CC BY
61
СОЦИОЛОГИЯ ЭМОЦИЙ
2014.01.009. ЧЕЙЗ Э., УОКЕР Р. СОВМЕСТНОЕ КОНСТРУИРОВАНИЕ СТЫДА В КОНТЕКСТЕ БЕДНОСТИ: ПО ТУ СТОРОНУ УГРОЗЫ СОЦИАЛЬНЫМ СВЯЗЯМ.
CHASE E., WALKER R. The co-construction of shame in the context of poverty: Beyond a threat to the social bond // Sociology. - L., 2013. -Vol. 47, N 4. - P. 739-754.
Элейн Чейз и Роберт Уокер (Оксфордский университет, Великобритания) опираются на понимание стыда как социальной эмоции, предложенное Т. Шеффом1. Анализируя материалы интервью с британцами, живущими в бедности, авторы стремятся показать, что фундаментальным условием их поведения является совместное конструирование стыда. Человек, стесненный в средствах и переживающий в связи с этим стыд, дистанцируется от социально сконструированного образа «бедного» как «порочного другого»2. Развивая известное положение о том, что стыд возникает в ответ на угрозу непосредственной социальной связи3, Чейз и Уокер рассматривают данный феномен как социальный факт: это чувство не только разрушает достоинство человека, но и порождает атоми-зацию общества [с. 739].
Стыд, наряду со смущением, гордостью и чувством вины, как правило, трактуется в качестве самоосознаваемой или сознательной (self-conscious) вторичной эмоции (в отличие от первичных эмоций, таких как гнев или страх). Чувство стыда влечет за собой негативную оценку своего Я в отношении собственных ожиданий и
1 Scheff T. Shame in self and society // Symbolic interaction. - Berkeley (CA),
2003. - Vol. 26, N 2. - P. 239-262.
2
Lister R. Poverty: Key concepts. - Cambridge: Polity, 2004.
Lewis H.B. Shame and guilt in neurosis. - N.Y.: International univ. press,
1971.
ожиданий других и проявляется в ощущениях бессилия и собственного ничтожества1. Несмотря на общепризнанную трактовку стыда в качестве социальной эмоции, его динамику обычно рассматривают вне социального контекста. При этом, по свидетельству авторов статьи, в научной литературе, посвященной бедности, связь между стыдом и бедностью все чаще выступает частью политического дискурса: стыд превращается в универсальный атрибут бедности.
Опираясь на работы Х. Льюис, Т. Шефф предложил социологическое определение стыда, которое, с точки зрения Чейз и Уокера, продуктивно и для анализа бедности. «Стыд обозначает большую семью эмоций, которая включает в себя множество родственных чувств, особенно смущение, вину, унижение и связанные с ними чувства, такие как застенчивость, которые пробуждаются в ответ на угрозу социальным связям. Это определение включает в себя человеческое Я (эмоциональные реакции) и общество (социальные связи)», подчеркивает Шефф2. По мнению авторов статьи, данное определение позволяет рассматривать чувства, родственные стыду или указывающие на него, даже если они остаются неназванными. В научной литературе существует своего рода табу на употребление слова «стыд»; в рамках многих социальных теорий стыд только подразумевается: у А. Адлера - как часть комплекса неполноценности, у Ч. Кули - в представлении о «зеркальном Я», у Э. Гофмана - в понятии «сохранение лица».
Стыд обладает функцией социальной интеграции, однако Чейз и Уокера интересуют обратные социальные последствия стыда. Они обращаются к анализу этого феномена как фактора, способного оказывать негативное воздействие на качество социальных связей, разрушая отношения социальной солидарности. Основной фокус их эмпирического исследования - совместное конструирование стыда как явления, объединяющего в себе: а) суждение о собственной несостоятельности, б) ожидаемую оценку того, как человека будут судить другие, в) вербальные или символические
1 Tangney J., Stuewig J., Mashek D. What's moral about the self-conscious emotions? // The self-conscious emotions / Ed. by J. Tracy, R. Robins, J. Tangney. - N.Y.: Guilford press, 2007. - P. 21-37.
Scheff T. Shame in self and society // Symbolic interaction. - Berkeley (CA), 2003. - Vol. 26, N 2. - P. 255.
