CC BY
30
тория рабовладения и акцентирование расовых отношений. Помимо этого, здесь может играть роль и отсутствие государственной политики мультикультурализма, поскольку именно сегрегация, размер группы и этническое неравенство подрывают социальную сплоченность.
О.А. Симонова1
2015.04.002. ОЛЛМЕН Д. СОЦИОЛОГИЯ СОЦИАЛЬНОЙ ВКЛЮЧЕННОСТИ.
ALLMAN D. The sociology of social inclusion // SAGE open. - L., 2013. - Vol. 3, N 1. - P. 1-16.
Ключевые слова: социальная инклюзия / эксклюзия; сплоченность; интеграция; стратификация; социологическая теория.
В статье Дэна Оллмена (Университет Торонто, Канада) обсуждаются понятие и процесс социальной включенности (инклюзии) с точки зрения социологии. Цель автора состоит в демонстрации преимуществ социологии как научной дисциплины в осмыслении социальной инклюзии и инклюзивных сообществ по сравнению с другими науками социального (история, экономика) и естественного (психология, социобиология, география) порядков. Исходный тезис канадского социолога состоит в том, что процессы включения индивидов и групп в социальные контексты или принципиального исключения из них являются фундаментальными для общества в целом - как в плане осуществляющих эти практики социальных сил, так и с учетом конечных результатов (либерализация либо подавление и эксплуатация). Социология самым непосредственным образом связана с толкованием явлений, опосредующих социальную включенность: неравенство, стратификация, интеграция, мобильность. Оллмен намерен показать социальную инклюзию «в действии» (на конкретных исторических примерах), обозначить специфику собственно социологического подхода к подобным практикам и продемонстрировать эволюцию социологических интерпретаций включенности в ХХ - начале ХХ1 в.
Одним из первых социальной инклюзией / эксклюзией заинтересовался британский социолог и антрополог Дэвид Покок, обра-
1 Кандидат социол. наук, и.о. зав. Отделом социологии и социальной психологии ИНИОН РАН, доцент департамента социологии НИУ ВШЭ.
тивший внимание на ключевую роль этих практик в формировании и поддержании любых социальных иерархий1. Благодаря работам Покока социальная инклюзия начала рассматриваться как важнейший элемент социальной онтологии - «теоретического объяснения существования и социального ранжирования групп в иерархически структурированных обществах» [с. 2]. Позднее эта онтология получила осмысление в терминах ландшафтной эксклюзии, или философской географии, где идеологические установки привязывались к конкретному «месту» развертывания социальных, экономических политических отношений власти, чреватых подавлением и эксплуатацией одних групп другими2. На первый план выходит понятие «принадлежность к группе» (belonging) - как атрибут повседневных межличностных интеракций и важнейший фактор социальной эксклюзии («выталкивания») наряду с традицией и культурной памятью. В качестве примера ландшафтной социальной эксклюзии Оллмен приводит закрытые общества (или «шлаг-баумные сообщества») самого разного типа: города средневековой Европы, охраняемые резиденции, клубные поселки, «заборы безопасности» в Израиле, стены на границе США и Мексики и т.п. Главным принципом изоляции в закрытых обществах выступает физическое дистанцирование от таких групп, которые представляют реальную или символическую опасность для жизни, здоровья и душевного спокойствия их обитателей (преступники, убийцы, криминальные группировки; психически неуравновешенные, душевнобольные, маньяки; инвалиды, неизлечимо больные, инфицированные; бездомные, бродяги, наркоманы, маргиналы - или просто «другие», не отвечающие стереотипам социальной элиты). В таких случаях институты социальной изоляции перекрывают сомнительным группам доступ к повседневной жизни большинства (либо элитарного меньшинства) и ограничивают их существование субкультурным пространством, создавая закрытые общества другого типа (тюрьма, гетто, резервация, психиатрическая лечебница, ле-
1 Pocock D.F. Inclusion and exclusion: A process in the caste system of Gujarat // Southwestern j. of anthropology. - Albuquerque, 1957. - Vol. 13, N 1. - P. 19-31.
Sibley D. Geographies of exclusion: Society and difference in the West. - L. : Routledge, 1995; Towers G. West Virginia's lost youth: Appalachian stereotypes and residential preferences // J. of geography. - Philadelphia (PA), 2005. - Vol. 104, N 2. -P. 74-84.
