CC BY
102
ФИЛОСОФИЯ ИСТОРИИ
2017.01.031. ЗИЛЬБЕРМАН Д. ПРАВОСЛАВНАЯ ЭТИКА И МАТЕРИЯ КОММУНИЗМА. - СПб.: Иван Лимбах, 2014. - 256 с.
Ключевые слова: история коммунизма; Сталин И.В.; история СССР; история большевизма; история КПСС.
Впервые опубликованная на русском языке в нашей стране книга «Православная этика и материя коммунизма» советского и американского философа Давида Беньяминовича Зильбермана (1938-1977) («The orthodox ethics and the matter of communism»), эмигрировавшего в 1973 г. из СССР в США, ставит своей целью доказать, что русско-византийское православие с его этикой напрямую породило советскую социальную систему и советский тип сознания.
Автор берет в качестве исходной точки широко известную теорию Макса Вебера о рождении капитализма из духа протестантской этики, которая заключается в предположении определяющего влияния протестантизма на внерелигиозную социальную и экономическую деятельность и развитие капиталистического общества. Сначала автор отмечает многочисленные возражения Веберу и сомнения по поводу его теории, ведь в наше время уже все общества подверглись в той или иной степени воздействию современного капитализма извне. Однако затем Зильберман говорит, что сильным ходом тут стал бы «еще один независимый пример подобного отхода от религиозно организованной жизни и этики с сохранением ее субстанции во внерелигиозной социальной активности» (с. 35). Именно таким примером он считает связь материальной сущности советского коммунизма (имеется в виду не теоретическая абстрактная концепция Маркса, а непосредственная действительность советского государства) с византийско-русской традицией православной этики. По убеждению автора, только в исконном правосла-
вии следует искать то особое отношение к политической власти (а также причины ее преобладания), которое оказалось созвучным коммунистической доктрине Карла Маркса и привело к созданию советского общества.
Отмечая, что часто говорят о зеркальных сходствах между христианством и коммунизмом, о параллелях между последним и евангельской этикой (имущественное равенство и братство во Христе, наднациональность, универсальность, устремленность к «дню грядущему» от «дня сегодняшнего», практический элитизм и т.д.), Зильберман считает, что эти сопоставления поверхностны и не могут существовать даже на уровне сходной функциональности. В коммунизме нет Христа и личного завета каждому верующему. Также и антропологическая схема христианства с ее символикой жизни, страстей, смерти и воскресения никак не похожа на «обетования» коммунизма и его антропологию.
Тем не менее именно дух восточного, византийско-русского православного христианства автор считает причиной того, что «сделало возможной окончательную победу советского коммунизма» и того, что «советское общество созрело, стало жизнеспособной и самовозобновляющейся системой» (с. 54).
Важным шагом на этом историческом пути Зильберман считает высвобождение принципа политической власти из чисто религиозного контекста и его поворот против его изначальных символических форм, против самодержавия и личного обожествления. Тогда сила религиозной идеи продолжила действовать и развиваться уже за пределами религиозного сознания, как это было на Западе в случае с протестантизмом и капитализмом.
В ареале действия восточного христианства светское государство присвоило себе право раздавать спасительную благодать. «Пантократическое» мироощущение, присущее советскому образу жизни, продолжает религиозную православную традицию. Не случайно православие обвиняют в цезарепапизме, поскольку император почитался выше, чем патриарх как помазанник Божий и представитель Бога на земле. Однако крайне важно понимать, говорит автор, что пантократорская идея не русская в этническом смысле слова. Это наднациональная идея «царя», созвучная с лозунгами интернационализма. «Но исторически сложилось так, что русский народ привык воспринимать экспансионистские и иные имперские
функции государства как "естественные" его черты» (с. 67). Причем эта идея находила больший отклик даже в Азии, нежели в России, что прекрасно осознавалось русским правительством при определении и проведении «азиатской политики».
