CC BY
11
2016.01.013. РЭЙ Л. СТЫД И ГОРОД: «МАРОДЕРСТВО», ЭМОЦИИ И СОЦИАЛЬНАЯ СТРУКТУРА.
RAY L. Shame and the city: «Looting», emotions and social structure // The sociological rev. - L., 2014. -Vol. 62, N 1. - P. 117-136.
Ключевые слова: чувство стыда; непризнанный стыд; Т. Шефф; социология эмоций; социальная структура; бунты; насилие; социология насилия; мародерство; полицейский контроль и охрана правопорядка.
В своей статье Ларри Рэй (Кентский университет, г. Кентербери, Великобритания), работающий в области социологии насилия, описывает напряжение, которое сохраняется в социологической теории между структурными и феноменологическими ситуационными объяснениями условий и факторов насилия. Автор предпринимает попытку объединить вышеупомянутые объяснения и построить аналитическую модель насилия, включающую рассмотрение как структурно-эмоциональных, так и ситуационных факторов нарушения общественного порядка на основе критической интеграции теории стыда американского социолога Томаса Шеффа1. Автора интересует прежде всего психодинамическая модель Шеффа, которая описывает цикл стыда-гнева и может служить объяснением коллективного насилия и отдельных насильственных действий. У Шеффа, по мнению Л. Рэя, нет теории насилия, он скорее интуитивно связывает циклы стыда и гнева с насилием. Подход Шеффа требует развития, что становится возможным, если рассматривать насилие как коммуникативный акт, обусловливающий нормативные оправдания насильственных действий, в свою очередь отражающие циклы стыда и гнева. Проявления цикла стыда-гнева автор иллюстрирует на примере коллективных насильственных действий, или бунтов, включающих акты вандализма, воровства и физического насилия, которые произошли в августе 2011 г. в лондонском районе Тоттенхэм. Описание указанных событий строится на основе анализа ранее опубликованных исследований и изучения профилей их участников в социальных медиа. Мародерство во время беспорядков интерпретируется как
1 Scheff T. Social-emotional origins of violence: A theory of multiple killing. -Mode of access: www.soc.ucsb.edu/faculty/scheff/82.pdf [Accessed 30.10.2015.]
публичный перформанс, своеобразный инструмент приобретения потребительских товаров. Подобные бунты - это, по словам автора, своего рода «моральный праздник» (moral holiday), который стал, по сути, ослаблением моральных основ и, соответственно, нормализацией оправданий вандалистских действий, что позволило оценить и переосмыслить принципы существующего социального порядка. Автор намерен показать, что лежащая в основе произошедшего конфигурация социального неравенства, эксклюзии и постоянного стыда вылилась в события, в которых насилие было формой пер-формативной коммуникации. Таким образом, целью автора является совмещение в своем анализе структурно-эмоциональных факторов и ситуативной динамики действий при проявлении насилия, что могло бы обеспечить более полное понимание нюансов изучаемой проблемы [с. 117].
Несмотря на то что сегодня существует множество теорий насилия, в которых описываются и объясняются структурные условия насилия, особенно классовые и этнические параметры социального неравенства1, они в недостаточной мере раскрывают моти-вационную динамику насильственных действий, смыслы и значения, которые индивиды вкладывают в эти действия. Р. Коллинз отмечает, что какими бы ни были структурные факторы насилия, сами ситуации проявления насилия определяют паттерны «конфронтации, напряжения и эмоциональной энергии»2. Многие авторы акцентируют эмоциональное содержание насильственных актов, подчеркивая, что такие эмоции, как гнев и стыд, могут быть непосредственными предпосылками действий, которые оказывают «реальное влияние на человеческое процветание и страдания»3. Однако Э. Сейер замечает, что эмоции тоже подвержены влиянию и изменению со стороны таких факторов, как гендер, класс, этническое происхождение и государственная идеология4; поэтому автор стремится создать теоретическую рамку, в которой были бы
1 См. : Ray L.J. Violence and society. - L.: SAGE, 2011.
2
Collins R. Violence: A microsociological theory. - Princeton (NJ): Princeton univ. press, 2008. - P. 2-3.
3
Nussbaum M.C. Upheavals of thought: The intelligence of emotions. - Cambridge: Cambridge univ. press, 2001.
4 Sayer A. Class, moral worth and recognition // Sociology. - L., 2005. -Vol. 39, N 5. - P. 947-963.
специфицированы связи между структурами, пространствами, аффектами и публичным насилием, а именно: пересечение между социальными структурами, стыдом и насилием [с. 118].