прозорий, трущобы) и оставляя их обитателям гипотетическую возможность «возвратного включения» при соблюдении определенных правил. В кастовых обществах пространственная (ландшафтная) сегрегация дополняется абсолютной социальной изоляцией, жесткой системой разделения труда, нулевой мобильностью и привязкой к месту в обществе и роду занятий самим фактом рождения как члена касты (неприкасаемые в Индии). Эксклюзивные сообщества, резюмирует свои рассуждения Оллмен, можно обнаружить в любой точке мировой истории и географии; их отличительной чертой служат социально-групповая дифференциация доступа к материальным и культурным благам, с одной стороны, и фатальная предрасположенность к физическим и социальным недугам либо процветанию - с другой. Тем не менее именно в таких «выталкивающих» социальных и исторических обстоятельствах зарождаются и вызревают сообщества инклюзивного типа, которые пробивают себе дорогу в борьбе за справедливость, равенство, сплоченность и коллективизм.
Эволюционные истоки практик социальной инклюзии / экс-клюзии, их механизмы и адаптивные функции являются объектом внимания психологии и социобиологии, продолжает автор. Эти дисциплины предлагают иную - природную или естественную -перспективу для объяснения того, почему сообщества, группы и индивиды разной исторической и географической локализации проявляют стойкое стремление к созданию и поддержанию институтов социального включения / исключения. Здесь основным становится принцип эволюционно-адаптивных преимуществ сплоченных (инклюзивных) сообществ для целей выживания и репродукции вида Homo sapiens. Адепты данной теоретической позиции полагают, что увеличение доли инклюзивно-эксклюзивных практик в поведенческих репертуарах индивидов и групп обеспечивает человеческим сообществам надлежащее место в эволюционном процессе. К разряду объясняющих моделей природного порядка автор статьи относит, в том числе, теорию «наложения боли», согласно которой страдания исключенных из социальных сообществ не просто сопоставимы по силе переживания боли с опытом физических страданий, но и являются их эволюционным функциональным продолжением. Предполагается, что на ранних ступенях эволюции человечества расторжение родственных и групповых связей ассоции-
ровалось с прямой угрозой жизни со стороны внешнего мира, что и подталкивало предков современного человека к «вынужденному коллективизму». В наши дни социальная изоляция также переживается как опасность, связанная с нравственными и физическими страданиями1.
В теориях социометрического толка социальная инклюзия трактуется как индикатор успешности социальных связей индивида или группы, чья самооценка выступает мерилом их социальной приемлемости (включения / исключения)2. Эволюционные корни социальной инклюзии обсуждаются также в рамках модели групповой принадлежности, согласно которой включенность в то или иное сообщество играет определяющую роль в повседневной мотивации, где инклюзия приравнивается к поощрению, а эксклюзия - к наказанию3.
Объяснение феномена социальной включенности ссылками на адаптивные эволюционные преимущества «коллективной жизни» не могут считаться исчерпывающими, замечает Оллмен, хотя бы потому, что «на каждый биологический импульс обязательно найдется соответствующий ему социальный стимул» [с. 3]. Этот тезис автор подкрепляет историческими иллюстрациями, подробно обсуждая социологическую подоплеку древнегреческого закона об остракизме, идеологическую платформу французского солидариз-ма и практики стигматизации. Закон об остракизме, принятый в Афинах в конце V в. до н.э., был институализирован в качестве способа защиты молодой афинской демократии от возможной реставрации режима тирании. Его мишенью были политические лиде-
1 Eisenberg N.I., Liberman M.D. Why rejection hurts // Trends in cognitive sciences. - Oxford, 2004. - Vol. 8, N 7. - P. 294-300; McDonald G., Leary M.R. Why does social exclusion hurt? The relationship between social and physical pain // Psychological bull. - Wash., 2005. - Vol. 131, N 2. - P. 202-223.
2 Self-esteem as an interpersonal monitor: The sociometer hypothesis / Leary M.R., Tambor T.S., Terdal S.K., Downs D.L. // J. of personality a. social psychology. -Wash., 1995. - Vol. 68, N 3. - P. 518-530; Baumeister R.F., Leary M.R. The need to belong: Desire for interpersonal attachments as fundamental human motivation // Psychological bull. - Wash., 1995. - Vol. 117, N 3. - P. 497-529.
Being «in» with the in-crowd: The effects of social exclusion and inclusion are enhanced by the perceived essentialism of ingroups and outgroups / Bernstein M.J., Sacco D.F., Young S.G., Hugenberg K., Cook E. // Personality a. social psychology bull. - Thousand Oaks (CA), 2010. - Vol. 36, N 8. - P. 999-1009.