Тем не менее, с точки зрения Зильбермана, цезарепапизм в России - это лишь поверхностный слой, «надстройка» в большом культурном комплексе. Царь никогда не отождествлялся с Богом и не провозглашался, подобно Христу, Пантократором. Революция в России проиллюстрировала этот факт казнью царя «за измену». Но каким образом в сознании русского человека XX в. мог превозноситься абстрактный принцип «власти как таковой», без человеческого воплощения и божественной харизмы? С точки зрения автора, это стало возможным благодаря влиянию православия, присущей ему трансформации христианской мысли, которая сделал влияние «харизматической личности» необязательным и не необходимым (Зильберман считает, что культ Сталина, несмотря на внешнее сходство с культом Гитлера, имел иное психологическое содержание). «Восточный» сдвиг христианства в Византии, по его мнению, привел к томуз что «антисимволизм» стал краеугольным камнем православия. Этот антисимволизм состоит, с точки зрения автора, в историческом синтезе раннего «христианского идолопоклонства» VI-VIII вв. (иконопочитания, схожего с античным язычеством) с его категорическим отрицанием в движении иконоборцев. И марксизм всего лишь напомнил русскому народу о его традиционном пути. Когда царская харизма была десимволизиро-вана, а ее носитель лишен престола, народ материализовал их власть в советском государстве.
Зильберман усматривает близость марксизма к средневековым манихейским ересям, которая состоит в объективировании добра и зла и проецировании их во внешний мир. Это лишало человека свободы и делало его зависимым, теперь он мог лишь обороняться от внешних сил, а не быть носителем субъективной активности. Для облегчения этой участи был принят социальный принцип ассоциации (ложного подражания евангельским общинам) -объединение слабых и пассивных людей, чтобы сберечь их от внешнего мира. Однако это способно породить лишь либо раздоры и зависть, либо тоталитарные структуры всеобщего контроля. «Социализирующий» уклон приводит к замене секулярной общностью
мистической Церкви как Тела Христова. «Особый акцент на социальных, т.е. "внешних", конфликтах, упор на борьбе объективных сил, вынуждающих предпочесть сообщество, а не человечество, -эти мотивы ответственны за генезис марксистской идеи самым прямым образом. Ее созревание можно проследить от Мюнстер-ской коммуны анабаптистов XVI в. до "общества равных" и прочих ранних форм французского социализма XIX века» (с. 77).
По Зильберману, восточное христианство после его окончательного разрыва с Западом (что было ознаменовано решениями Константинопольского собора 1351 г. и принятием на нем пала-митской доктрины) взяло курс на истернизацию и восстановление «азиатской идентичности». Родство православной этики и материи коммунизма состоит для автора в «поразительном сходстве» восточного мистицизма или исихазма «с гегельянством или даже марксизмом, как философии деятельной, особенно в методе "восхождения от абстрактного к конкретному", "столь заметном у Григория Паламы в теории символа"» (с. 104). Например, «в исихазме с его идеей "духовного атлетизма" (который под силу лишь немногим избранным), и в общей православной идее святости, с одной стороны, равно как и в философии деятельности Гегеля - Маркса - с другой, отдельная роль отводится духовному герою, исключительной личности. Достаточно вспомнить гегелевский культ Наполеона и его оправдание рациональной деспотии в "Философии права"» (с. 104).
По поводу вопроса о деятельном характере исихазма Зильберман называет паламизм «в некотором смысле запланированной технологией святости» (с. 110). Он отмечает также поразительное техническое сходство исихазма (с его непрерывной молитвой, погружением ума в сердце и т.д.) с индийской йогой. Сходство настолько велико, говорит Зильберман, что речь должна идти не о культурных заимствованиях и влияниях, а об открытии принципов, независимом воспроизведении общего архетипического прототипа «героического комплекса», намного более древнего, чем йога или христианство.
Анализируя дальше исихастскую традицию, Зильберман утверждает, что в ней сотрудничество с Богом понимается как создание «первосимвола Духа в его первичной материальности. Палама смело заявлял, что исихаст своим непрерывным трудом впервые
создает реальный мир, Благую Весть и Христа Самого... Только действительность и будущее, создаваемые "атлетами духа", реальны или будут реализованы. Только здесь и сейчас, только посредством личного участия этот мир грез получает, возможно, первый и последний шанс стать реальностью» (с. 136).
