CC BY
37
2016.01.021. ХОННЕТ А. ПРАВО НА СВОБОДУ: ОЧЕРК ДЕМОКРАТИЧЕСКОЙ НРАВСТВЕННОСТИ.
HONNETH A. Das Recht der Freiheit: Grundriss einer demokratischen Sittlichkeit. - Berlin: Suhrkamp Verlag, 2011. - 628 S.
Ключевые слова: теория справедливости; свобода; признание; мораль; нормативная реконструкция; демократическое правовое государство; демократическая общественность; европейская интеграция.
Взяв идею свободы основой своей интерпретации справедливости, автор предпринимает идейно-историческую реконструкцию представлений о свободе в эпоху модерна и исследует институцио-нализацию свободы. Видя сферу политического волеобразования стержнем социальной свободы западных демократий, он рассматривает институционализацию демократической общественности в форме демократического правого государства, диагностицирует «ошибки развития» последних десятилетий, преодолеть которые возможно на путях политической интеграции в ЕС. Подчеркивая роль «транснациональной общественности» в создании европейской политической культуры, в качестве объединяющей силы он предлагает не «конституционный патриотизм», слишком, по его мнению, «укорененный в системе права», а исторический патриотизм общеевропейской борьбы за свободу.
Введение к работе («Теория справедливости как анализ общества» (с. 14-32) Аксель Хоннет1 начинает с указания недостатков, которыми, по его мнению, страдает современная политическая философия. «Ограниченность современной политической философии заключается не в последнюю очередь в том, что она оторвалась от социального анализа и в силу этого фиксировалась на чисто нормативных принципах» (с. 14), причем эти принципы разрабатываются в отрыве от морального содержания соответствующих социальных практик и институтов, а потом уже «применяются» к реальности. Результат этого - разрыв между тем, что есть, и тем, что «должно быть», «философское унижение моральной фактичности» (с. 14).
1 Аксель Хоннет, директор Института социальных исследований в Университете им. Гёте (Франкфурт-на-Майне, ФРГ), ведущий представитель современной Франкфуртской философской школы.
В отличие от этих, традиционных, подходов к обоснованию социальной справедливости, Хоннет выводит ее критерии из тех нормативных претензий, которые сложились внутри западных либерально-демократических обществ. Их совокупность, которую он называет «демократической нравственностью», представляет собой взаимосвязь деятельных норм, обладающих моральной легитимностью и укорененных не только в правовой сфере, но и в системе институтов. Для обоснования этой точки зрения он указывает, что важнейшим сферам деятельности западных обществ присуще стремление к реализации того или иного аспекта индивидуальной свободы. В духе гегелевской философии права (а план Гегеля автор видит в том, чтобы «из общественных отношений своего времени нормативно реконструировать разумные, т.е. воплощающие свободу институты», с. 14), а также в дискурсе современной теории признания Хоннет показывает, как практически во всех важных сферах общественной жизни - личных, рыночных, общественно-политических - генерируются принципы индивидуальной свободы, являющиеся путеводной нитью справедливости. Свой метод он называет «нормативной реконструкцией»1.
Работа состоит из трех частей. В первой части (А) автор предпринимает идейно-историческую реконструкцию трех присущих эпохе модерна представлений о свободе: негативной, рефлексивной и социальной. Во второй части (В) он рассматривает институционализированные формы идеи негативной свободы (право) и рефлексивной свободы (мораль). В третьей же части (С), являющейся основной частью работы, Хоннет исследует институциона-лизацию социальной свободы.
1 Суть метода: общества воспроизводят себя в нормах. В их исследовании реконструируются те принципы или идеи, которые считаются базовыми в данной социальной сфере. Таким образом исследуются лишь те институты и социальные практики, в которых олицетворяются и реализуются общепризнанные ценности, которые в свою очередь проверяются на свою базовость тем, институционализированы ли они и реализуются ли в социальных практиках. В позднем интервью по данной книге Хоннет замечает, что «идея нормативной реконструкции в ней не развивается методически, а лишь обосновывается» (Хоннет в интервью с Андреа-сом Бузен, см.: Busen A., Herzog L. Die Rekonstruktion der Freiheit: Ein Gespräch mit Axel Honneth // Zeitschrift für politische Theorie. - Hamburg, 2012. - J. 3, H. 2. -S. 271-286).
В части А «Историческое осовременивание: Право на свободу» (с. 33-119) Хоннет исследует категории свободы: I. Негативная свобода и ее договорные конструкции (с. 44-57); II. Рефлексивная свобода и ее концепция справедливости (с. 58-80); III. Социальная свобода и ее учение о нравственности (с. 81-118).
С точки зрения Хоннета, свобода значительно сильнее, нежели все основные ценности, определила институциональный порядок нашего общества, ибо она на системном уровне связывала индивидуума с обществом. Основой модели «негативной свободы», по Хоннету, является гоббсианское определение свободы как отсутствия сопротивления. В этой модели он видит важнейший элемент морали эпохи модерна: индивидуум имеет право действовать как считает нужным до тех пор, пока он своими действиями не нарушает такие же права своих сограждан.
Такое понятие свободы порождает и соответствующую концепцию справедливости. Ссылаясь на предыдущих критиков Гоб-бса (в т.ч. Хабермаса и Роулса), он замечает: «Понятие негативной свободы не позволяет постичь граждан государства как создателей и обновителей их собственных нормативных, правовых основ. Ибо для этого в стремлении индивидуума к собственной свободе понятийно должен быть выделен некий более высокий пункт, который позволил бы обосновать интерес стремящегося к свободе индивидуума к кооперации с остальными членами общества» (с. 55).