ры оппозиционных партий, задача ограничивалась нейтрализацией влияния политических соперников, которые подлежали временному изгнанию (с сохранением имущества и неприкосновенности их семей). По своей сути остракизм представлял собой строгую демократическую процедуру и являлся своего рода предохранительным клапаном, гарантирующим мирное и спокойное течение общественной жизни. С этой точки зрения практика остракизма способствовала единению и сплочению граждан Афинского государства путем экс-клюзии потенциальных возмутителей спокойствия. Современные формы остракизма (ксенофобия, расовая сегрегация, тюремное заключение) автор квалифицирует как преимущественно насильственное выдворение индивидов и групп за пределы их социальной среды обитания, описывая такие практики в терминах жесткой социальной эксклюзии с привлечением солидаристских стратегий [с. 4].
Если остракизм являет собой яркий пример социальной экс-клюзии, то идеология и политическая философия французского солидаризма конца Х1Х столетия представляет собой образец инклюзивной социально-философской доктрины, продолжает Оллмен. Солидаризм возник как попытка социального меньшинства (протестантов в католической Франции) проторить себе дорогу к новой достойной идентичности, переосмыслив понятия справедливости и свободы. Религия не являлась определяющим фактором в становлении новой системы социально-политических взглядов, поэтому ее адептами стали не только протестанты, но и рабочие, профсоюзы и политические партии левого толка. Видным идеологом политической платформы солидаризма был лидер радикальной партии Леон Буржуа1. Как политическая программа, солидаризм предполагал создание в будущем инклюзивного национального государства; в качестве политической философии он представлял собой рефлексию по поводу модернизации классических революционных максим - свободы, равенства, братства. Одним из ключевых тезисов солидаризма являлась сбалансированность личной свободы индивида и обязанностей гражданина перед обществом в целом, своими согражданами и потомками. В идейном контексте солидаризма соседствовали принципы коммунитаризма, инклюзивности и социальной солидарности - как общественные механизмы, которые по-
1 Bourgeouis L. Solidarité. - Arras: Presses univ. du Septentrion, 1998.
могут противостоять нищете, болезням, безработице и войне. В самом общем смысле «движение солидаризма было нацелено на примирение этики (индивидуальной и социальной) с верой в то, что граждане обладают свободой воли и могут беспрепятственно вступать во взаимоотношения друг с другом» [с. 5]. Таким образом, заключает Оллмен, солидаризм представлял собой общезначимую интегративную философию, подготавливающую новое прочтение общественного договора.
Практики стигматизации - это едва ли не самый очевидный пример социальной эксклюзии, продолжает автор. Классическая модель стигмы, предложенная Э. Гофманом, была разработана в рамках символического интеракционизма и социальной драматургии. Гофман акцентировал социокультурную универсальность стигматизирующих практик и связывал «выталкивание» неугодных обществу со структурой социальных взаимодействий. С его точки зрения, стигматизация имеет место в тех случаях, когда оценка индивида другими завершается его дискредитацией и отказом в социальном доверии. Помимо драматургической интерпретации стигмы, широкое распространение получило ее толкование с позиций биологического детерминизма. Последний подход выдвигает на первый план биологические предпосылки групповых практик неприятия и исключения, ссылаясь на аналогичные или сходные примеры в животных сообществах1. Сторонники детерминизма в осмыслении социальной стигматизации указывают также на психологические составляющие процесса - своего рода защитные механизмы, сигнализирующие об опасности «другого». При этом объекты изоляции часто рассматриваются и оцениваются по аналогии с носителями вирусных инфекций. Сторонники детерминистских объяснений социальной стигматизации не исключают участия в этих процессах социальных и культурных факторов, но только в виде «надстройки» над биологическими, физиологическими и психологическими причинами эксклюзии2.
Оллмену представляется перспективным толкование стигмы, получившее распространение в социальных науках в начале ны-
1 Behringer D.C., Butler J.D., Shields J.D. Ecology: Avoidance of disease by social lobsters // Nature. - L., 2006. - Vol. 441, N 7092. - P. 421.
2
Buchman D., Reiner P.D. Stigma and addiction: Being and becoming // American j. of bioethics. - Cambridge (MA), 2009. - Vol. 9, N 9. - P. 18-19.
нешнего столетия. На протяжении многих десятилетий стигму понимали либо как результат социальной дискриминации, либо как продукт общественных и групповых предрассудков. Сегодня на повестке дня - осмысление всего процесса как не только «срежиссированного», «разыгранного» или «обусловленного», но прежде всего - как генерированного культурой артефакта, порождения социальной иерархии, системы доминирования и структуры отношений власти. В таком аналитическом ключе рассуждают о феномене стигматизации P. Паркер и его коллеги1. Развитие теории стигматизации в этом направлении позволяет включить ее в современный социологический дискурс, касающийся эксклюзии и инклюзии в обществе, считает Оллмен.
