CC BY
19
кой Юпитер некогда упал на Данаю в золотом урагане» (цит. по: с. 580-581).
Корреляция между образом Данаи и мотивом бури присутствует и в стихотворении «Отвергаемая заурядность в любви» («Mediocritie in Love Rejected»). Любовник обращается здесь к возлюбленной со следующей просьбой: «Даруй мне бурю; если она будет любовной, я, подобно Данае в ее золотом дожде, буду утопать в наслаждении; если же в ней проявится презрение, этот поток поглотит мои хищные надежды...» (цит. по: с. 581).
Любовник, приветствующий непогоду, вспоминает о Данае с ее золотым дождем, - эта ситуация не может не вызвать ассоциацию с эпиграммой Асклепиада. Хотя Кэрью не раз изображал в своих стихах женщин легкого поведения, в данном случае Даная символизирует не продажность любви, но «интенсивность страсти любовника». Сравнивая самого себя с Данаей, «утопающей в наслаждении», лирический герой Кэрью косвенно констатирует взаимность чувств между партнерами: «поток, захвативший любовника, - это тот же поток, который ощущает возлюбленная» (с. 582). Именно в такую взаимность страсти верил любовник из эпиграммы Асклепиада, столь точно прочитанной английским поэтом.
А.Е. Махов
2017.01.018. ЖОЛКОВСКИЙ Я. ВЕРГИЛИЙ-МАГ. ZIOLKOWSKI J. Virgil the magician // Dall'antico al moderno: Im-magini del classico nelle letterature europee / A cura di Boitani P., Di-rocco E. - Roma: Fondazione Ettore Paratore, 2015. - P. 59-76.
Ключевые слова: образ Вергилия в мировой литературе; средневековые легенды; Д. Компаретти; Г. Ноде; Р. Грейвз; А. Давидсон.
Публий Вергилий Марон на протяжении многих веков воспринимался в европейской культуре как символ римского начала (romanitas), величайший из классиков. Ян Жолковский исследует эволюцию своего рода alter ego поэта: Вергилия - мага и некроманта. Этот персонаж пользовался необычайной популярностью на протяжении многих столетий - вплоть до XX в. включительно, а в Средние века был, возможно, даже более известен, чем Вергилий-поэт.
Достижения Вергилия-чародея охватывали чрезвычайно широкую область: он создавал статуи и талисманы, отводившие зло, несчастья и природные бедствия - отпугивающие мух, саранчу, пиявок, змей, препятствующие порче мяса, переломам хребта у лошадей, извержению Везувия и т.п. Он мог путешествовать на огромные расстояния с помощью сверхъестественных сил. Вергилий создавал уникальные автоматы и артефакты: бронзовая статуя напротив Неаполя - города, где находится его легендарная могила, -способствовала улучшению в нем климата. Модель Неаполя, заключенная магом в бутылку, обеспечивала безопасность города, пока оставалась целой. Более того, создание всей гидротехнической системы города приписывалось Вергилию.
Пожалуй, самый известный памятник, якобы созданный этим магом, - знаменитая римская Ьосса ёеНа уегка, каменное изображение человекоподобной головы с открытым ртом, которое служило своего рода детектором лжи и, в частности, инструментом для испытания женской верности (на самом деле, конечно, она была элементом фонтана или античной ливневой канализации). Не сохранился другой колоссальный артефакт, также приписываемый Вергилию, 8а1уайо Яошае - группа статуй, изображающих подчиненные Империи провинции и народы, во главе с всадником, вооруженным копьем. Когда в какой-либо из них назревал мятеж, соответствующая статуя звонила в колокол, а всадник направлял свое копье в ту сторону света, откуда исходила угроза.
Вергилий также смог «обмануть смерть», проходя процедуры омолаживания, или хотя бы обеспечить нетленность своему телу. Французский хронист Жан д'Утремёз (1338-1400) утверждал, что мертвое тело Вергилия охраняли механические создания и оно оставалось неповрежденным в позе склонившегося над книгами ученого до тех пор, пока ап. Павел не разрушил механизмы и не коснулся облачения чародея, после чего тот распался в прах.
Согласно средневековым легендам, свои обширные магические знания Вергилий приобрел, подобно Аладдину, освободив де-моноподобное существо из сосуда. Ему удалось загнать того обратно и перед этим получить от него целое собрание чародейских книг. Этот мотив впервые появился в немецком стихотворном тексте <^еИ:сЬгошк» («История мира», 1280) венского поэта Яна (Ян-сена) Эникеля.
