CC BY
25
тельство "Academia" и проект публикации трилогии Жюля Валлеса в 1934-1936/39 гг.» (перевод К.М. Дахиной).
Завершают книгу Указатель имен и Сведения об авторах на русском и английском языках.
Т.Г. Петрова
2017.01.007. ЕСАУЛОВ И.А. ПОСТСОВЕТСКИЕ МИФОЛОГИИ: СТРУКТУРЫ ПОВСЕДНЕВНОСТИ. - М.: Академика, 2015. - 616 с.
Ключевые слова: исторический контекст; Н.В. Гоголь; контекст понимания; С. Т. Аксаков; И. С. Шмелёв; ОПОЯЗ; авангард; соцреализм.
Доктор филол. наук И.А. Есаулов (Лит. ин-т им. А.М. Горького) рассматривает проблему соотношения русской, советской и постсоветской культуры в новой книге, состоящей из двух частей: «Мифологии повседневности: Форматирование постсоветского дискурса» и «Аксиология русской культуры: Статьи, интервью, полемика». Основу книги составили заметки, которые с 1 января 2012 г. регулярно размещались в блоге на сайте http://esaulov.net. Реферируется вторая часть исследования.
Задаваясь вопросом: «Корректно ли творчество Гоголя рассматривать в историческом контексте общественной мысли его времени?» - автор приходит к выводу, что исследуемый исторический фон современной писателю эпохи, безусловно, помогает изучению творчества Гоголя, но не всегда его пониманию, ибо в контекст общественной мысли того времени творчество Гоголя «совершенно не укладывается». Иначе бы «Выбранные места из переписки с друзьями», например, «не получили почти единодушного осуждения - среди "западников" и "славянофилов", "прогрессистов" и "охранителей"» (с. 372). Изучение «малого времени» (М.М. Бахтин) (к которому можно отнести и «общественную жизнь» современников Гоголя) является только лишь одним из возможных контекстов понимания. И.А. Есаулов полагает, что уместно выделить особый контекст понимания Гоголя, «проистекающий из духовного поля Slavia Orthodoxa»1 (термин итальянского
1 См.: Picchio R. Letteratura della Slavia ortodossa. - Bari, 1991. - Рус. перевод: Пиккио Р. Slavia Orthodoxa: Литература и язык. - М., 2003.
слависта Рикардо Пиккио), предполагающий использование особой категории филологии - пасхальности1 (термин И. А. Есаулова).
Гоголевская тема продолжена в статье «Рецепция Гоголя и вектор развития России». В финале «Мертвых душ» происходит «пасхальное чудо воскресения "мертвого душою" центрального персонажа гоголевской поэмы. Его нельзя "позитивистски" объяснить, ибо остается непроясненность тайны, но можно понять, однако такое понимание... сопряжено с верой в чудо воскресения. Финальное вознесение Чичикова возможно так же, как и воскресение русского народа» (с. 378). Структура «Мертвых душ» и структура «Выбранных мест из переписки с друзьями» имеет пасхальную основу, которая определяет и их поэтику. В этом ключе понимается исследователем и финал «Ревизора», когда подлинный Ревизор должен явиться в душе зрителей уже после того, как занавес опустился. Явление этого Ревизора призвано способствовать духовному воскресению зрителей гоголевской пьесы - после их «окаменения» вместе с героями произведения. И.А. Есаулов усматривает совершенно определенный вектор движения и России-Руси в целом: от смерти - к воскресению. Всеми своими главными произведениями Гоголь «словно бы предугадал Гибель той реальности, которую мы и называем Россией»; «не приблизил своими произведениями эту Смерть, как полагал Розанов, но угадал ее приближение» (с. 381). Однако одновременно с этим присутствует и грядущее пасхальное воскресение России, и этот вектор движения, по мысли исследователя, также задан самой структурой гоголевских текстов.