жесты других людей, которые считают себя социально и / или морально выше человека, переживающего стыд [с. 740].
По мнению авторов статьи, бедность выступает основной ареной или сферой, способствующей возникновению стыда, в том числе - в современном британском обществе, где главной социальной ценностью остается экономический успех. Доступ в доминирующий социальный мир лежит через материальное потребление, и те, кто не располагает ресурсами для такого потребления, отступают и, в конечном счете, теряют социальный капитал. Эти процессы опосредуются ощущением бессилия как следствия стыда, отсутствием желания действовать и потерей контроля, кульминацией чего становится чувство полной зависимости от социальных структур, которые регулируют доступ к ресурсам [с. 740-741]. Используя индексы депривации в стране1, авторы выбрали две исследовательских площадки в юго-восточной Англии из десяти наиболее депри-вированных районов; доступ к респондентам был обеспечен различными общественными советами и детскими центрами. Серия глубинных интервью проводилась с апреля по октябрь 2011 г. Все 42 участника (11 мужчин и 31 женщина) имели на иждивении от одного до семи детей. Респонденты отбирались по следующим признакам: проживание в пределах определенной географической территории, наличие детей и получение одного или двух пособий (по безработице, нетрудоспособности и др.). Для того чтобы избежать прямых ссылок на бедность и не потерять участников, проект получил название «Трудные времена» (Coping with hard times).
Организация интервью позволяла респондентам свободно рассуждать на темы, обозначенные в качестве ключевых вопросов (текущая финансовая ситуация; характер трудностей, с которыми они сталкиваются, стратегии, которым они следуют, с тем чтобы справиться с бедностью). Чейз и Уокер также выясняли, имеют ли респонденты какие-либо дополнительные источники поддержки, а также интересовались, могут ли люди с достатком понять трудности тех, кто имеет низкий уровень доходов, и как положение этих слоев населения отражается в СМИ и учитывается в социальной политике Великобритании; исследователей интересовало также
1 The English indices of deprivation 2007. - L.: Department for communities and local government, 2008.
мнение респондентов о совершенствовании мер социальной поддержки людей, столкнувшихся с денежными затруднениями [с. 741]. С помощью дополнительного опросника были собраны данные о демографических характеристиках респондентов, составе их семей, доходах, статусе занятости и типе жилья. Данный исследовательский проект получил одобрение комитета по этике отдела социальной политики и комитета по этике научных исследований в Оксфордском университете. С согласия участников интервью были записаны на диктофон, после всего был проведен тематический анализ всех транскриптов интервью.
Респонденты редко употребляли термины «бедный» или «бедность». Вместо прямого упоминания о финансовых трудностях они использовали следующие слова и фразы: «борьба», «это было трудно», «кошмар», «ходить по кругу», «пытаться держать голову над водой», «зайти в тупик», «прибегать к скупости, сберегать, брать взаймы, просить», «занять у одного, чтобы отдать другому» и «биться головой о стену». На время проведения интервью примерно 10% респондентов работали полный или неполный рабочий день, остальные получали пособия. Почти все опрошенные говорили о необходимости ежедневного принятия трудных решений относительно того, как заплатить по счетам или обеспечить детей едой и одеждой. Некоторые рассказывали об отсутствии элементарных продуктов и необходимости обращаться за помощью в общественные организации или к родственникам и друзьям. Несколько человек жили в переполненных квартирах либо были бездомными, другим приходилось снимать плохое жилье, угрожавшее здоровью детей. Одни опрошенные боролись с этими трудностями большую часть своей жизни, другие впервые столкнулись с бедностью по причине развода или смерти супруга. Часть респондентов пострадали вследствие сокращения на работе либо были вынуждены прекратить работу из-за болезни или инвалидности, что привело к значительному снижению их доходов. Майк, например, в течение семи лет работал на местном заводе; после смерти жены он был вынужден оставить работу, чтобы заботиться о годовалой дочери с ограниченными физическими возможностями, что драматически повлияло на его положение. Как отмечают авторы, большинство респондентов сопровождали рассказ о личных переживаниях рассуждениями о современном экономическом положении страны;
каждый находил сегодняшнюю ситуацию тяжелее, чем в предыдущие годы [с. 742-743].
