные проблемы сознания. Наиболее развернутый образ структуралистского подхода к бессознательному дал К. Леви-Строс.
М. Фуко, с точки зрения автора, наследует структуралистскую проблематику анализа образования мысли и культуры через призму языка (с. 91). В разные периоды эта линия выражена у М. Фуко по-разному: идеей языково-семиотического основания эпистем, идеей «дискурсных практик» и идеей парресии.
М. Фуко посвятил всю свою жизнь исследованию философской истории науки, меняя ракурсы (эпистемологический, политический, этический). Н. Автономова предложила членение творчества М. Фуко по десятилетиям на три периода: археология знания (1960-е годы), генеалогия власти-знания (1970-е годы) и эстетика существования (1980-е годы). Для археологии знания не интересны ни вещи как таковые, ни познающий их субъект: она нацелена на взаимодействие субъективного и объективного, в результате кото-
рого возникают предметы познания, социальные практики, научные дисциплины (с. 101). Но в «археологии знаний» оставались неясными переходы от одной познавательной конфигурации к другой. Этот вопрос получает свое решение в генеалогии власти-знания: эти переходы определяются взаимодействием дискурсных и недискурсных практик, которые складываются в исторически конкретные схемы власти-знания (с. 111). Язык рассматривается как социальная сила и скрытая пружина многих социальных процессов. А потому общество устанавливает особые процедуры контроля над тем, что мы говорим. Знание «одушевляется не безличным поиском истины, но страстями и инстинктами, побуждениями, желаниями, насилием. Власть порождает знание, а знание есть власть» (с. 118). Именно различные исторические типы взаимоотношений власти и знания становятся теперь объектом рассмотрения.
Эстетика существования была призвана ответить на злободневный вопрос отсутствия морали как подчинения заранее заданному кодексу правил. В этих условиях, как читал М. Фуко, может пригодится опыт античности.
Ж. Деррида рассматривает и язык, и философию в особом повороте. Это «языковые обнаружения философии в понятиях философских текстов» (с. 186). Его методом является «деконструкция» философских текстов путем «различания», обнаружения в них следов и различий или иначе «письма» в чистом виде (с. 188).
Ж. Лакан, по оценке Н. Автономовой, останется в памяти потомков реформатором психоанализа, «продвинувшим его в направлении сближения с искусством» (с. 297). Лакановские понятия -означающее, Имя Отца, триада «реальное - воображаемое - символическое», сменившая фрейдову трехчленку Оно - Я - Сверх-Я -стали активным элементом культуры. Однако позднее, когда произошла смена познавательных установок и структуралистская увлеченность логической культурой уступила место постструктуралистскому интересу к культурной динамике, аффектам, телу, власти и пр., воображаемое стало теснить символическое, подчинять себе язык. Сегодня дискуссии в психоанализе связаны прежде всего с экспликацией дорефлексивных аспектов реального опыта, с выявлением общезначимого смысла различных жизненно-практических ситуаций, с осмыслением взаимосвязей между до-языковыми и собственно языковыми формами мышления. «Иначе говоря, с
развитием тех тенденций, которые способны противостоять магии слова и магии власти» (с. 297).
Раздел второй: «Перевод, рецепция, понимание» - открывается главой, посвященной трудностям российской рецепции и перевода западной мысли. Н. Автономова отмечает, что «открытость к современной западной мысли - новая черта философской ситуации в России, которую и представить себе было невозможно 30 лет назад» (с. 366). Но поскольку в России не было ни концептуальной подготовки к восприятию идей современной западной философии, ни собственного опыта, требовавшего сходных концептуализаций, вставали вопросы о стратегии и теории перевода, вопросы ввода новых текстов в русскую культуру.
Особенностью развития гуманитарного знания во второй половине ХХ в. стало обращение к языку и языковой методологии. В этом обращении к языковой проблематике, «занявшей место мышления, мыслящего самого себя» (Гадамер), «можно видеть естественную реакцию на исчерпанность рефлексии традиционного типа» (с. 498). Выступая в качестве условия возможности для рефлексии нового типа, язык берет на себя весьма ответственную миссию - артикулировать ту нерефлексивную почву, на которой вырастает любое движение рефлексии. Перевод выступает теперь как новая область рефлексии и одновременно новое ее средство (с. 499).
Введение проблематики перевода усложняет рефлексивную схематику. Перевод ведет за собой сразу целую сеть новых отношений: перевод и подлинник, перевод и другие переводы (если они есть) - в своей культуре и в других культурах, переводы современные и прошлые и т. д.