Модель рефлексивной свободы в отличие от негативной уходит, как показывает Хоннет, своими корнями в Античность. Со времен Аристотеля предполагается, что для того, чтобы быть свободным, человек должен быть в состоянии принимать собственные решения и руководствоваться ими в своем действии. Таким образом, действие свободно лишь в том случае, если оно производится согласно собственной воле. Ссылаясь на Руссо, автор показывает, что «человек лишь в том случае может воспринимать себя свободным существом, если он действует по своей воле, а не по своим страстям» (с. 61), или же, как далее у Канта, «если он в состоянии сам создавать законы своим действиям и следовать им» (с. 63). Другое, отличное от кантовской идеи моральной автономии понимание рефлексивной свободы сформулировано в работах Й.-Г. Гер-дера и предполагает состояние, в котором индивидуум способен полностью выразить свою личность. Обе эти модели предполагают,
что индивидуальная свобода с необходимостью является продуктом рефлексии. Обращаясь к поздним мыслителям, развивавшим оба этих направления, Хоннет показывает, что и для той и для другой модели рефлексивной свободы точно так же, как и для модели негативной свободы, понятие социальной справедливости не является имманентным. «Ни в той ни в другой модели рефлексивной свободы социальные условия, являющиеся предпосылкой ее реализации, не интерпретируются как необходимая составная часть этой свободы» (с. 79). «Институциональным расширением понятия свободы является ее третье, социальное понятие... Идея рефлексивной свободы не разовьется, не содержа в себе те институциональные формы, которые сделают возможным ее реализацию» (с. 80). Ссылаясь на Гегеля, Хоннет считает, что идея социальной справедливости «зиждется на представлениях о социальных институтах, которые взаимосвязывают субьектов таким образом, что они могут воспринимать других как вариант самих себя» (с. 85), так что условием реализации собственных целей становится опыт подтверждения этих целей другими. Выходя на гегелевскую проблематику «признания» («Anerkennung»), Хоннет показывает, что, по Гегелю,
«индивидуумы могут познать и реализовать свободу только в том случае, если они участвуют в социальных институтах, характеризующихся практикой взаимного признания» (94).
Институциональные системы справедливы в той мере, в которой они обеспечивают взаимное и симметричное признание. Совокупность институтов, обеспечивающих это признание, по Гегелю, обозначается как «нравственность» (с. 108). Тем самым его теория справедливости «сводится к нормативной реконструкции того сложившегося порядка институтов, в котором субьекты в опыте взаимного признания могут реализовать свою социальную свободу» (с. 109).
Актуализируя воззрения Гегеля и эксплицируя их на современность, Хоннет утверждает, что в современном обществе «справедливость» означает в первую очередь уже не меру реализации субъектами их негативной или рефлексивной свободы, а меру их равного участия в институтах взаимного признания. «В центре идеи социальной справедливости встает представление, что нормативно содержательные, "нравственные" институты нуждаются в правовом обеспечении, государственном покровительстве и под-
держке гражданского общества. Только в структурированном взаимодействии права, политики и общественности функционирует та система институтов, благодаря которой члены общества могут реализовывать различные грани своей интерсубъективной свободы» (с. 115).
В этой связи в небольшой подглаве «Переход: Идея демократической нравственности» Хоннет предостерегает от попыток овеществить понятие социальной справедливости в системе правовых норм. В силу такого «одностороннего подхода упускается из виду, что предпосылки справедливости могут выступать не только в форме позитивного права, но и в виде установок, в виде рутинных поведенческих образцов» (с. 126). Так, индивидуальные свободы, которые в современном представлении неотъемлемы от идеи социальной справедливости, принадлежат нам не только потому, что они гарантированы нам государственным правом, но и благодаря совокупности слабоинституционализированных повседневных практик и обычаев, дающих нам опыт социальной самореализации. Несмотря на то что эти «условия свободы», как называет их Хоннет, понятийно трудноуловимы и не могут быть сведены в государственные правовые нормы, их не следует выносить за рамки теорий справедливости, считает Хоннет (там же).
Часть В. «Возможности свободы» (с. 127-218). Здесь Хоннет исследует: I. «Правовую свободу» (с. 129-172) и II. «Моральную свободу» (с. 173-218).
Правовую свободу Хоннет анализирует с точки зрения ее «причин» (с. 132), «границ» (с. 146) и «патологий» (с. 157). Рассматривая исторический генезис индивидуальных прав, он выделяет три поколения, рассматривая социальные права после «либеральных прав на свободу» и на защиту. «Введение социальных прав можно рассмотреть как попытку обеспечить индивидууму материальные предпосылки для эффективной реализации его либеральных прав на свободу» (с. 142). Эти права Хоннет рассматривает как нормативную реконструкцию негативной свободы, отделяя их от прав на политическое участие. Причем это разделение имеет для него «не только эмпирическое, но концептуальное значение» (с. 144). В первом случае на главном месте стоит индивидуум, во втором реализуется гражданская активность и становление общей воли. Таким образом, по Хоннету, в правовых системах либераль-
ных демократий существует «напряжение между личной и коллективной автономией» (с. 144), препятствующее адекватному восприятию индивидуумами своей роли одновременно как адресатов и авторов своих индивидуальных прав.