Интегральной частью описаний бедности стало указание на стыд и связанные с ним переживания, которые оказались главными в рассказах респондентов о своей жизни. Большинство участников явно не называли стыд, а использовали родственные и синонимичные слова и фразы: «ужасно», «неудобно», «смешно»; «смущенный», «виноватый», «никчемный», «деградировавший», «бесполезный», «грязный», «дешевка», «провал». Эти термины авторы называют разговорными или просторечными выражениями стыда (colloquialisms of shame), т.е. вербальными сигналами1, которые денотируют данную эмоцию, не называя ее.
В психологической литературе принято дифференцировать стыд и чувство вины: первое ассоциируется с отрицательной оценкой всего Я индивида и находится практически вне контроля, второе связывается с внутренней негативной оценкой определенного поведения, которое поддается контролю и которого можно избе-жать2. Участники исследования использовали эти термины как взаимозаменяемые, причем последствия были одинаковы: переживание неудачи или отверженности независимо от описываемой эмоции. В соответствии с другими исследованиями, нарративы людей, оказавшихся в бедственном материальном положении, часто содержат жесткую критику своей неспособности справиться с трудностями, несмотря на факты, свидетельствующие об обратном -о неимоверных усилиях рационально управлять своими скудными средствами3.
Участники интервью проводили различие между своим личным чувством неполноценности и негативной оценкой со стороны других людей, которая, по их представлениям, была следствием их низкого экономического и социального статуса. Разговорные выражения, относящиеся к чувству стыда, использовались для того,
1 Retzinger S. Identifying anger and shame in discourse // American behavioral scientist. - Los Angeles (CA), 1995. - Vol. 38, N 8. - Р. 1107.
2 См., например: The self-conscious emotions: Theory and research / Ed. by J. Tracy, R. Robins, J. Tangney. - L.: Guilford press, 2007.
3
См., например: Living with hardship 24/7: The diverse experiences of families in poverty in England / Hooper C.A., Gorin C., Cabral C., Dyson C. - L.: Frank Buttle trust, 2007.
чтобы описать, как СМИ и люди с высоким социально-экономическим статусом генерируют или пытаются генерировать у них чувство ничтожности. Вербальные и невербальные сигналы неодобрения со стороны других респонденты описывали посредством таких выражений, как «смотреть сверху вниз», «воротить нос», «задирать нос», «они думают, мы все такие», «не хотят знаться», «смотрят на тебя как на пустое место», «эксплуатируют нас» [с. 743].
Симбиотическая связь между чувством стыда и пристыжен-ностью (feeling shame and being shamed) была значительной в нар-ративах всех участников и соотносилась ими с социальными контекстами, где они чувствовали себя «ужасно», «никчемными людьми» и «неудачниками по причине бедности». Первые намеки на неловкость возникли в ходе интервью, когда авторы заметили, что респонденты понижали голос, переходя к болезненным для них темам: отсутствие работы, получение пособия, отсутствие денег, положение детей. При этом можно было периодически наблюдать разнообразные телесные сигналы, связанные с чувством стыда, включая отвращение, опущенную голову и сгорбленные плечи.
Многие участники рассказывали о поддержке семьи в самые трудные моменты их жизни. Кристина, например, сообщила о том, как ее мать кормила ее и двух ее детей несколько раз в неделю. Однако подобная поддержка часто становилась локусом стыда: участники говорили о своем беспокойстве, когда были вынуждены просить семью о помощи. Интеграция вины, «ощущения никчемности», «неловкости», «бесполезности», «униженности» или «при-стыженности» была общей для всех респондентов, осознававших свою неспособность обеспечить собственных детей. Большинство из них чувствовали, что дети в той или иной степени осознают уровень трудностей, с которыми столкнулись родители. Тина с глубоким чувством вины передала слова своей дочери: «Мам, а когда в твоем кошельке будет достаточно денег, я смогу снова ходить на балет?». Дженни рассказала о своей вине: она опустошила копилку сына, чтобы заплатить долг. Многие респонденты описывали свои болезненные переживания на публике, когда обнаруживались их стесненные обстоятельства (например, когда они видели, как другие дети едят мороженое, которое они не в состоянии купить своим собственным детям, или когда обращались в фонд помощи бедным,
чтобы оплатить поездки в школу, беспокоясь при этом, что они передают свое чувство униженности детям) [с. 744].