В статье «Контексты понимания художественного мира С.Т. Аксакова: Поле возможностей» И.А. Есаулов обращается к некоторым «историческим вехам», в которых можно увидеть своего рода материализацию различных контекстов понимания писателя. Такими вехами в статье выступают авторитетные профессиональные издания, энциклопедии и словари, анализируются статьи об Аксакове в «Литературной энциклопедии» (1929), «Краткой литературной энциклопедии» (1962) и биографическом словаре «Русские писатели» (1989). Та Россия, которая изображается в «Семей-
1 См.: Есаулов И.А. Новые категории филологического анализа для понимания сущности русской литературы // Литературоведческий журнал. - М., 2007. -№ 21. - С. 3-14.
ной хронике» и в «Детских годах Багрова-внука», это не только Россия крепостническая, царская, конца XVIII в., и даже не только Россия Аксакова, но «Россия как таковая, Россия как родина», - заключает исследователь.
В статье «Пушкинская речь Ивана Шмелёва: Новый контекст понимания» И.А. Есаулов полемизирует со своими предшественниками, изучавшими публицистику писателя. Он интерпретирует первый тезис речи Шмелёва, в котором присутствует его полное согласие с Достоевским. Это - «Божия Правда», которая, по мысли Шмелёва, является не только индивидуальной особенностью Пушкина, но столбовой дорогой русской литературы, и - шире - русской культуры как таковой. По убеждению И.А. Есаулова, «"Правда русского народа", она же "Божия правда", она же правда, "принятая нами от купели" Православия, - именно это главное в Пушкине. стало ясно русским изгнанникам. Стало ясно, в частности, потому что на их родине была насильственно прервана почти тысячелетняя русская история; этого, разумеется, не мог и помыслить Достоевский» (с. 393). В другой статье - «Творчество А. П. Чехова» (1945) - Шмелёв заметил, что русская литература вышла вовсе не из «Шинели» Гоголя, а «из духовной сущности русского народа, из томлений его по "правде Божией" на земле, из его веры в эту правду, из его исканий»; «особенность русской культуры - в ее истоке», она - «запечатленная» печатью тысячелетий: крещением в православие; «этим и определилась духовная сущность русского народа, его истории и просвещения»1. Но для русских беженцев и это стало совершенной очевидностью.
Новые смыслы речи Шмелёва могут быть выявлены, если за внешним различием его слов и слов Достоевского о Пушкине мы увидим их внутреннее духовное родство (с. 395). Логика многих постсоветских изданий - это попросту логика «левого мифа». «Ментальная несовместимость неизбежно приводит и к противоположным по смыслу результатам в любой. конкретной литературоведческой интерпретации, когда то или иное явление оценивается диаметрально противоположным образом. Историческая Россия - при всем ее несовершенстве - базировалась на одних ак-
1 Шмелёв И.С. Творчество А.П. Чехова // Шмелёв И.С. Собр. соч.: В 5 т. -М., 1999. - Т. 7 (доп.). - С. 543.
сиомах, а вот СССР - на совершенно других аксиомах» (с. 397). В зависимости от аксиологических установок читателя само понимание шмелёвского текста может быть тем или иным.
В статье «"Был у вас Арзамас / Был у нас ОПОЯЗ": О некоторых аспектах советского освоения русской классики» И.А. Есаулов прослеживает, каким образом русская традиция была трансформирована в советские годы. История освоения ОПОЯЗом литературного наследия «Арзамаса» истолковывается как частный, хотя и важный, пример общего процесса вытеснения одной культуры (русской) другой - советской. Русская и советская культура «хотя и имеют некоторые общие моменты, но их доминанты, архетипы все-таки глубоко различны» (с. 420). Исходя из художественной практики «левых» движений, ОПОЯЗ попытался теоретически обосновать отказ от самого понятия «традиция» в изучении литературы. Как писал в программной статье «О литературной эволюции» Ю. Тынянов, «основное понятие старой литературы - "традиция" оказывается неправомерной абстракцией»1. Тыняновское словосочетание «борьба и смена» характеризует скорее «революцию», нежели «эволюцию». Отклонение, понимаемое не только как «новаторство», но и как своего рода эстетическая «норма», «диктует негативное отношение к любой "стабильности", помнящей и уважающей свое собственное культурное прошлое» (с. 421). Представления о художественном творчестве как о перманентных «культурных взрывах» (термин Ю.М. Лотмана) неразрывно связаны с революционной практикой и внеположны христианской традиции в искусстве. С этой точки зрения понятно и негативное отношение к константам национальных, религиозных, культурных традиций.