Правовая свобода для Хоннета не исчерпывает сути свободы как целого. Она, скорее, возможность свободы. Право «создает форму индивидуальной свободы, условия существования которой оно в то же время не может ни создать, ни поддержать» (с. 156), а лишь структурировать, отразить в нормативах. В этом ее граница. «Процесс юстициализации» (УеггесИШсИи^) коммуникативных сфер жизни ведет к «социальным патологиям»: индивидуумы рассматривают свои действия не в связи с реальными жизненными взаимосвязями, а под призмой их реализации в рамках тех или иных правовых нормативов.
Переходя во второй главе к анализу «моральной свободы», Хоннет в аналогичной триаде исследует ее генезис, показывает границы и определяет патологии. Моральная свобода, генезис которой он отслеживает от кантовской «индивидуальной свободы» как «моральной автономии», по Хоннету, в отличие от «правовой свободы», не сопряжена с обязательностью, контролируемой на государственном уровне. В силу этого она «приобрела слабоинсти-туционализированную форму культурного ориентационного шаблона» (с. 174), «который проникает в поры общества с литературными произведениями и политической коммуникацией» (с. 180181), изменяя «нормативный менталитет» и семантику понятия «достоинство» (с. 181), лишая его прежней, теологической нагрузки и превращая его в «неотъемлемую часть нормативной идентичности либерально-демократических обществ» (с. 182). Поэтому, так же как и правовая свобода, она является частью институтов современного общества, «давая субьекту... интеллектуальную силу и способность в обоснованных случаях выйти за пределы заданных нормативных систем» (с. 190).
Границы интерпретируемой таким образом моральной свободы становятся, по Хоннету, видны, если она устанавливается предварительным условием практики взаимного признания.
Предпосылкой признания моральности субъекта является предположение о его способности беспристрастно судить свои действия. В рамках схемы, предлагаемой моральной свободой,
субъекты взаимно предполагают друг у друга эти качества. На деле же в процессе осуществления свободы, которая должна во взаимном признании позволить субъекту действовать так, как он субъективно считает верным, он наталкивается на нормативы, сформулированные не им.
Переходя к патологиям моральной свободы, Хоннет различает два типа: а) «свободного моралиста» (с. 207), отвергающего нормативную силу существующих институтов и полагающего себя в состоянии руководствоваться в своих действиях универсалистскими моральными критериями (с. 209), и б) «морально обоснованного терроризма» (с. 207, 214-218).
Часть С «Действительность свободы» (с. 219-624) - главная часть исследования. Здесь Хоннет занимается вопросами «социальной свободы», исследуя ее: 1) в личных отношениях (с. 233316); 2) в рыночных отношениях (с. 317-469); 3) в процессе демократического волеобразования (с. 470-624).
Он видит два преимущества «социальной свободы» по сравнению с негативной и рефлексивной. Ее институционализированные модели поведения предшествуют негативной и рефлексивной свободам. Право и мораль «паразитарны» (с. 221) по отношению к социальным институтам свободы: в то время как поведенческие системы социальной свободы носят конституирующий характер, право и мораль являются лишь «регулирующими» инстанциями (с. 224). Кроме того, правовая и моральная свободы не свободны от имманентно присущих им патологий (то есть опасности их неверной интерпретации субъектами), в то время как институты социальной свободы могут быть повреждены лишь извне, например ошибками развития.
Сначала Хоннет в исторической перспективе реконструирует системы поведения, конституирующие свободу. Среди названных им трех социальных сфер - личных отношений, рыночно-экономи-ческих отношений и политических отношений - первыми являются личные отношения, поскольку «в онтологическом плане именно в сфере личных отношений собираются первые опыты социальной свободы» (с. 233). Хоннет начинает исследование с дружбы (глава 1, раздел а, с. 237). Институтом в социальном смысле он считает ее уже потому, что, например, «различая между настоящей и лживой дружбой мы... мы обращаемся к существующим взаимосвязям
практических опытов, беря их критериями наших суждений» (с. 238). Дружбой является такое отношение взаимного признания, в котором субъекты могут свободно, без ограничений обмениваться планами, чувствами, впечатлениями. Она является «элементарнейшим ферментом всей демократической нравственности» (с. 252), практикуясь независимо от социальных, этнических и географических границ.
Далее Хоннет переходит к «интимным или любовным отношениям» (раздел Ь, с. 252) Любовь он понимает как «форму личного взаимоотношения, основанную на сексуальном желании и взаимной склонности» (с. 252). В этом разделе автор особенно интенсивно обращается к литературным примерам, чтобы пояснить, какие потенциалы свободы несет в себе подобное отношение и каким угрозам подвергается оно в современном обществе. Полагая, что супружество как норматив не институционализирует эту свободу, он видит ее источник во «взаимосвязи сердца и воли» (с. 269). Основные угрозы современному институту любви приходят извне: в меняющемся мире трудовых отношений, сингуляризи-рующем людей, создающем атмосферу нестабильности и неуверенности в будущем.
Здесь автор впервые отмечает, насколько «колонизированы» все исследуемые им сферы областью рыночно-экономических отношений.
В разделе с Хоннет обращается к третьей сфере личных отношений - к семье (с. 277). В отличие от дружбы и любви, семье присуща «триангулярность»: отец, мать и дети (с. 278). Как и предыдущие сферы, Хоннет рассматривает генезис семьи в историческом ключе: начиная с изменений семьи с XVIII в. и по сей день (с. 277-288) и последствий этих изменений для современного института семьи (с. 288-294), он переходит к нормативным импликациям семьи (с. 294-302) и социальной свободе в реализации семейных отношений (с. 302-310).