Повседневные социальные контакты также выступали площадкой для проявления болезненных чувств, связанных со стыдом. Тони, к примеру, описывал «чувство собственной бесполезности», когда не смог купить завтрак для себя и своей четырехлетней дочери. Отсутствие денег часто влияет и на способность достойно поддерживать свой облик, что разрушает доверие и самооценку, и люди постоянно предвидят и боятся переживаний стыда. Джессика со смущением рассказала, что она «мисс секонд-хенд», поскольку всегда донашивает одежду своих друзей. Основной тревогой Тревора был стыд из-за того, что он не в силах поддерживать свое жилище в приличном состоянии. Соня боялась, что если она оденет своих сыновей в обноски, над ними будут издеваться в школе.
Другие участники упоминали о социальном остракизме, которому они подвергались. Дебби рассказала о молчаливом неодобрении других, когда она стала получать пособие: «они никогда ничего не говорят, просто перестают общаться с вами и приходить в гости». Одалживание денег часто упоминалось как способ попасть под постоянное давление социальных и семейных ожиданий. Задолженности банкам, социальным фондам, кредитным компаниям, почтовым каталогам и личные кредиты служат новыми источниками стыда. В более широком смысле респонденты чувствовали себя стигматизированными, потому что они всегда в долгу, потому что другие люди, по их представлениям, воспринимают их как «транжир», хотя они каждый день пытаются свести концы с концами [с. 745].
Существенным фактором, определявшим вероятность переживания респондентами чувства стыда, являлась история их взаимоотношений со службами занятости и социальной поддержки, занимающимися проблемами бедных. Они чувствовали себя униженными и деградировавшими, встреча с чиновниками описывалась как событие, разрушающее душу. Респонденты ощущали себя «паразитами», определяли процесс составления заявления о доходах как дегуманизирующий [с. 746]. Участники осознавали также, что СМИ, изображая типичную многодетную семью, живущую на пособие и тратящую деньги налогоплательщиков, генерируют стереотип жителей многоквартирного комплекса, ассоциированный с
преступностью и тунеядством; при этом респонденты испытывали вину за то, чего они не совершали. Тревору, например, перестали выплачивать пособие по инвалидности, и он сделал вывод, что его приравняли к «попрошайкам», обманным путем пытающимся получить пособие.
Другие респонденты отмечали, что органы социального обеспечения нередко присваивают себе «карающие» функции и несправедливо подвергают людей институционализированному стыду. Хейли с четырехмесячным ребенком было рекомендовано вернуться на работу, хотя в ее ситуации это было совершенно невозможно. Некоторые респонденты были вынуждены посещать курсы повышения квалификации, хотя считали их «пустой тратой времени», ничего не дающей для поиска работы. Им угрожали, что если они не будут посещать курсы, им сократят пособие. В качестве «карающей» организации могла выступать и школа, где родителей с низкими доходами воспринимали как «трудную категорию» и судили на этом основании о поведении их ребенка [с. 746-747].
Чейз и Уокер отмечают, что на протяжении всего исследования с ощущениями, сопутствующими стыду, участники нередко связывали чувство гордости. Стремление сохранить гордость становилось причиной отказа от помощи - вне зависимости от того, как именно они оказались в затруднительном положении. Сьюзи была социальным работником в детском центре, но скрывала от коллег, что находится в критическом финансовом положении: «Потому что я могла бы стать такой, как те, которым я пытаюсь помочь». Гордость часто выражалась в приверженности трудовой этике, попытках сохранить хороший послужной список, а также использовалась в воспитательных целях, чтобы показать детям, что они имеют целый ряд возможностей и должны хорошо учиться. Некоторые участники говорили о гордости в связи с тем, что работают, хотя работа не приносит денег. Они брались за любую работу, чтобы обрести товарищей или создать видимость того, что приносят пользу обществу. Поставленная под удар гордость в большей или меньшей степени являлась частью преодоления трудностей, замечают авторы: гордость надо было «проглотить», «потерять» или «похоронить», чтобы поддержать семью и просто выжить. Стюарт, решаясь просить помощи у церковной общины, сказал:
«...если вы не можете проглотить свою гордость, то забудьте о ней» [с. 747].
