CC BY
23
Местные СНП лишь раз в год проводят заседания, которые продолжаются в лучшем случае несколько дней. В сферу их компетенции входит не обсуждение, а лишь одобрение решений местных административных структур - тем более, что эти решения и планы намеренно составлены таким образом, что разобраться в бюджетных статьях не представляется возможным. Таким образом, главная задача, стоящая перед делегатами, - попытаться в перерывах между сессиями протолкнуть интересы той территории, которую они представляют.
Со своей стороны правительственные структуры на местах заинтересованы в том, чтобы деятельность делегатов расценивалась как успешная: «Прежде всего, местные власти стремятся предотвратить превращение недовольства общин в полномасштабные социальные беспорядки. В большей степени данное стремление связано с предпочтениями высших партийных руководителей, которые находят свое отражение в той системе очков, при помощи которой иерархическая система комитетов коммунистической партии находит и продвигает подходящие кадры. Речь идет о том, что беспорядки на местах оказывают серьезнейшее негативное влияние на карьерный рост тамошних чиновников» (с. 334).
К.Б. Демидов
2016.03.026. ПАРАМОР КН. «ГРАЖДАНСКАЯ РЕЛИГИЯ» И КОНФУЦИАНСТВО: ЯПОНСКОЕ ПРОШЛОЕ, КИТАЙСКОЕ НАСТОЯЩЕЕ И НЫНЕШНИЙ БУМ В ИССЛЕДОВАНИЯХ КОНФУЦИАНСТВА.
PARAMORE K.N. «Civil religion» and Confucianism: Japan's past, China's present and the current boom in scholarship on Confucianism // J. of Asian studies. - Vol. 74, N 2. - Cambridge, 2015. - P. 269-282.
Ключевые слова: конфуцианство; история религии; национализм в Китае; японский милитаризм.
Преподаватель Лейденского университета Кири Парамор (Нидерланды) исследует современную историографию конфуцианства, сопоставляя ее с историей этого течения в Японии. По мнению Парамор, современные трактовки конфуцианства во многом неверны, поскольку воспроизводят штампы, созданные в Японии в
первой половине ХХ в. в условиях острого противостояния с Китаем и попыток создать собственную идеологию.
Господствующая ныне трактовка конфуцианства как «гражданской религии», некоего аналога «протестантской этики», не привязанной к конкретным духовным практикам, восходит к американскому социологу Роберту Белла. Сама концепция изначально применялась им исключительно к американским реалиям. Однако под действием окружения впоследствии им была опубликована статья, в которой конфуцианство оценивалось как культ государства в странах Дальнего Востока. И позднее Белла высказывал сомнения по поводу верности выводов своей публикации.
Китайские исследователи Чзянь Цин1 и Чэнь Вэйган2 продолжают эту линию, видя в конфуцианстве китайскую «протестантскую этику» и опираясь в своих исследованиях на Макса Вебе-ра. Более того, современные исследователи часто утверждают, что конфуцианство идеально подходит в качестве идеологической основы либеральной демократии и капитализма. Даже монография Белла «Религия Токугава» (1985) может быть прочитана в рамках этого веберианского подхода.
Три главные проблемы, связанные с изучением конфуцианства и поиска ему соответствующего места в глобальном контексте, по мнению Парамор, сводятся к следующему: 1) серьезная озабоченность в конфуцианстве политикой и проблемами государственного устройства; 2) культурная ассоциация исключительно с Китаем; 3) невозможность определить в рамках какой-либо одной сферы -религии, философии или же политической мысли.
Начиная с Гегеля и Маркса и заканчивая Вебером, в европейской мысли конфуцианство традиционно рассматривалось как характерный пример взаимодействия государства и религии в традиционном (несовременном) обществе. Наиболее ярко со времен Просвещения и особенно в марксистской трактовке - в контексте «восточного деспотизма».
1 Jiang Qing. A Confucian constitutional order: how China's ancient past can
shape its political future. - Princeton, N.J.: Princeton univ. press, 2012.
2
Chen Weigang. Confucian Marxism: a reflection on religion and global justice. -Leiden: Brill, 2014.