По Хоннету, семья является сообществом солидарности (с. 315), свобода в котором на сегодняшний день реализуется: а) в свободе от традиционного распределения ролей и б) свободе от возрастных ограничений (с. 304-310). Ядро семьи - ребенок, поэтому моральный смысл семьи - это ответственные родительские отношения, независимо от того, живут ли родители вместе или раз-
ведены. Что касается политики, то она, по мнению автора, не распознала еще той, столь необходимой для демократии политико-моральной и репродуктивной силы, которой обладает семья. Поэтому так необходима «общественная поддержка тех, кто воспитывает и растит детей или внуков» (311).
Во второй главе ««Мы» рыночного действия» (с. 317-469) Хоннет обращается к социальной свободе в рыночных отношениях. Полемизируя с теоретиками, полагающими, что рынок в принципе не имеет ничего общего с нормами и поведением, присущими социальной свободе, Хоннет предваряет свое исследование обращением к тем условиям, при которых, по его мнению, рыночные отношения могут быть поняты как отношения социальной свободы.
Раздел а здесь посвящен соотношению рынка и морали. Здесь Хоннет сначала выделяет две основные темы, которыми, по его мнению, занимались исследователи по мере вызревания капиталистических отношений. «Существуют в первую очередь две темы, которыми занимаются ученые и интеллектуалы, исследуя легитимность и границы нового экономического порядка: обе касаются индивидуальной свободы и шансов ее расширения, но подходы столь различны, что выводы почти противоположны» (с. 325). Первый подход он называет «проблемой Маркса», второй «проблемой Адама Смита» (с. 326). Марксова проблема рыночных отношений заключается в том, что наемные трудящиеся изначально находятся в неравных отношениях с предпринимателями. В итоге договоры, «свободно» заключаемые ими с работодателями, на деле вынужденны и выражают отношения их угнетения. «Проблема Адама Смита» выражается в кажущейся несогласуемости естественных симпатий, испытываемых людьми друг к другу, и тех необузданных эгоистичных интересов, которыми они руководствуются в своих рыночных действиях. Впрочем, оговаривается Хоннет, эти проблемы лежат на разных уровнях. Марксова проблема тематизи-рует экономическую проблему («структурный дефицит капитализма») в контексте рыночных отношений, Смитова - в контексте социальной теории.
Сначала Хоннет обращается к Смитовой проблеме (с. 331), полагая, что ее решение поможет решить и проблему Маркса. Привлекая к своему рассмотрению Дюркгейма, Гегеля, Парсонса, с тем чтобы показать, что рыночные отношения подчиняются нормати-
вам, определяющим действия их участников, он приходит к выводу, что, понимая участников рыночных отношений увязанными в систему нормативов (и при учете, что рынки не разрушают собственные нормативные претензии), сферу рыночных отношений можно понять как потенциальную сферу социальной свободы. Рынки являются регулируемыми, нормативно структурированными социальными институтами выгодной кооперации. Поведение индивидуальных акторов определяется не одними лишь эгоистическими интересами, но и социальными факторами, ценностными установками, формальными и неформальными нормами.
Хоннет критикует попытки современных теоретиков снова изобразить рыночные отношения свободными от норм; с его точки зрения, такие концепции представляют собой шаг назад в период, предшествовавший классическим общественно-политическим теориям. «Куда ни глянешь в соответствующих дисциплинах, везде, с раздражающей примесью триумфализма, рыночный порядок снова изображается как "система, свободная от норм"... Функциональный императив, по факту определяющий экономические решения, полностью отделяется от ожиданий участников рыночных отношений, так, словно их нормативные реакции... не являются частью рынка» (с. 359). Между тем адекватное описание рынков не может игнорировать нормативную укорененность его участников. «С опорой на традицию морального экономизма» Хоннет хочет так «нормативно реконструировать современное рыночное хозяйство», чтобы увидеть в нем институциональные возможности реализации социальной свободы. «При этом нам следует особенно концентрировать внимание на дискурсивных механизмах и правовых реформах, поскольку в них особенно четко олицетворяется развитие принципов солидарности» (с. 360).
Постановив, таким образом, что капиталистический рынок не может рассматриваться как «независимый от нормативных ожиданий и моральных установок» (с. 320), Хоннет исследует эту (взаимосвязанную с моралью и нравственностью) интерпретацию рынка в ее историческом развитии.