Ссылаясь на исследования беспорядков в Лондоне в 2011 г., Л. Рэй дает характеристику условиям и состоянию, в котором находились нарушители общественного порядка в Тоттенхэме1. Парадоксальным образом августовские события репрезентировали лояльность ценностям культуры потребления; участники восстали не против консьюмеризма, а против круга тех потребителей, из которого они были исключены. В основу бунта в Тоттенхэме легла «токсичная смесь безработицы, расизма, отсутствия политического голоса, городских проблем, чрезмерной охраны правопорядка»2; участники находились в состоянии экономической депривации, усилившейся со времен кризиса 2008 г. Во многих исследованиях, упоминающихся в статье, подчеркивается связь между деприваци-ей и беспорядками3. Однако, как отмечает автор, экономическая депривация не является единственной причиной публичных беспорядков, важно увидеть за этим состояние «моральной экономики», ценностных ориентаций и чувств. Оказавшись на низших ступенях экономической иерархии, люди проникаются презрением к себе, теряют самоуважение. Следуя логике А. Хоннета, автор считает, что такие негативные эмоциональные состояния, как стыд, гнев и фрустрация, способствуют осознанию несправедливости, на основе
1 Подробнее см.: Zygmunt Bauman on the UK riots: Interview / Bauman Z., Duarte F. // Social Europe j. - 15.08.2001 - Mode of access: http://www.social europe.eu/2011/08/interview-zygmunt-bauman-on-the-uk-riots/ [Accessed 30.10.2015.]; Lammy D. Out of the ashes: Britain after the riots. - L.: Guardian books, 2011; Moxon D. Consumer culture and the 2011 «riots» // Sociological research online. - Surrey, 2011. - Vol. 16, N 4. - Mode of access: http://www.socresonline.org.uk/16/4/19. html [Accessed 30.10.2015.]; Nicolson P. To the riots, communities and victims panel: A personal response. - L.: Zacchaeus 2000 Trust, 2011.
Lea J., Hallsworth S. Understanding the riots // Criminal justice matters. - L., 2012. - Vol. 87, N 1. - P. 30-31.
3 Например, согласно одному из исследований, корреляция между местом проживания участника беспорядков и степенью депривации этого района равна 0,885. См.: Singh D. After the riots: The final report of the riots communities and victims panel. - L.: Riots communities and victims panel, 2012.
чего формируются мотивация к борьбе за признание и стремление к политическому сопротивлению1 [с. 119-120].
Далее автор анализирует связь между стыдом и насилием, обращаясь к теории Т. Шеффа, который рассматривает стыд дуалистически: с одной стороны, стыд является элементом «социального клея», поддерживающего солидарные отношения, поскольку все люди боятся стыда и следуют правилам, с другой - стыд сигнализирует о разрыве социальных связей, что болезненным образом сказывается на человеческом Я. Кроме того, Шефф считает стыд главной эмоцией, выражающейся континуумом чувств от легкого смущения до унижения и бесчестья. Следуя за Н. Элиасом, Шефф полагает, что в современном обществе стыд все больше подавляется, а люди стыдятся самого стыда («ashamed of being ashamed»)2. Стыд, будучи сигналом разрыва социальных связей, включает в себя чувства взаимного непонимания и отчуждения, в сочетании с действиями (например, насилием), которые обусловлены попытками избежать чувства стыда. Эти попытки формируют «спираль» стыда и гнева, когда непризнанный стыд, возникающий из неуважения, трансформируется во враждебность и гнев / ярость / негодование против воспринимаемого источника стыда. В состоянии стыда мы ощущаем беспомощность, пассивность и ненужность, злобу, враждебность, что потенциально ведет к конфликтам3. Поскольку стыд представляет собой угрозу самооценке, он часто не признается и подавляется индивидом, становится скрытым4. Такой «скрытый» стыд выражается в поведении как отрицание текущего состояния, поиск признания и скрывается за чувством злобы и гнева. Тем не менее гнев в ответ на стыд ведет к еще большему переживанию чувства стыда. Т. Шефф называет это «ловушкой чувств», которая может функционировать в течение от нескольких
1 Honneth A. Struggle for recognition: The moral grammar of social conflicts. -Cambridge: Polity, 1995. - P. 138.
Scheff T. Elias, Freud and Goffman: Shame as the master emotion // The sociology of Norbert Elias / Ed. by S. Loyal, S. Quilley. - Cambridge: Cambridge univ. press, 2004. - P. 232.