Осознание специфики перевода как практики происходило в истории постепенно. Первой и самой крупной переводческой антиномией является антиномия «по духу» и «по форме». Но самой важной является антиномия: должен ли перевод подводить читателя к пониманию текста на оригинальном языке или же так преобразовать текст, чтобы сделать его доступным культуре и читателю языка перевода? Существует мнение, что в определенном смысле перевод вообще невозможен. Но, по мнению автора, общность между даже радикально различными языками и культурами может быть найдена (с. 507).
Рефлексия над переводом выводит из этой антиномии несколько важнейших следствий. Любой перевод оказывается не только лингвистическим, но и культурным и концептуальным явлением, «а потому не существует перевода лишь с языка на язык, но всегда также и перевод с культуры на культуру» (с. 510). Другое следствие тезиса о необходимости выбора заключается в признании ограниченности любого перевода. Ни один перевод не переводит абсолютно все, что-то неизбежно остается непереведенным.
Рефлексия о переводе дает важные эпистемологические прояснения. Она позволяет заметить то, что остается незаметным в других познавательных актах: дело в том, что в процессе перевода некоторые важные познавательные приемы впервые получают доступ к вербальному выражению и тем самым переходят в регистр, доступный наблюдению, операционализации, проверке. Отсюда «насущной необходимостью в наши дни становится построение эпистемологии перевода» (с. 515).
Рассматривая становление рефлексивной установки в России, автор выделяет три периода: послепетровский (середина XVII в.), первую треть XIX в. и постсоветский период (последние два десятилетия). В картине развития русской культуры и русского языка, которую предлагает Г.Г. Шпет, автор считает важными два момента: констатацию культурных и концептуально-языковых нехваток и дефицитов и одновременно усилий по их преодолению, по развитию русского языка, в том числе и концептуального. Уже в царствование Петра I делались переводы книг по научным, административным и другим вопросам. Петр считал необходимым издавать переводы одновременно с подлинниками, поощрял создание учебников и словарей и др. Одним из самых замечательных памятников создания русского языка как литературного и научного является Словарь российской Академии, вышедший в конце XVIII в. «Сама установка на развитие родного языка при умеренно сдерживаемом заимствовании иностранных слов весьма поучительна для всех дальнейших периодов русской культуры и истории» (с. 519). Второй период связан с победой в войне 1812 г. «Военная победа над Наполеоном лишь подчеркнула социальные и культурные дефициты русской культуры на фоне культуры европейской» (с. 528). Специфика развития русской философии заключалась в том, что предметом рефлексивного отношения стала литература, а не наука.
Лучшие умы того времени (А.С. Пушкин, П.А. Вяземский и др.) осознавали необходимость развития понятийного языка.
Третий период - это постсоветский. С конца 1980-х на культурную авансцену хлынули два потока - отечественная (религиозная) философия и современная западная. Оба эти потока испытывали огромную потребность в переводе. Применительно к отечественной философии это была задача восстановить традиции чтения, интерпретации, понимания, вписать ее в контекст современной философской проблематики. Применительно к западной философии это была задача перевода с языка на язык, с культуры на культуру. «Однако не пропустив через себя современный опыт развития мировой философии, русский концептуальный язык не мог быть адекватен тем актуальным задачам, которые встали перед ним в постсоветский период» (с. 537). Только если концептуальные дефициты нынешней культурной ситуации будут поняты как собственная потребность и как вызов, тогда и достойный ответ найдется (с. 544).
В типологии подходов к языку, представленной автором, язык рассматривается как опора формализующих процессов (формализация), как метод познания других явлений (методологиза-ция), как род бытия (онтологизация) и как социальная сила (социо-логизация). Мысль о переводе в рамках формализации фиксирует недостижимость концептуального перевода (У. Куайн). В рамках методологизации представлена концепция перевода в широком смысле слова - как перевода между различными уровнями культуры, между различными языками и семиотическими системами концепция (в частности, у Лотмана, с его идеей семиосферы), а также перевода как перехода от довербального опыта к построению культурных текстов. Онтологизация языка представлена в феноменологии и герменевтике. Так, Хайдеггер полагает, что главное в переводе - это истолкование истины бытия (с. 569). Социологизация языка в крайнем своем выражении уподобляет работу языка экономическому производству (анализ дискурсивных практик М. Фуко). Те или иные формы анализа дискурса подразумеваются и в ряде современных подходов к переводу. Так, Л. Венути рассматривает перевод как форму переписывания оригинала, которая несет в себе не только поэтику, но и определенную идеологию. «Иначе говоря, переписывание - это так или иначе манипулирование властью» (с. 573).