С этой целью в разделе Ь он переходит сначала к «сфере кон-сумирования» (с. 360-410). Обращаясь к временам Гегеля, он отмечает, что Гегель не только понял, что отношения производителя и потребителя являются отношением взаимного признания (с. 363),
но и видел возможность разрушения данного нормативного отношения, выделяя две тенденции: с одной стороны, предприятия использовали достижения прогресса для профессионального манипулирования потребностями потребителей, с другой же - характер потребления сдвигается от ориентации на качество к консумирова-нию «престижных» товаров. Реализация этих обеих тенденций, по Хоннету, изменила потребительский рынок в негативную с точки зрения реализации социальной свободы сторону. В то же время он указывает на социальные подвижки того времени, выделяя четыре разновидности «нормативной установки стрелок» (с. 384). Во-первых, начинается нормативная дискуссия о том, что может быть товаром и что нет. Во-вторых, голодные забастовки показывают, что производство и цены в сфере элементарных благ не могут подчиняться одной лишь логике рынка. В-третьих, усиливается критика ориентации потребления не на качество, а на люкс, и, в-четвертых, распространение потребительских кооперативов показывает, что не только рынок, но и потребление может находить разные формы реализации. Все эти четыре разновидности Хоннет исследует в их развитии в довоенный и послевоенный периоды. Усталость от идеологии толкнула общество в послевоенные годы к потребительской философии. Он видит особую роль студенческого движения 1968 г., которое подвергло критике потребительскую психологию, оформив, причем, эту критику в политические протесты и правовые инициативы и тем самым «снова открыв всю потребительскую сферу для дискуссии, что стало заметно по отчетливому снижению потребления товаров-люкс в 70-е годы» (с. 392). На этом базисе впоследствии развился феномен, который ныне называют «морализация», или «этизация», консумирования: в своем потреблении, решая в пользу тех или иных продуктов или услуг, граждане «должны сильнее, чем когда бы то ни было ранее, руководствоваться экологическими или социально-моральными аргументами» (с. 397). Решение купить тот или иной продукт связывается с тем, отвечает ли этот продукт или его производители определенным моральным критериям, как, например, экологичность или социальность. В свою очередь, это побуждает производителей ориентироваться на эти критерии. Разумеется, «этизированное потребление», как называет его Хоннет, охватило не все общество, а преимущественно его образованную часть, среднее сословие. У социального
дна нет материальной основы для морального консума, в богатых же кругах за последние 20 лет наблюдается исчезнувшее было в 70-е годы возвращение к люксу. Отсутствие коммуникации между этими тремя группами потребителей, сегментация потребительских интересов используется производителями, ориентирующимися на все три этих группы. Таким образом, потребительская сфера «в последние десятилетия не дает материала для демократической нравственности» (с. 405). «Согласно критериям, выделенным нами с помощью морального экономизма, на сегодняшний день в рыночной сфере потребления нет ни одной институциональной предпосылки, которая могла бы превратить ее в общественный институт социальной свободы» (с. 408). С тем чтобы исследовать причины, породившие в последнее время возврат к социальному расслоению, Хоннет предлагает «перейти в нашей нормативной реконструкции от сферы потребления к сфере разделения труда», т.е. к рынку труда.
Раздел с «Рынок труда» (с. 410-470). В этом разделе Хоннет реконструирует развитие отношений признания на рынке труда. Рассматривая его развитие с XIX в. и по сей день, Хоннет исходит из гегелевской предпосылки, согласно который «честь» и гражданская свобода граждан зависели от их реализации в своей профессии (с. 410). «Необходимость выживания» (с. 415) в эпоху раннего капитализма привела к признанию отношений угнетения на рынке труда. Ситуация улучшилась лишь с созданием профсоюзов, которые он, так же как потребительские кооперативы, относит к «организациям самопомощи» низших слоев и чью цель он видит в «создании у рабочих своего рода сословного сознания», дающего им возможность кооперироваться в своих решениях (с. 425).
Рассматривая развитие ситуации на рынке труда через призму социальной свободы, Хоннет полагает, что профсоюзное движение, которое самими рабочими воспринималось как противовес организованному капиталу, на деле не смогло развить «нормативной идентичности», позволившей бы ему в период становления организованного капитала в целом воздействовать на перестройку рыночного хозяйства в социальном ключе.
Самая позитивная фаза с точки зрения «морализации» рынка труда последовала, по Хоннету, после Второй мировой войны, когда в обществе господствовало «настроение социального эгалитаризма» (с. 445). Описывая развитие 60-х годов в ФРГ, политику
регулирования рынка труда при отсутствии безработицы, подъем благосостояния трудящихся и открывшиеся перед ними потребительские возможности, политику в сфере образования, уничтожающую социальные различия и создающую «социальную лестницу» для одаренных, он замечает, что уже к 70-м годам в Германии понятие «пролетариат» получает новое значение: «Так называют уже не всех наемных рабочих, а лишь тех, кто в силу низкой квалификации стоит в самом низу производственной цепочки». На другом же конце возникает «новый вид рабочих, поднимающийся на уровень служащих» (с. 453). Хоннет с видимой ностальгией описывает социальное рыночное хозяйство Западной Германии, так называемый «рейнский капитализм», где трудящиеся посредством «производственных советов» могли участвовать в принятии их предприятиями решений в социальных, кадровых и экономических вопросах и где представители профсоюзов входили в советы производственных корпораций (с. 454).
Ситуацию, возникшую начиная с 1990-х годов, он видит пессимистично: «Экономические и политические достижения, в ретроспективе представляющие собой важные промежуточные шаги на пути к представительству социальной свободы в сфере рынка труда, постепенно теряются» (с. 454), предприятия мыслят в категориях безудержной прибыли, функции государства сводятся к чисто формальному контролю, профсоюзы теряют свое право участия в процессах принятия решений. Причина этому - процессы глобализации, международная конкуренция, власть финансовых рынков. Следствие «новой дезорганизации капиталистической экономики» (с. 455) - ситуация постоянной неуверенности на рынке труда (с. 457), его индивидуализация, неуверенность наемных трудящихся в возможности коллективных мер защиты. Рассматривая эти процессы через призму социальной свободы, Хоннет главные проблемы видит не в ухудшении материального и правового положения наемных трудящихся, а в том, что их шансы «быть как равные среди равных интегрированными в кооперативные взаимосвязи капиталистического рынка» ухудшились (с. 458). Надежды остается возлагать лишь на (запоздавшую) интернационализацию ответных движений, которые уже не на национально-государственном, а на транснациональном уровне вернут наемному труду его завоеванные было в послевоенные десятилетия и вновь утерянные
в последние годы права. «Под давлением международных профсоюзных объединений и неправительственных организаций уже разработаны первые процедуры, позволяющие воздействовать на процессы давно уже глобализированного регулирования занятости» и вернуться к «постепенному обобществлению рынка труда» (с. 470), полагает Хоннет.