Однако сама теория и практика «левых» течений свидетельствует о невозможности абсолютного отказа от той или иной преемственности (культурной передачи). «Так, после радикального разрыва с "чужим" культурным прошлым - в нашем случае это, прежде всего, православная культурная традиция, авторы, создающие "свою" художественную культуру, как правило, стремятся обосновать свою "линию" опорой на авторитет предшественников. Такой "опорой" для ОПОЯЗа и стал "Арзамас"» (с. 423). Поэтому за критикой «традиции», по мысли И.А. Есаулова, часто скрывает-
1 Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. - М., 1977. - С. 272.
ся неприятие в ней «чужого» (зачастую этим «чужим» и является христианская основа европейской культуры) и «неявная претензия на "присвоение" и адаптацию того или иного близкого своим интенциям ее сегмента (будь то революционно-демократическая линия в русском "освободительном" движении или же становление "беспредметности" в мировом искусстве)» (с. 423). В целом это тенденция интерпретировать маргинальные по отношению к магистральному вектору традиции культурные явления как подлинно новаторские и эпохальные, и напротив, то, что питается корнями традиции, вытеснять на периферию культуры (там же).
«Генеалогия авангарда» - тема следующей статьи. Для нового искусства начала XX в. провокация и агрессия становятся субстанциальными, а не случайными и преходящими качествами. Это сущностное ядро авангарда, пишет И.А. Есаулов. Не случайна и особая экспрессивность в неприятии традиции, прошлого. Однако «прошлое» здесь - «это именно христианское прошлое (в данном случае лишь не манифестируемое); "традиция" - это христианская традиция; а проклятие, адресованное "нелепым высшим ценностям". - это проклятие как раз христианским ценностям» (с. 433). Поэтому так часто встречающийся в поэтике авангарда пафос начала, пафос творения нового космоса как бы взамен существующего - с чистого листа - попытка «переписать» и тем самым как бы отменить библейскую историю, полагает автор статьи. «Объектом насилия (хотя и эстетического) становится сознание читателя. Существенно не то, осуществляется ли оно в действительности при восприятии авангардистского текста, а то, что оно провозглашается в качестве должного, в качестве цели искусства» (с. 436). Авангард, продолжает исследователь, жаждет «приговора» и «казни» мира как объекта (всего того, что существует вне меня, до меня и после меня) ради обретения полной индивидуальной свободы. В этом аспекте «Черный квадрат» Малевича, принципиально воспроизводимый каждым реципиентом, и «заумь», принципиально невоспроизводимая, «представляют собой не два полюса культуры авангарда, но типологически одно и то же явление: эстетическое умерщвление онтологически понимаемой реальности. Это массовое либо индивидуальное гносеологическое надругательство над осмысленным и данным - от Бога - миром» (с. 437).
«Прочитав, разорви» - этот лозунг А. Кручёных и В. Хлебникова иллюстрирует установку на актуализацию настоящего, но именно такого, которое изначально чревато смертью (уничтожением и самоуничтожением), стремится к смерти и торопит ее.