Именно эта радикальная точка зрения касательно неотделимости материального и духовного друг от друга стала, по Зильбер-ману, великим водоразделом мысли между христианским Востоком и Западом. Противоположный взгляд недеятельного и нематериального символизма победил на Западе и выразился в сегодняшнем конвенционалистском и релятивистском мире.
В целом в пользу параллелизма исихазма с коммунистической доктриной Зильберман усматривает следующие точки соприкосновения: ведущая роль плоти, «обязательный мистицизм» (возложенный на себя как непременное условие «обожения»), подлинное чувство истории и учение о «сотрудничестве» («синергии»), т.е. социализированной деятельности как необходимом участии человека в божественных делах (с. 145). Тем не менее, говорит Зильберман, остается неразрешенной проблема христоцентризма. «Можно ли его распознать в надличностной, коллективистской диалектике марксизма, воплощенной в современном советском государстве? Кажется, что нет». И тут же Зильберман, словно «на противоходе», добавляет: «Хотя, почему бы и нет?» (с. 145).
Отношения между христоцентризмом и этикой деятельного коллективного познания Зильберман понимает по модели гелевско-марксистского метода восхождения от абстрактного к конкретному, где христоцентризм оказывается «абстрактным» аспектом «конкретной» государственной власти. Православная этика, направленная первоначально «к абстрактной и потому таинственной цели познания Бога, в конечном счете выразилась в конкретности тоталитарного Государства» (с. 152). Пантократорство Христа имело решающее значение для построения концепции коммунизма как политической системы. Как говорит теория, утверждает Зильбер-ман, значимая эмпирическая верификация характеристик объекта, полученная в процессе восхождения, возможна лишь тогда, когда мы достигли знания его конкретных аспектов, когда восхождение зашло достаточно далеко. Тогда становится возможным доказательство оправданности всех прежних выделенных абстрактных
аспектов. В этом смысле христоцентризм, в личной религиозности ведущий к пантократорским настроениям, и конечный «этатизм» («державность») советского народа составляют единую линию развития. По этой схеме автор рассматривает позицию аскетов-исихастов в отношении церковных владений. Евангельское «кесарево кесареву», интериоризированое монашеством, привело к убеждению, что вся собственность и владение должно принадлежать государству, императору. То есть исихасты якобы отказывались от собственности не из стремления к нищете и не из соображений выгоды, а просто потому, что вся собственность должна принадлежать властям предержащим.
Марксизм сыграл особую роль катализатора радикального поворота к старым порядкам во многом благодаря его идеологии, «бессознательно» схожей с исихазмом. Таким образом советский коммунизм и укоренялся в обществе как система, соответствующая глубинным потребностям и склонностям русского народа.
Ю.В. Пущаев
2017.01.032. КОТКИН С. СТАЛИН.
KOTKIN S. Stalin. - New York, 2014. - Vol. 1. - Mode of access: http://nemaloknig.info/read-272699/ (Last download: 30/09/2016.)
Ключевые слова: эволюция мировоззрения; социально-политические предпосылки; авторитаристские тенденции.
Задача данного реферата - проследить эволюцию мировоззрения И. Сталина, выявить социально-политические предпосылки формирования его режима. С. Коткин отмечает, что восхождение на вершину российской власти И. Сталина (Джугашвили), человека низкого происхождения, выходца из национальной окраины, не является уж столь удивительным. Завоеватель Европы Наполеон Бонапарт был родом из Корсики - острова, аннексированного Францией всего за год до его рождения. Семью, в которой родился Наполеон, трудно назвать обеспеченной. Другой завоеватель А. Гитлер также родился вне страны, в которой он позднее правил (лишь в 1932 г. он официально получил немецкое гражданство), и отнюдь не в аристократической семье.
Сталинский диктаторский режим с трудом поддается объяснению. Его власть над жизнью и смертью более чем 200 млн чело-