Вместе с тем в легендах о Вергилии присутствовали скабрезные мотивы, обычно характерные для антиклерикальной литературы. Один из наиболее знаменитых эпизодов - «Вергилий в корзине» - связан с проделкой знатной римлянки, которой домогался маг: вместо обещанного тому свидания она оставила его в подъемной корзине на осмеяние прохожих. В отличие от незадачливых клириков Вергилий смог отомстить за нанесенную ему обиду, погасив все огни в городе. Зажечь их снова смогли только факелами, побывавшими между ног у незамужних девиц.
Был ли для средневековой публики Вергилий-маг тем же индивидуумом, что и Вергилий-поэт? Знаменитый итальянский филолог Доменико Компаретти (1835-1927), посвятивший этой фигуре обширное исследование «Вергилий в Средние века» (1872), различал две ветви средневековой вергилианской традиции: литературную, имевшую свою кульминацию в творении Данте, и народную, которую ученый связывал с фольклором Неаполитанского региона. По мнению Я. Жолковского, в этом втором тезисе в Д. Компаретти «патриот взял верх над филологом». Для доказательства регионального фольклорного происхождения образа Вергилия-мага ученый опирался на одно свидетельство начала XIX в., и еще три - конца столетия. Между тем в Средние века первые упоминания о Вергилии в неаполитанском контексте сначала появляются в латинских текстах, созданных клириками, посещавшими Южную Италию, но не неаполитанцами по происхождению: Джоном из Солсбери, Конрадом из Кверфурта и Гервасием из Тилбери. После этого легенды о Вергилии неаполитанского цикла начинают варьироваться и распространяться по Европе. Но тексты неаполитанского происхождения не упоминают о Вергилии вплоть до появления этого образа в «Хронике Партенопея» Бартоломео Карач-чоло-Карафа, первой объемной истории Неаполя, датируемой серединой XIV в. Таким образом, отмечает Я. Жолковский, нет реальных оснований для того, чтобы связывать Вергилия-мага с народной неаполитанской традицией, существовавшей независимо от высокой культуры: этот мотив возник в творениях образованных авторов, принадлежащих к сравнительно высоким социальным кругам и не имевших неаполитанских корней.
Какие факторы могли способствовать ассимиляции образов Вергилия-поэта и Вергилия-мага? Во-первых, это эволюция напи-
сания имени поэта. В раннем Средневековье Вергилий потерял свое личное имя (praenomen) Публий и стал именоваться по родовому (nomen) Вергилием или по прозвищу Мароном. Исторический процесс перехода e в i в германских языках, приведший к переходу написания Vergilius в Virgilius, вызвал к жизни новые коннотации у этого имени - не только с девственностью (virgo), но и с волшебными палочками, которыми владели маги (virga).
Во-вторых, слиянию поэта и мага могло способствовать традиционное представление о поэтах, сохранившееся с древних времен. Греческий термин poietes - делатель, создатель - в определенной степени отвечает образу Вергилия как создателя хитроумных механизмов и приспособлений. То же самое можно сказать о двух латинских терминах: vates, объединяющем провидцев и поэтов, и carmen - в равной степени относящемся к поэтическим текстам и заклинаниям. Кроме того, весьма известно было профетическое толкование четвертой эклоги, в которой якобы предсказывался приход Христа. В средневековом театре Вергилий, наряду с Сивиллой и ветхозаветными пророками, нередко становился свидетелем Воплощения. В то же время христианская традиция могла до известной степени вступать в противоречие с легендами о Вергилии-маге, поскольку во многих из них чудесные приспособления, созданные чародеем, прекращали работать после Рождества Христова.
В-третьих, в биографиях Вергилия имеются моменты, связывающие его с миром магии и волшебства. В ранних текстах чудеса и таинственные знаки знаменуют его рождение, при этом в одном из пророческих снов возникает образ virga - побега (который, впрочем, еще не связан с волшебными палочками). Во многих других жизнеописаниях упоминаются дед Вергилия по имени Mag(i)us, которому служил отец поэта, и мать - Magia. Поскольку в средневековых манускриптах прописные и строчные буквы не различались, это привело к возникновению легенды, согласно которой отец Вергилия был в услужении у бродячего чародея. Интересно, однако, что этот мотив не переходит в корпус народных легенд о Вергилии-маге.