Третья глава: «"Мы" демократического волеизъявления» (с. 470-624). Здесь сферу политического волеобразования и волеизъявления Хоннет называет «сердцевиной» социальной свободы «высокоразвитых западных обществ» (с. 470), - это также и сердцевина его теории, и самый важный раздел его труда.
Сначала (в разделе а «Демократическая общественность», с. 474-567) Хоннет исследует конституирование демократической общественности в историческом контексте. Он показывает развитие буржуазной и «плебейской» общественности в XVIII и XIX вв., оценивая его как движение прогресса от распространения либеральных прав и свобод до реализации и поэтапного расширения прав на политическое участие на группы, ранее их лишенные, как, в частности, женщины или неимущие. В то время как либеральные права гарантировали реализацию негативной и рефлексивной свободы, права на собрания и образование союзов положили институциональную основу социальной свободе: они способствовали «делиберативной» («совещательной», «дискуссионной». - С.П.) коммуникации» (с. 482), подчиняя мотивы индивидуумов и групп необходимости их общественного обоснования. Общественное пространство, нужное для этого, возникло не в дискуссиях, а в ходе «баррикад и уличных боев» (с. 486) и иных чисто материальных практик.
Обращаясь, впрочем, к вопросу, как соотносились эти нормы в ходе истории европейских обществ, Хоннет показывает, что реа-лизовывались они, как правило, неполно, более того: такие явления, как, например, антисемитизм или ксенофобия, питались и развивались на тех же институтах гражданского демократического волеизъявления, которые, в идеале, должны были служить инструментами для контроля общества над политической властью. В этой связи Хоннет говорит о «принципиальной амбивалентности общественных институтов» (с. 492). Причинами этой амбивалентности он называет, с одной стороны, «рамки национальных государств», с другой - «натуралистическую интерпретацию национальной при-
надлежности» (с. 492). В поисках предпосылок для снятия этой амбивалентности, он сначала обращается к Эмилю Дюркгейму и его понятию «гражданская мораль» (предтече «конституционного патриотизма». - С.П.), а также к Джону Дьюи, связывающему демократию со свободной циркуляцией идей, идеализирующего демократическую общественность, но в то же время критикующего черезмерную и нередко пустую активность СМИ. Период германского национал-социализма Хоннет называет «перерывом» (с. 517) прогресса, зато время, последовавшее после разгрома гитлеризма, оптимистично оценивает как период небывалого усиления роли прав человека в международном сообществе, роста гендерного и сексуальгого равноправия и, наконец, расшатывания «национальных основ» в формировании демократической общественности (с. 535). В ходе интеграции государства Западной Европы «пытаются открыть свои, до сих пор определяемые национальной гомогенностью политические культуры, настолько широко, чтобы каждый гражданин, какого бы он ни был происхождения, чувствовал свою причастность к процедуре демократического принятия решений» (с. 538).
На с. 539-567 Хоннет резюмирует условия социальной свободы в сфере демократической общественности. Здесь можно выделить три основных пункта: Хоннет подчеркивает роль реальных (не виртуальных) дискуссий (с. 543) в успешном процессе взаимного понимания; он критикует теорему «гражданского общества», считая ее чисто медийным продуктом и полагая, что как акторы, так и теоретики демократической общественности впадают в заблуждение, считая ее истиной (с. 551-553); и наконец, он критикует «digital divide» и перспективы «мирового общества», в котором связанные между собой космополитические элиты выступают представителями электронно и социально зависимых масс, которые сами уже не допускаются более к дискуссионному процессу (с. 563-565).
Раздел b «Демократическое правовое государство (с. 567612). В этом разделе Хоннет исследует, как институционализируется демократическая общественность, иными словами, как она реализуется, сохраняется и действует в виде политического порядка. Как и в предыдущих главах, он показывает это путем нормативной реконструкции. Государство он хочет реконструировать в развитии
его демократических потенциалов. Исследование предваряется пояснением, что понимает Хоннет под демократическим правовым государством. Это не государство как таковое и не отдельное национальное государство, а форма политического порядка, позволяющая обеспечить эффективность действенного самоопределения демократической общественности.
Таким образом, Хоннет из идеи демократической общественности выводит ее нормативную сущность. Демократическое правовое государство выступает своего рода инструментом, «предваряющим, защищающим и реализующим волеобразование граждан» (с. 569). Метод нормативной реконструкции в исторической перспективе позволяет проследить эту взаимосвязь демократии, государства и общественности. Исходным историческим пунктом Хоннет берет XIX в., в ходе которого происходит постепенное и неполное отделение идеи демократического от идеи абсолютистского государства. Складываются такие институциональные предпосылки будущей демократической государственности, как разделение властей, но остаются классовые привилегии. Усиление парламентаризма к концу XIX в. может лишь частично изменить существующий порядок, практически не меняя положение рабочего класса.