Проблема понимания в философском плане возникает, или точнее, обостряется в переломные моменты развития культуры. Так, в рационализме Нового времени она не стояла. Триада взаи-мосоотнесенных понятий бытие - мышление - язык опиралась на рефлективный подход в философии, т.е. такое движение сознания внутри сознания, при котором значение полагается беспредпосы-лочным и непосредственно данным для субъекта. Но проблема понимания остро встает на рубеже XIX и XX вв. У В. Дильтея она сфокусирована на разрыве между мышлением и бытием (с. 580). Фиксируя разрыв между бытием и языком, «М. Хайдеггер преодолевает его ценой рассмотрения бытия sub specie linguae, усматривая в языке единственный способ обнаружения и раскрытия бытия» (с. 582).
Для философов второй половины ХХ в. характерно не столько противопоставление «объяснения» и «понимания», как это было у неокантианцев или у В. Дильтея, сколько стремление заново обнаружить их взаимодополнительность. Так, П. Рикёр ставит эту дихотомию под вопрос: «больше объяснять, чтобы лучше понимать» (с. 584). Самое важное для понимания роли перевода в концепции Рикёра и в философии вообще - «это тезис о том, что именно перевод строит соизмеримое, сопоставимое, создает пространство умопостигаемости, интеллигибельности между языками и культурами» (с. 597). Но кроме того, перевод ставит этическую задачу, «Рикёр предлагает - в связи с переводом и посредством перевода - этически емкое понятие "языкового гостеприимства" -удовольствия проживать в чужом языке и удовольствия принять в своем доме чужую речь» (с. 598).
В последние десятилетия проблемы метафоры начинают играть заметную роль в исследованиях науки. При этом осознается, что и в научном мышлении метафора - это не случайная помеха: «она выступает как репрезентатор собственно эвристического, эстетического момента в любом человеческом познании» (с. 603). Сущность процесса метафоризации заключается в переработке материала различных видов деятельности - интеллектуальной, эмоциональной, перцептивной - в языковые значения, а затем и в схемы межъязыкового и межкультурного переноса и перевода.
В качестве иллюстрации того, как работают механизмы рефлексии и понимания, в книге представлен выполненный автором
сравнительный анализ лексики перевода и оригинала (на конкретном примере переводов сонетов Шекспира Маршаком).
Н. Автономова выделяет два подхода к переводу: североамериканский (на материале концепции Эмили Эптер) и европейский (на материале «словаря непереводимостей» под редакцией Барбары Кассен). Оба подхода, при всех их различиях, имеют общую установку на «над-национализм» (транснационализм), полагая, что «узконациональные подходы к культуре изживают себя». Э. Эптер ищет выход в переводческих перспективах «сравнительной литературы» на американский манер, а исследователи под руководством Б. Кассен - в поиске соизмеримостей в европейских ресурсах мысли и языка (с. 642). Оба подхода являются носителями определенных идеологий и мировоззрений. В связи с этим встает вопрос о соотношении науки и идеологии в гуманитарном познании. С точки зрения автора, граница между ними существует, хотя она подчас является зыбкой, скользящей. В этом случае «перевод как культурная практика референции, осуществляемой в постоянном контакте с мыслью, выраженной в другом языке, способствует расщеплению идеологических кристаллизаций» (с. 644).
Проблема перевода приобретает философский статус. Речь идет не только о переводе философских понятий, но и о трактовке перевода как одной из предпосылок мысли, как универсального посредника в человеческой жизни и культуре. В современной Европе интерес к переводу - «это свидетельство кризиса оснований культуры, необходимость заново прояснить для себя статус ее фундаментальных текстов... Общий интерес российской культуры -делать ставку не на противопоставления с Западом, а на общий поиск выхода из тех проблем, в которые попала европейская цивилизация» (с. 653).
Л.А. Боброва
2017.03.002. АНТОНИНИ А. ПРУСТ И ДЕЛЁЗ.
ANTONINI A. Proust et Deleuze // Commentaire. - Paris, 2016. -
N 154. - P. 317-322.
Ключевые слова: искусство; эстетика; литература и истина; Антонини А.; Пруст М.; Делёз Ж.
Антуан Антонини всегда с большим вниманием и уважением относился к творчеству Жиля Делёза, поэтому книга последнего