В целом генезис Вергилия-мага представляет собой в высшей степени гетерогенный феномен. «По некоторым причинам поэт, а точнее его имя, стал своего рода магнитом, привлекшим к себе ле-
гендарные мотивы» (с. 70). Эта традиция оказалась способной выжить на протяжении многих веков, и ее рефлексы можно увидеть и после эпохи Средневековья. В начале XVI в. имел широкое распространение обильно иллюстрированный роман о Вергилии-маге, его французская версия открывается изображением Вергилия за рабочим столом, хотя, конечно, труды Вергилия-поэта в этом тексте не упомянуты. Но менее чем через два десятилетия, в 1529 г. во французском издании поэзии Вергилия на титульном листе будут изображены эпизоды из жизни Вергилия-мага (в частности, «Вергилий в корзине»). В первой половине XVII в. имел место диспут о достоверности образа Вергилия как чародея, инициированный французским литератором Габриэлем Ноде (1600-1653).
Эпоха Просвещения, казалось бы, положила конец самой возможности этого отождествления двух Вергилиев: Вольтер выказывал негодование по поводу того, что великий римский поэт мог восприниматься как маг. Причину этого он видел в неверной интерпретации восьмой эклоги (в которой средневековые авторы, в частности Джон Солсберийский, находили описания некоторых магических практик).
Начиная с эпохи романтизма фигура Вергилия-мага возрождается в контексте неприятия классической поэзии или сознательного безразличия к ней: Вергилий-маг стал противовесом к фигуре автора «Энеиды». Одним из наиболее антиклассических жанров была волшебная сказка, и неудивительно, что образ Вергилия-мага нашел в ней отражение. Он возникает в «Фиолетовых волшебных сказках» (1901) Эндрю Ланга, шотландского литератора, хотя, в соответствии со вкусами эпохи и спецификой детской аудитории, приобретает более мягкие тона. В это же время появляются любительские переложения материала Д. Компаретти: «Чудесные истории Вергилия - римского чародея, изложенные на английском языке в первый раз» (1893), «Неопубликованные легенды о Вергилии, изданные Годфри Леландом» (1900).
Из серьезных поэтов к образу Вергилия-мага обращался Р. Грейвз (1895-1985), в поэме «Вергилий-чародей» (1924) он отверг образ официального Вергилия - певца Римской империи - и противопоставил ему мифологического / фольклорного персонажа.
Наиболее пространным текстом о Вергилии-маге в XX в. стал цикл романов Аврама Давидсона (1923-1993), американского
писателя, творившего в жанрах научной фантастики, фэнтези и мистики. Давидсон создает альтернативный образ псевдоантичности, куда отличным образом вписывается средневековый Вергилий-маг. Это анахронический фантазийный мир, в котором императорский Рим показан сквозь призму средневековых представлений. Романы Давидсона представляют собой причудливый сплав элементов биографии Вергилия и его поэзии с общей атмосферой и конкретными мотивами средневековых легенд о Вергилии-маге. В истории жанра фэнтези им отводится пара строчек, но, с точки зрения Я. Жолковского, они заслуживают более пристального внимания исследователей в качестве одного из эпизодов в эволюции средневековых топосов и мотивов.
Истории о Вергилии-маге должны изучаться не только в контексте позитивистского поиска источников, заключает Я. Жолковский. Их следует рассматривать как реализацию универсального стремления к освобождению через смех или фантазию от груза, налагаемого почтением к великому классику. Вергилий вполне закономерно претерпел своего рода раздвоение личности, и его магическое alter ego не следует замалчивать, напротив, его необходимо вписать в вергилианскую традицию наряду с конвенциональным образом поэта.
Е.В. Лозинская
ЛИТЕРАТУРА XVII-XVIII вв.
2017.01.019. ОДДО Н. «СТАРАЯ МАТЕРИЯ НА НОВЫЙ МАНЕР», ИЛИ КАК ОБЛЕЧЬ В РОМАН АГИОГРАФИЮ: «РОЗЕЛИ-ЛА, ИЛИ ИСТОРИЯ СВЯТОЙ СУСАННЫ» Ж.-П. КАМЮ (1623). ODDO N. «Une vieille matière d'une manière nouvelle» ou comment romancer la Vie de sainte: Roselis ou l'histoire de Sainte Suzanne de Jean-Pierre Camus (1623) // Les dossiers du Grihl [Revue electronique]. -Paris, 2015. - N 1. - Mode of access: http://dossiersgrihl.revues.org/ 6338
Ключевые слова: агиография; «благочестивый роман»; повествовательные модели; панегирик.
Профессор Сорбонны Нэнси Оддо, работая над исследованием связи литературы и религии, обращается в реферируемой статье