Отсутствие денег описывалось как причина сознательного ухода из сферы определенных социальных взаимодействий и препятствие для поддержания социальных контактов. Многие говорили о том, что хотели бы чаще отдыхать с друзьями, но избегали этого, чтобы не обнаружить своей бедности. Другие находили способы скрывать свое бедственное финансовое положение. Майк, например, сообщал всем о своем последнем месте работы, хотя он уже там не работал; эта ложь вызывала у него легкое смущение, но не стыд. Розмари рассказала, как она стоически создавала впечатление, что все хорошо. Гэри и Тереза говорили о способах избегать обмена информацией о том, где они живут. Соня носила «бей-джик», чтобы все думали, что она имеет нормальную работу [с. 748].
Хотя на практике было сложно разделить финансовые трудности и связанные с ними чувства, замечают авторы, ряд участников подтвердили, что каждодневная борьба за выживание приводит к ощущению бессилия, физическому и психологическому распаду личности. Карен сказала, что забота о деньгах вызвала болезнь, Джессика связывала выпадение волос и псориаз с последствиями стресса из-за отсутствия денег, а Дева считала, что стресс стал причиной ее инфаркта. Тони говорил о тоске и депрессии вследствие своего бессилия, Майк начал принимать препараты от депрессии. Несколько человек сообщили, что они думали о самоубийстве [с. 749].
Авторов поразило наличие в нарративах участников отсылок к категориям «они» и «мы». «Они» - это в первую очередь люди, обладающие властью и деньгами, которые не имеют представления о том, что значит бороться и жить в таких страшных обстоятельствах. Этот дискурс лежит в основе социальной стратификации, в рамках которой респонденты позиционировали себя и других. Дева утверждала, что только бедные люди помогают бедным, потому что они понимают, насколько это сложно; это обстоятельство в какой-то степени смягчает чувство стыда. Кристина сказала, что не так уж трудно просить о мелкой помощи соседей, так как они знают, что такое сводить концы с концами. Категоризация «они» и «мы» использовалась также и для того, чтобы отличить себя от
других бедных. Это был сложный процесс социального позиционирования, где другие классифицировались как более низкие по статусу согласно определенным сравнительным критериям (например, дифференциация в зависимости от наличия работы, послужного списка, количества детей, размера семьи, гражданства). Как правило, людей, которые работают, но все же не могут обеспечить себя и семью, респонденты классифицировали как более достойных в отличие от тех, кто не работает. В то же время участники отчаянно стремились дистанцироваться от стереотипного образа «живущего на пособие». Тереза с негодованием настаивала на том, что она не иждивенка, а просто попала в сложную ситуацию. С одной стороны, в нарративах участников изобиловали примеры самоуничижения, с другой в них присутствовала очевидная потребность морально противостоять социально сконструированному стереотипному «другому» - беззаботному получателю пособия, не желающему работать. Это, по мнению авторов, позволяло смягчить чувство стыда. В то же время этот процесс противодействовал возникновению социальной солидарности между людьми, объединенными сложными условиями жизни [с. 750-751].
Таким образом, в нарративах респондентов эмоции гордости, достоинства, смущения, неловкости, стыда и вины оказались переплетены самым сложным образом, констатируют Чейз и Уокер. Вместе с тем их общей темой стало следующее: люди, которые испытывают экономические трудности, часто страдают и ощущают себя неполноценными и недостойными во взаимодействиях с другими людьми, в семье и в социальных учреждениях. Триггерами для этих эмоций, с точки зрения авторов, стали как внутренние, так и внешние факторы: они порождались ощущением никчемности вследствие несоответствия социальным ожиданиям. Эти эмоции были социально обусловлены целым комплексом общественных ценностей и норм, в основе которых лежит денежный успех.
Каждый из участников описывал, какие именно обстоятельства предшествовали их бедственному финансовому положению (болезнь, инвалидность, пособие по безработице, развод, дети). Однако, несмотря на различие жизненных траекторий, большинство респондентов чувствовали, что им все равно не доверяют как «нормальным людям». Они ощущали дегуманизирующее влияние СМИ, общественности, политиков и органов социального обеспе-
чения, которые судят о них исключительно как о попрошайках и паразитах. Этот социальный позор и презрение выступают в качестве морального инструмента, провоцирующего социальную неполноценность и подрывающего чувства собственного достоинства, гордости, самоуважения и уверенности в себе.