Русская классика, заключает И.А. Есаулов, гораздо теснее связана с древнерусской литературой, ориентированной на средневековые христианские ценности, чем это порой представляется. Русский романтизм был слишком специфичен и «ослаблен», «чтобы в достаточно серьезной степени взять на себя функции возрожденческого титанизма и фихтеанского дуализма... В итоге авангардистская экспансия в России в альянсе с авангардизмом в политике явилась смертельной инъекцией для традиционной культуры» (с. 443). «Эстетическая провокация» удалась, и далее произошло превращение авангардной культуры в культуру тоталитарную.
Стереотипное представление о «вторичности» искусства соцреализма по отношению к внехудожественной действительности нуждается в некоторой корректировке, полагает И.А. Есаулов в статье «Литература как учебник жизни». Одно из главных нормативных отличий соцреализма от типологически предшествующего этапа («критического реализма») состояло в том, что новая литература не только «отражала» жизнь, но и была призвана ее «направлять». Общеизвестный учительный пафос литературы соцреализма возникает «как результирующая двух факторов, где константа -ударное идеологическое воздействие на сознание реципиента - соседствует с переменными. В этом случае читатель обязан испытать катарсис жизнестроительства, проистекающий из "сотворчества" революционному автору, сокрушающему старые и находящему новые "революционные" формы, единственно созвучные пафосу эпохи... В другом случае тот же катарсис жизнестроительства проистекает из "сопереживания" героям-деятелям, которые должны быть убедительно ("образно") представлены» (с. 461).
«Учебником жизни» для значительной массы населения России и в начале XX в. оставалось Евангелие и Жития святых. Не случайно поэтому целью задуманной М. Горьким серии «Жизнь замечательных людей» было представить новые «святцы» для жиз-нестроительства, в которых активизм предлагаемых героев призван был заместить былое смирение их инвариантных житийных аналогов и тем самым трансформировать «горизонт ожиданий» читате-
лей. «Традиционно суггестивное доверие к печатному слову было использовано в целях его вторичной сакрализации - в качестве такой ментальной особенности читательской аудитории, которая сможет стать самым надежным фундаментом для работы "инженеров человеческих душ"» (с. 463).
Т.Г. Петрова
2017.01.008. МАРТУС С., ТОМАЛЛА Э., ЦИММЕР Д. НОРМАЛЬНОСТЬ КРИЗИСА. НАБЛЮДЕНИЯ К ИСТОРИИ НЕМЕЦКОГО ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЯ ИЗ ПЕРСПЕКТИВЫ СНОСОК. MARTUS S., THOMALLA E., ZIMMER D. Die Normalität der Krise. Beobachtungen zur Geschichte der deutschen Literaturwissenschaft aus Fußnotenperspektive // Deutsche Vierteljahrsschrift für Literaturwissenschaft und Geistesgeschichte. - Stuttgart, 2015. - Jg 89, H. 4. - S. 510520.
Ключевые слова: история литературоведения; история германистики; кризис в науке; сноски; рутинные практики науки; аппарат научной статьи; статистический метод в филологии.
Стеффен Мартус, Эрика Томалла и Даниэль Циммер (Берлинский университет) приводят результаты статистического анализа материалов, опубликованных за 50 лет (с 1960 по 2009 г.) в одном из самых известных и авторитетных немецких литературоведческих журналов - «Deutsche Vierteljahrsschrift für Literaturwissenschaft und Geistesgeschichte» (основан в 1923 г. крупнейшим германистом Паулем Клюкхоном; далее - DVjs). По их мнению, этот журнал может служить своего рода индикатором, который отображает процессы, происходящие в современном немецком литературоведении, прежде всего в германистике.
В последние годы литературоведы столь часто говорят о кризисной ситуации в этой области науки - о «фазе перелома», требующей нового «поворота» (turn), - что разговоры о кризисе можно уже причислить «к топосам самой германистики» (с. 510).
Но, быть может, «немецкое литературоведение нуждается не столько в принципиальном изменении, сколько в ином способе самоописания?» (с. 510). Авторы, собственно, и пытаются найти этот иной, новый способ самоописания и саморефлексии науки - новую перспективу, которая позволяла бы отследить не только вершин-