Scheff T. Emotions and the social bond: Part / whole analysis. - Cambridge: Cambridge univ. press, 1997. - P. 9.
4 Scheff T. Alienation and hidden shame: Social-emotional causes of conflict. -Mode of access: http://www.soc.ucsb.edu/faculty/scheff/88.pdf [Accessed 30.10.2015.]
минут до целой человеческой жизни: описанная последовательность является двигателем насилия со стороны индивидов, считающих себя обиженными и униженными. Помимо этого, память о пережитом стыде закрепляется, и другие эмоции легко присоединяются к этому болезненному чувству, что обусловливает непредсказуемость того, какие действия могут быть совершены1 [с. 121].
Т. Шефф обнаружил, что гнев часто является субститутом стыда в конфликтах и ситуациях насилия. Он утверждает, что все, кто испытывает стыд, наиболее предрасположены к совершению актов насилия. Однако связь между стыдом и насилием не является самоочевидной: стыд может проявляться как активно (через акты насилия), так и пассивно (в виде молчания), поэтому не все, испытывающие стыд, становятся участниками насилия. Шефф также показывает, что стыд может запускать насилие не только на микроуровне общества, но и на макроуровне - между целыми нациями2. Чувство стыда может сохраняться на протяжении всей жизни и передаваться другим поколениям, институционализироваться в рамках определенной социальной иерархии. Такое хроническое чувство стыда способно стать техникой самовыражения в разных социальных ситуациях.
С точки зрения автора, необходимо уточнить, насколько чувство стыда наряду с другими факторами способствует проявлениям насилия, поскольку теория Шеффа представляется ему отчасти редукционистской. Л. Рэй, разделяя точку зрения других исследователей стыда3, считает, что стыд - социальная эмоция, которая может переживаться не только индивидуально, но и целыми группами или категориями людей, например, образующими социально-классовую прослойку, и проявляться как в конформизме, так и в сопротивлении. Он добавляет, что стыд соотносится с нормативно-
1 Munt S.R. Queer attachments: The cultural politics of shame. - Farnham: Ash-gate, 2007.
2
Scheff T. Bloody revenge: Emotions, nationalism and war. - Lincoln (NE): Authors guild, 2000. - P. 11-35.
Cm.: Fox P. Class fictions: Shame and resistance in the British working class novel. - Durham (NC): Duke univ. press, 1994; Sayer A. Class, moral worth and recognition // Sociology. - Oxford, 2005. - Vol. 39, N 5. - P. 947-963; Turner J.H. Self, emotions and extreme violence: Extending the symbolic interactionist theorizing // Symbolic interaction. - Berkeley (CA), 2007. - Vol. 30, N 3. - P. 501-530.
стью; даже в случае принятия негативных суждений или бунта это чувство связано с нормами, пусть и альтернативными. Таким образом, получается, что стыд может быть преодолен посредством негодования и бунта, т.е. через отрицание доминирующих ценностей, поэтому «"классовый стыд" возникает как поразительно мощная контрсила», как источник культуры рабочего класса1 [с. 122].
По словам автора, цикл стыда и гнева не является прямым механизмом, частично потому, что сильные желания не обязательно и рутинно трансформируются в насильственные действия, поэтому Рэй пытается анализировать психодинамику стыда в контексте социальной структуры и культуры потребления. Итак, стыд возникает, если не оправдываются социальные ожидания и Я страдает от неуважения и презрения. Общеизвестна позиция Т. Вебле-на, который показал, что потребление, кроме удовлетворения потребностей, становится маркером социальных различий, поэтому члены современных обществ идентифицируются через уровень потребления, который является также основой для самоуважения. Человеческое Я сегодня во многом является «потребляющим Я», поэтому депривация означает не только нехватку определенных материальных ресурсов, но и частичную потерю чувства идентичности. Отсутствие успеха становится источником стыда, поэтому чем более маргинальными в плане потребления становятся люди, тем навязчивее проявляется желание потреблять, чтобы показать свою «принадлежность» к определенной группе и преодолеть чувства унижения и стыда. Одна из юных участниц актов мародерства в Южном Лондоне сказала об этом так: «... люди в "Гуччи", "Найк" и "Ральф Лорен" обладают стилем, который все хотели бы обрести. Если ты ему не соответствуешь, то чувствуешь себя идиотом, ты просто выглядишь, как идиот. Это модная вещь» [с. 124].