Респонденты по-разному описывали стратегии избегания социальных ситуаций, обнажающих их бедность: они делали вид, что справляются лучше, чем было на самом деле, чтобы не потерять лицо и чувство гордости. Такие меры приводили к временному отказу от социального общения и даже к попыткам самоубийства, демонстрируя силу стыда. Эти чувства являлись психологическим следствием доминирующих культурных норм и ценностей, а также властных дискурсов, порожденных современным британским обществом. Участники неоднократно говорили о принудительности «истины» о них, которая распространяется публично, когда их бедность рассматривается как следствие того, что они не хотят работать.
В начале 1970-х годов сэр Кит Джозеф, Государственный секретарь Великобритании, ответственный за социальное обеспечение, говорил о «цикле транслируемой депривации» (cycle of transmitted Deprivation) - бедности, которая передается от одного поколения к другому. Это понятие стало зеркальным отражением представлений некоторых социологов, в частности О. Льюиса, автора термина «культура бедности»1. С конца 1980-х годов подобные утверждения стали даже пропагандироваться (например, Ч. Мюрреем2) вплоть до утверждений, что «низший класс» - это часть общества, которой не свойственны добродетельные устремления, трудовая этика или чувство ответственности, так что в своей бедности они виноваты сами и передают это от поколения к поколению. На протяжении исследования участники не раз отмечали, как остро они ощущали власть подобных представлений. Именно поэтому у них возникало стремление дистанцироваться от стереотипного образа бедного человека, который прочно внедрен в коллективные представления британцев.
1 Lewis O. Culture of poverty // On understanding poverty: Perspectives from
the social sciences / Ed. by D. Moynihan. - N.Y.: Basic books, 1969. - P. 187-220.
2
Murray Ch. Underclass +10: Charles Murray and the British underclass 19902000. - L.: Civitas, 2001.
По утверждению авторов статьи, совместное конструирование стыда и, соответственно, внутреннего чувства неполноценности имеет серьезные социальные последствия. Доминирующий публичный дискурс, связанный с бедностью, на самом деле является весьма устойчивым и сохраняется на протяжении веков. Наиболее коварные последствия этого дискурса связаны с социальным расслоением среди самих бедных как результат их стремления дистанцироваться от социально сконструированного образа бедного человека. Таким образом, стыд, являющийся динамичным и циклическим процессом, поднимает важные вопросы о его собственной социальной роли: если кто-то испытывает стыд, чувствует ли он потребность стыдить других? Почти все участники исследования упоминали о других людях и о целых группах как о тех, кто имеет еще более низкий социальный и моральный статус, чем они сами: эти «порочные другие» олицетворяли собой своего рода алиби для их собственных бедственных обстоятельств и служили способом уменьшения чувства стыда. Следовательно, стыд как одно из важнейших социальных чувств может иметь своим последствием расслоение, разобщение, разрушение социальной солидарности и ато-мизацию индивидов в современном обществе [с. 751-752].
О.А. Симонова
2014.01.010. ЧЕНДЛЕР Э. ЧЛЕНОВРЕДИТЕЛЬСТВО В ОТНОШЕНИИ СЕБЯ КАК ТЕЛЕСНАЯ ЭМОЦИОНАЛЬНАЯ РАБОТА: УПРАВЛЕНИЕ РАЗУМОМ, ЭМОЦИЯМИ И ТЕЛОМ. CHANDLER A. Self-injury as embodied emotion work: Managing rationality, emotions and bodies // Sociology. - L., 2012. - Vol. 46, N 3. -P. 442-457.
Статья Эми Чендлер (Эдинбургский университет, Великобритания) представляет собой социологический анализ членовредительства в отношении себя с использованием концепции эмоциональной работы (на основе серии интервью, проведенных в Великобритании). Автор фокусирует внимание на телесных аспектах эмоциональной работы и демонстрирует значение изучения телесных практик для понимания данного феномена, используя понятие эмоциональной работы как аналитический инструмент и одновременно как ресурс для построения нарратива самими респондентами [с. 442].