Наряду с ограниченным институционально-организационным прогрессом, по мере распада многонациональных монархий и создания национальных государств создаются «ментальные предпосылки», позволяющие «членам политической общности понимать себя как зависимых друг от друга и обязанных друг другу граждан государства» (с. 584). Это развитие Хоннет понимает политически, отделяет его от интеграционных сил национализма и полагает, что оно дает толчок социализации, следствием которой является необходимость демократических прав. Однако не внутренняя эволюция, а внешний шок от первой мировой войны и дискредитация политических сил, ее развязавших, явился, по Хоннету, тем толчком, который ускорил становление демократического правого государства.
Несмотря на катастрофическую слабость демократий во время между двумя мировыми войнами, Хоннет убежден, что возвращение к классовым обществам прошлого уже невозможно. Сама эта слабость объясняется им не институциональными причинами
(невозможностью обеспечить широкое политическое участие), а скорее реакциями сопротивления, например радикализацией национализма. Тот факт, что в Германии эта фатальная динамика приводит к национал-социализму, это даже не патология, поскольку национальные правые в этот период присутствовали и в политических системах других государств. Это всего лишь «неинтегрируе-мая вариабельность» развития: «Для нормативной реконструкции, которую мы предпринимаем здесь для всех сфер свободы, институционализированных в либерально-демократических обществах, время национал-социалистического господства остается неинтег-рируемой вариабельной...», которая показывает, что нить «исторического прогресса, измеряемого социальной реализацией индивидуальных свобод, тонка и непрочна... поскольку оборотной стороной каждого расширения свободы, - здесь Хоннет подчеркивает свое согласие с Эрихом Фроммом1, - могут оказаться страх и тревога» (с. 598-599).
По Хоннету, обе проблемы, осложнившие становление демократического правового государства в Веймарской республике и в период между двумя мировыми войнами, существовали и после Второй мировой войны, «хотя и в ослабленной форме» (с. 599), и не только в Германии. Первая из них - напряженность в отношениях между демократическим правовым государством с государственным интервенционизмом и с попытками социализировать капиталистические предприятия и сутью капиталистического экономического порядка с его стремлением к прибыли любой ценой. Второй же «вирулентный конфликт» (с. 600) - шпагат между национализмом и правовым государством, «национальным чувством и республиканским универсализмом... остался в западноевропейских государствах и после победы над Гитлером» (с. 600).
Создание ООН, стремление к международной и внутренней политической стабильности, расширение государственного регулирования и контроля позволили, как оптимистично полагает Хоннет, избежать повторения истории, имевшей место между двумя мировыми войнами. В последующие годы в западноевропейских государствах институционализированные нормы социальной свободы
1 В подтверждение Хоннет ссылается на работу Фромма «Боязнь свободы» (Die Furcht vor der Freiheit, Stuttgart, 1983).
достигают высшей за всю их историю меры реализации. Тем не менее в этой части Хоннет критичен. Теоретически нынешняя политическая система должна находиться в фазе расцвета, однако на деле ее достижения стоят под вопросом.
Причиной подобного развития, начавшегося в 1980-е годы, Хоннет видит либеральный корпоративизм как «нормативную ошибку развития» (с. 604). Разочарование в эффективности политики государственного регулирования повлекло поворот к неолиберальным методам в экономике, негативные эффекты которых для населения западноевропейских стран были усилены процессами глобализации. Так возник процесс, динамика которого определялась взаимодействием бегства капиталов, переноса производств в дешевые страны и постепенным демонтажем тех достижений социального государства, которые были достигнуты в предшествующие десятилетия. «С этого времени у населения западноевропейских стран существует более или менее четко выраженное ощущение напряженности между капиталистическим экономическим порядком и демократическим правовым государством, выражаемое, впрочем, не столько в политических протестах, сколько... в так называемой усталости от политики» (с. 605), которую Хоннет интерпретирует как недоверие, в основе которого «не всегда ложное предположение, что в основе каждого называемого демократическим решения лежит предварительное неформальное соглашение» (с. 606). Таким образом, «усталость от политики» является реакцией на слабое государство, не способное уже выполнять свои функции как инструмент демократической общественности.
Тем не менее Хоннет не пессимистичен. Выход из сложившейся ситуации возможен на европейских путях. В новом, общеевропейском контексте (в масштабах Евросоюза) возможна ревитали-зация как демократической общественности, так и демократического правового государства. Однако возможность сделать этот шаг должна быть еще завоевана. В современной Европе напряженное отношение между национализмом и демократическим правовым государством (уже на новом, европейском уровне) не преодолено, и четких, реалистичных представлений о том, как осуществить политическую интеграцию граждан помимо национальных границ, практически нет. «Идея конституционного патриотизма... обладает пока что слишком слабой притягательной силой для того, чтобы
выступить в качестве приемлемой альтернативы национально-государственной форме гражданской солидарности; ей не хватает исторической конкретики» (с. 612), консолидирующей граждан как сообщество единой судьбы. «В конце нашего марша через процессы общественной реализации моральной, правовой и социальной свобод мы задаемся вопросом, где же взять моральные ресурсы, которые позволили бы демократическим гражданам солидарно противостоять тем ошибкам развития, которые мы обнаружили» (с. 612).