Анна Сун в недавней книге «Конфуцианство как мировая религия» (2013)1 коснулась всех трех обозначенных аспектов и попыталась предложить новые ответы. Однако социологический анализ Сун не проводила, сосредоточившись на идеологических аспектах проблемы. В итоге она пришла к выводу, что государство может попытаться сделать из конфуцианства некоторый аналог «государственному синто» Японии ХХ в. - что не может не вызывать опасения. Поэтому предпочтительным было бы, если бы конфуцианство продолжало существовать в Японии как один из элементов нынешнего религиозного многообразия.
Главная претензия Парамор к Сун состоит в том, что если сравнивать конфуцианство с какой-либо религией в Японии, то это должно быть не синто, а само конфуцианство. Представляется, что роль «государственного синто» в идеологическом аппарате имперской Японии несколько преувеличена. Синто было лишь одним из направлений, значительную часть идеологического конструкта в то время составляла «национальная мораль», во многом восходившая именно к конфуцианству.
Такая интерпретация конфуцианства принадлежит одному из главных японских идеологов начала ХХ в. - Иноуэ Тэцудзиро (1855-1940). В его трактовке главной четрой «национальной морали» была секулярность. Само по себе конфуцианство он оценивал исключительно высоко и призывал как можно шире использовать его в просвещении и воспитании. Стоит также вспомнить, что Ино-уэ является автором монументальной трехтомной истории конфуцианства в Японии - сугубо академического сочинения. Иноуэ доказывал, что «целью конфуцианства является чистая мораль в самом широком смысле» (с. 274).
В 1890 г. Иноуэ стал первым профессором факультета философии Токийского университета. Еще с 1882 г., когда он получил должность доцента, основной его служебной обязанностью было изучение и преподавание восточной философии. Результатом стала блестящая попытка интегрировать конфуцианство в рамки, задаваемые западной философией. Работа «Общие вопросы национальной морали» по сути является не столько идеологическим сочине-
1 Sun Anna. Confucianism as a world religion: contested histories and contemporary realities. - Princeton, N.J., 2013.
нием, сколько попыткой (весьма удачной) создать то, что сейчас политкорректно называется «интеллектуальной историей Японии», а по сути своей - «историей японской философии».
Вопрос о том, что может или не может считаться философией стабильно переводился в русло: что можно найти полезного в религии с общественной точки зрения. В схожем направлении, только в связи с буддизмом работал друг и главный издатель Иноуэ Тэцудзиро - Иноуэ Энрё. Конфуцианство объявлялось философией с исключительным влиянием на политическую мысль. Все, что было в нем связано с ритуалом, общиной и прочими характеристиками религиозной практики систематически изымалось из дискурса. Именно этой модели описания следовало большинство исследователей (в том числе, западных) конфуцианства в ХХ в.
В результате учение Конфуция оказалось некой пустой формой, «коробкой», которую можно было наполнить практически любым содержанием. В императорской Японии таким содержанием стал «фашизм» (с. 278; термин К. Парамор. - Реф.), не случайно некоторые из обвиняемых, проходивших по Токийскому трибуналу, пытались построить линию защиты на том, что они защищали «конфуцианские ценности».
Китайский философ-реформатор Лян Цичао (1873-1929) регулярно посещал заседания Японского философского общества в период между 1898-1908 гг., когда он проживал в Токио. С 1899 г. он был знаком с Иноуэ, в результате чего последовали два перевода работ последнего на китайский язык, выполненные Ляном. Представляется, что концепция «гондэ» - общественной морали Лян Цичао была тесным образом связана с идеей Иноуэ о «национальной морали».
Однако главный вопрос, на который Сун не дает ответ - почему за все века своего существования конфуцианство не смогло освободиться от своей географической привязки. Если оставить в стороне Корею и Вьетнам, ставшие конфуцианскими в результате китайского завоевания, по сути единственной страной, «принявшей» конфуцианство самостоятельно стала Япония. При этом хождение конфуцианства именно как религии в Японии было в значительной степени ограниченным, поскольку большая часть ритуала была жестко привязана к китайской традиции.