Автор полагает, что «классовый стыд», заключенный в иерархии потребления, может рассматриваться как символическое насилие. Класс эмоционально конструируется и часто репрезентируется через карикатурные фигуры, передаваемые СМИ. Например, представители рабочего класса, участвовавшие в августовских событиях, «бунте гопников», описываются как «не совсем нор-
1 Fox P. Class fictions: Shame and resistance in the British working class novel. -Durham (NC): Duke univ. press, 1994. - P. 3.
мальные», «глупые», «злые», что отражает давнюю традицию классовой ненависти1. Таким образом, стыд закрепляется через речевые формулы, которые передаются массмедиа. Становясь в этом случае эмоцией всего класса, стыд переживается через структурный контекст, и изменение самих структурных условий может приводить к возникновению чувства стыда, поскольку в условиях капитализма идеалы потребления связаны с экономическими циклами. Ситуация усиливает чувство стыда вследствие углубления расхождения между доминирующими символическими формами культурных ожиданий и реальным материальным опытом.
Скрытый стыд порождает чувство несправедливости, которое в свою очередь усиливает «ужасные» чувства стыда и зависти, которые потенциально ведут к праведному негодованию. Дискурсы общества потребления ведут к возрастанию чувства несправедливости и тем самым способствуют легитимации права на насилие. Эмоциональная спираль стыда - гнева, по Шеффу, не может просто и прямо воплотиться в конкретные действия (насилие), а требует опосредования через язык и культурные верования. Противоречия между идеалами потребления и реальным неравенством как раз способствуют появлению таких действий. Особенно этот процесс «задевает» и ранит маскулинные идентичности, поскольку отражает их несостоятельность относительно ценностей денежного успеха [с. 125].
Л. Рэй разделяет позицию Т. Шеффа, который настаивает на том, что наилучшая стратегия изучения стыда - изучение конфигурации структурных, эмоциональных и ситуационных факторов, которые присутствуют в местах беспорядков2. Автор пишет, что шаблонное развитие событий, по которому происходили аналогичные тоттенхэмским нарушения общественного порядка (например, в 1981 г. - в Брикстоне и в 2005 г. - в Париже), в ходе которых не было предложено какой-либо новой политической программы, включает в себя исходный контекст и «пусковой механизм»: продолжительное и ухудшающееся обострение социального неравенства в обществе и возрастание обиды на эту ситуацию. Однако тот-тенхэмский бунт обнаружил связь между преступлением и
1 Jones O. Chavs: The demonization of the working class. - L.: Verso, 2011.
2
Scheff T. Bloody revenge: Emotions, nationalism and war. - Lincoln (NE): Authors guild, 2000. - P. 4-5.
культурой потребления. Полиция в данном случае выступила как представитель угнетающего класса, поскольку триггером стало убийство служителем закона местного жителя Марка Дугана. Оно было воспринято как вопиющая несправедливость со стороны полиции в ответ на мирную демонстрацию. Эта демонстрация, на которую пришли около 120 человек, была спровоцирована исключением протестующих из общества потребления, воспринятым ими как унижение. Однако нельзя сводить насилие к одному симптому, поскольку насильственные действия имеют свою логику. Не только убийство, но и недостаток получаемой от полиции информации, нежелание полицейских сотрудничать с демонстрантами интерпретировались участниками беспорядков как индикатор отсутствия уважения к ним со стороны органов правопорядка. Сам «бунт» заключался в разгроме дорогих магазинов (преимущественно мобильных телефонов, компьютерной техники и одежды, в том числе спортивной), мародерстве, драках, вандализме. Среди участников беспорядков в Тоттенхэме преобладали мужчины. Л. Рэй объясняет это отсутствием свободных рабочих мест со средним заработком, где требуются квалифицированные работники-мужчины, и ограниченными возможностями проводить досуг за социально одобряемыми занятиями. Согласно автору, для испытывающих стыд молодых людей, находящихся в маргинальном социальном положении, насилие является средством самоутверждения себя как мужчины, поэтому они атаковали объекты-символы (например, Центр по трудоустройству, коммерческие здания), указывающие на их исклю-ченность из престижного рынка труда [с. 126-128].