Раздел с «Политическая культура: резюме» (с. 612-624). В завершающем разделе Хоннет обращается к будущему европейской интеграции. Он еще раз повторяет, что «нормативная реконструкция социальных сфер или же институтов отношений, в которых в современных западных обществах институционализировались формы не только индивидуальной, но и коммуникативной свободы», отнюдь не случайно завершилась исследованием становления и проверкой институтов демократического волеобразования: по общему убеждению, именно они являются «активным центром, образующим весь институциональный порядок» (с. 613).
В то же время исследование показало, что средства правового государства сами по себе воздействуют на другие институциональные сферы (будь то сфера личных отношений или экономика) лишь ограниченно: в значительно большей степени прогресс в этих сферах происходил под влиянием «обусловленных конфликтами изменений в коллективных восприятиях и мобилизацией соответствующих принципов свободы», право же лишь выполняло роль «последующей легализации достигнутых улучшений» (с. 613), а иногда обходились и без него: достигнутый прогресс реализовы-вался в изменении привычек и обычаев. Таким образом, «не право как таковое, а социальная борьба за его соответствующее понимание» и возникающие из нее изменения социального поведения и являются «мотором и медиумом исторического прогресса в реализации институционализированных принципов свободы» (с. 614).
«Не требуется нормативной реконструкции, чтобы увидеть, в какой степени совершенствование демократической общественности связано с социальными предпосылками, не зависимыми от ее воли» (там же), возникшими не по инициативе демократических законодателей, а сложившимися в ходе борьбы за социальную реа-
лизацию свободы, потенциально присущей соответствующим сферам социальной деятельности.
Сфера общественного волеобразования лишь по двум причинам доминирует над сферой личных отношений и над сферой экономики: во-первых, благодаря современным конституциям в ее распоряжении находятся органы правового государства и тем самым законная власть, посредством которой она на правовом уровне оформляет и гарантирует «завоеванные в общественной борьбе изменения в различных сферах деятельности» (с. 616); во-вторых, только сфера демократического волеобразования в силу того принципа свободы, который институционализирован в ней, предполагает рефлексию, она замыслена как дискуссионный процесс. В других сферах дискуссии по мере необходимости также могут иметь место, но они не институционализированы в них изначально. В то же время демократический процесс отвечает своему предназначению лишь в том случае, если в своем развитии он одновременно стимулирует и укрепляет потребность в свободе в обеих других сферах.
Хоннет подчеркивает роль фактора нации на фазе консолидации демократических обществ. Осознание своей принадлежности к сообществу, понимаемому как «нация», предшествовало развитию демократической общественности. «Без этого чувства принадлежности... не возникло бы предпосылок для готовности выполнять свой долг или же жертвовать своими интересами» (с. 619), т.е. к тому, что может явиться следствием процесса демократического волеобразования.
По мере постепенного размывания суверенитетов национальных государств и усиливающейся гетерогенности их населения национальная политическая культура в государствах ЕС постепенно теряет свое значение, возвращая, впрочем, свою интегрирующую силу в кризисных ситуациях. В то же время развитие интеграционных процессов в ЕС показывают, что для реализации проекта демократической Европы экономическая интеграция с необходимостью должна сопровождаться политической. Задаваясь вопросом, «откуда взять ресурсы для новой, европейской культуры демократического волеобразования» (с. 621), Хоннет предлагает обратиться к общей истории, причем не к любой, а к истории реализации свободы, например, к общей истории борьбы за достойные
условия труда, за женскую эмансипацию, иными словами, к «архиву общих поражений и побед в борьбе за свободу» (с. 623). История Европы настолько взаимосвязана, что практически каждое значимое событие влечет за собой следствия, выходящие далеко за пределы национальных границ. «Конституционный патриотизм» как интегрирующая идея укоренен преимущественно в системе права, в этом его недостаток, полагает Хоннет. Патриотизм же, возникший из «общего европейского архива коллективных стремлений к свободе», стремится к ее реализации. На базисе такого общего европейского исторического сознания может сформироваться общеевропейская политическая культура, необходимость которой очевидна: во времена «защиты уже достигнутых и борьбы за еще не реализованные свободы ничто не требуется сильнее, чем транснациональная, деятельная общественность» (с. 624)
С.В. Погорельская
2016.01.022. АЛЛЕН Э. ПОЗНАТЬ ГОСПОДСТВО: ПРИЗНАНИЕ И ВЛАСТЬ В КРИТИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ АКСЕЛЯ ХОННЕТА. ALLEN A. Herrschaft begreifen: Anerkennung und Macht in Axel Honneths kritischer Theorie // Deutsche Zeitschrift für Philosophie. -Berlin, 2014. - N 62 (2). - S. 260-278.
Ключевые слова: признание; власть; критическая теория; Аксель Хоннет.
Американский автор полемизирует с теорией признания Хоннета с точки зрения гендерной проблематики, исходя из приоритетов феминистской теории1.
Аллен отмечает, что, по словам самого Хоннета, основная трудность критической теории заключается в создании варианта категориального анализа, позволившего бы охватить одновременно не только структуры господства, но и социальные ресурсы для их практического преодоления. С точки зрения Хоннета, первые два поколения Франкфуртской школы полностью с этой задачей справиться не смогли. Хоркхаймер и Адорно, проводя аналогии между
1 Эми Аллен - научный сотрудник департамента философии Дартмут-колледж, Нью-Гемпшир. Аксель Хоннет - директор Института социальных исследований в Университете им. Гёте (Франкфурт-на-Майне, ФРГ), ведущий представитель современной Франкфуртской философской школы.