В результате государственные ритуалы прижились в Японии в наименьшей степени, а духовная практика была сведена к абстрактному индивидуальному «самосовершенствованию». Именно поэтому конфуцианство воспринималось в Японии сугубо как философская и интеллектуальная традиция, но никак не религия.
Большинство ученых и философов, которые сейчас ставят знак равенства между конфуцианством и китайской или даже «восточной» философией, восходят в своих определениях к китайскому историку философии марксистского направления Фэн Юланю (1895-1990). Однако сам Фэн во многом опирался на труды Лян Цичао.
Один из характерных примеров рассмотрения конфуцианства как философии - исследования Дэниэла Белла, которые совершенно исключают ритуальную сторону. Ду Вэймин идет по другому пути: трактуя конфуцианство как «религио-философию», он оставляет место религиозной практике, суженной, однако, до индивидуальной практики самопознания и самосовершенствования, в основном, в духе неоконфуцианства времен династии Сун (Х-ХШ вв.)1.
Недавно вышедший сборник «Конфуцианство и духовные традиции в Китае Нового времени и за его пределами» (2012)2 во многом является новаторским, где авторы пытаются объяснить возросший интерес к учению Конфуция. Хакрактерно, что один из них Кан Сяогуан определяет актуализацию конфуцианства как «движение национального возрождения», соответствующее новому этапу не только духовного, но и социально-экономического развития современного Китая. Кан - профессор Народного университета Китая (Пекин), одной из главных кузниц китайской номенклатуры. Поэтому в его устах данные слова, по мнению Парамор, звучат «похвалой этому подъему культурного национализма, который «послужит делу мира и в конечном счете национальным интересам Китая» (с. 279).
Есть, замечает Парамор, и положительные моменты оживления интереса к конфуцианству в научной литературе: вопрос о современном значении учения Конфуция обсуждается в публичных
1 Tu Wei-ming. Confucian traditions in East Asian modernity - moral education and economic culture in Japan and the four mini-dragons. - Cambridge, Mass., 1996.
2 Yang Fenggang, Tamney, J.B. Confucianism and spiritual traditions in modern China and beyond. - Leiden: Brill, 2012.
дискуссиях и не ограничивается идеологией. Задача исследователей состоит в том, чтобы это обсуждение стало объективным.
А.А. Новикова
МЕЖДУНАРОДНЫЕ ОТНОШЕНИЯ
2016.03.027. ШАХ ФАХАД. ДОРОГОСТОЯЩИЙ КОРИДОР: КАК КИТАЙ И ПАКИСТАН МОГУТ ИЗМЕНИТЬ АЗИЮ. SHAH FAHAD. A costly corridor. How China and Pakistan could remake Asia // Foreign affairs. - N.Y., 2015. - 2015 Dec. - Mode of access: https://www.foreignaffairs.com/articles/asia/2015-12-03/costly-corridor
Ключевые слова: Китай; Пакистан; Индия; Кашмир; уйгуры; Белуджистан; Синьцзян-Уйгурский автономный регион.
Кашмирский писатель и журналист Фахад Шах рассматривает перспективы создания китайско-пакистанского транспортного коридора, соглашения относительно которого были подписаны в апреле 2015 г. Коридор свяжет Китай и Пакистан посредством железных дорог, шоссе, трубопроводов. Китай уже вложил 46 млн долл. в проект, который позволит ему сократить путь в Центральную Азию примерно на 12 тыс. км.
Однако проект связан с политическими рисками. Коридор должен пройти по территории трех неспокойных регионов: Кашмир (индийская и пакистанская части), Синьцзян и Белуджистан. Китайско-пакистанские взаимоотношения окажут влияние на все эти регионы.
В ходе последнего саммита устойчивого развития ООН премьер-министр Пакистана Наваз Шариф заявил, что проект принесет значительные экономические выгоды не только Китаю и Пакистану, но и всему региону.
Несомненно, что реализация данного проекта сблизит Китай и Пакистан. Коридор также усилит китайскую инициативу «Один пояс, один путь», направленную на объединение торговых и инфраструктурных сетей Евразии, и способствовать, таким образом, распространению влияния Китая в Центральной Азии.
Не удивительно, что проект вызывал сопротивление, особенно со стороны Индии. Премьер Индии Нарендра Моди в ходе сво-