Автор полагает, что «скрытый» стыд выражается в индивидуальном и групповом поведении как поиск признания через перфор-мативные действия. Посредством такой перформативной деятельности акторы стремятся осуществить социальные трансформации, устанавливая символические ритуалы противостояния. Рэй разделяет точку зрения Дж. Джуриса о том, что насилие должно восприниматься нами как изменяющаяся форма взаимодействия и коммуникации, как исторически развивающаяся культурная форма осмысленного действия1. Он разводит инструментальный и симво-
1 Juris J.S. Violence performed and imagined: Militant action, the Black Bloc and the mass media in Genoa // Critique of anthropology. - Thousand Oaks (CA), 2005. -Vol. 25, N 4. - P. 413-432.
лически-экспрессивные аспекты насилия и трактует перформатив-ное насилие как символический ритуальный порядок, служащий средством коммуникации и актуализации культурных норм. При этом отмечается, что представления о насилии зачастую оказываются связаны с рисковым поведением и показной храбростью, которые традиционно ассоциируются с мужскими обрядами инициации и достижения маскулинной (политической) идентичности [с. 129].
Далее автор отмечает, что при совершении акта насилия у актора срабатывают внутренние механизмы поощрения. Внутреннее поощрение может быть связано с деятельностью, включающей в себя возбуждение, риск: действующий индивид самоутверждается путем причинения вреда тому, кто мог являться угрозой его позитивной самооценке. Это также связано с проявлением маскулинности. Непризнанный стыд, как и гнев, находит свое воплощение в публичном перформансе насилия как мести, доставляя индивиду наслаждение от соединения эмоций и самого процесса разрушения. Помимо этого, Рэй считает, что между участниками беспорядков рождается чувство солидарности, в том числе за счет накопившегося гнева и возможности дать выход этим чувствам. Несколько молодых людей описывали посетившее их волнение вследствие необычного чувства солидарности и, соответственно, кооперации: «Каждый был счастлив, хотя это плохо, но каждый был счастлив... потому что ты можешь сделать то, что хочешь, и никакая полиция тебя не остановит.» Согласно автору, это был некий карнавал самоутверждения, своеобразный «потлач» разрушения, прошедший под лозунгом «каждому согласно его искусственным / фиктивным потребностям» [с. 131].
Бедность как особая субкультура также сближает людей, поскольку в ней содержатся такие нормы и представления, которые могут оправдывать нарушение и разрушение социального порядка. Последний тезис автор подтверждает тем, что участники беспорядков были убеждены в несправедливости системы распределения. Это убеждение усиливалось ценностями культуры потребления. В случае обострения социального неравенства и невозможности поддерживать достойный уровень потребления среди определенных слоев населения обостряются чувства стыда и унижения, которые могут вылиться в протестные действия. Циклы стыда и наси-
лия усугублялись новым сокращением льгот и повышающимися долговыми обязательствами. Л. Рэй отмечает, что люди вместо того, чтобы обращаться за пособиями и льготами, могут предпочесть деятельность в теневом секторе экономики, а пребывающая в бедности молодежь - взяться за оружие и вступить в преступные группировки. Таким образом, автор утверждает, что поведение толпы при беспорядках перформативно, оно имеет свой смысл и структуру; беспорядки и мародерство не воспринимаются участниками как аморальные действия, поскольку подкреплены общими культурными нормами и чувством справедливости. Кроме того, в толпе, участвующей в беспорядках, вопреки предыдущим теориям, не было потери идентичности, но произошел сдвиг самоидентификации в сторону самоутверждения. Структурные и эмоциональные условия, лежащие в основе этой ситуации, слились воедино и определили логику ее развития; стыд стал ресурсом мобилизации, в том числе и «с помощью» СМИ.
Таким образом, с одной стороны, перформативность насилия, включающая попытку избавления от чувства стыда, высвобождения энергии через публичное действие, является правонарушением, хотя и морально оправданным для участников беспорядков, а с другой - такие насильственные действия являются, по сути, попыткой вновь обрести те символы культуры, которое предлагает общество потребления.
В последней части статьи Л. Рэй подчеркивает необходимость многомерного объяснения беспорядков и насилия через анализ как эмоционально-структурных факторов (социально-экономическое неравенство, общие ценности, государственное управление, которые порождают отсутствие уважения и хроническое чувство стыда среди низших классов), так и феноменологически-ситуационных (господствующие настроения в обществе, события, которые обостряют чувства стыда и унижения и, соответственно, чувство несправедливости происходящего). Скорее всего, по мнению автора, спираль стыда-гнева запускается особой констелляцией событий, как закономерных, так и случайных, на фоне обострения отношений неравенства [с. 132-133].
С. У. Камалова,
О.А. Симонова