В задачу социологии, продолжает автор, входит не только концептуализация самих феноменов социальной включенности / исключенности, но и анализ их трактовок в социальном знании. Обзор представлений о социальной инклюзии за последние 50 лет (начиная с концепции социальной мобильности Питирима Сорокина и заканчивая вхождением в социально-политический словарь Европейского сообщества понятия «исключенные» («отверженные», les exclus - фр.; the excluded - англ.)) позволяет говорить об их существенной трансформации. Изменения коснулись понимания самой сути социальной эксклюзии и депривации, которые все реже рассматриваются под углом зрения дефицита материальных благ и все чаще - как негативный опыт разрыва социальных связей и невозможности полноценного участия в общественной жизни (в экономической, социальной, политической, культурной, рекреационной сферах)2. Понятие социальной эксклюзии обогатилось такими конкретными измерениями, как пространственное, общинное, ком-
1 Parker R. Stigma, prejudice and discrimination in global public health // Cad-ernos de Saúde Pública. - Rio de Janeiro, 2012. - Vol. 28, N 1. - P. 164-169; Parker R., Aggleton P. HIV and AIDS-related stigma and discrimination: A conceptual framework and implications for action // Social science a. medicine. - Oxford; N.Y., 2003. -Vol. 57, N 1. - P. 13-24.
De Haan A., Maxwell S. Poverty and social exclusion in north and south // IDS bull. - Brighton, 1998. - Vol. 29, N 1. - P. 1-9; Duffy K. Risk and opportunity: Lessons from the human dignity and social inclusion initiative for trends in social policy // Canadian j. of law a. society. - Calgary, 2001. - Vol. 6, N 2. - P. 17-41; Horsell C. Home-lessness and social exclusion: A Foucauldian perspective for social workers // Australian social work. - North Richmond, 2006. - Vol. 59, N 2. - P. 213-225.
мунальное, соседское, групповое, индивидуальное «вытеснение» за пределы тех или иных сегментов общественной жизни. Эксклюзию теперь понимают не как социальную абстракцию или константу, но как пространственно-временную переменную, относящуюся к тому или иному моменту истории, варианту традиции или культурной и национальной специфики, особым паттернам социальной стратификации, системам ценностей и т.п. По замечанию Г. Силвера, термины «эксклюзия» и «инклюзия» употребляются теперь как дескрипторы некоторых сообществ и групп, которые представляют собой угрозу общественной гармонии1. Оллмен тем не менее полагает, что характер употребления этих понятий в общественных науках сегодня более разнообразен: это и описание процессов и результатов стратификации, и принцип осмысления социального порядка и иерархии в человеческих и природных сообществах, и нарратив объяснения или оправдания разделения общества на привилегированный «центр» и маргинальную «периферию» [с. 7].
Своим нынешним общественно-политическим звучанием понятие «социальная эксклюзия» обязано французскому обществоведу и политическому деятелю Рене Ленуару, автору бестселлера «Отверженные» («Исключенные»)2. Анализируя сложное экономическое положение во Франции 1970-х годов, Ленуар сделал акцент на ответственности общества за судьбы тех, кого оно выталкивает на обочину жизни (уволенные кадровые рабочие, вчерашние школьники и выпускники университетов, не имеющие шансов найти работу). По мнению комментаторов, понятие «исключенные» оказалось более приемлемым для гражданского сознания Франции (с его традициями общественной и частной благотворительности и идеалом инклюзивного общественного порядка), чем английское слово «бедность», унижающее национальное достоинство. Общественное движение в защиту «исключенных» во Франции достигло таких масштабов, что в 1998 г. был принят превентивный законодательный акт, квалифицировавший общественное положение «отверженных» как нарушение прав человека. С конца 1980-х годов понятия социальной инклюзии / эксклюзии становятся частью по-
1 Silver H., Miller S.M. Social exclusion: The European approach to social disadvantage // Indicators. - Armonk (NY), 2003. - Vol. 2, N. 2. - P. 1-17.
2
Lenoir R. Les exclus: Un français sur dix. - P.: Seuil, 1974.
литической риторики Европейского сообщества, а позднее и Европейского союза - на том основании, что понятие «бедность» более не годится для описания жизненной ситуации тех, кто вытеснен на периферию социальной жизни, подчеркивает Оллмен [с. 7]. Вместо бедных теперь принято обсуждать исключенных, к разряду которых относят тех, кто, занимая определенную социальную нишу, имеет серьезные материальные затруднения, сталкивается с препятствиями при получении социальной помощи от государства и представляет серьезную проблему для общества.
Современный социологический анализ социальной включенности, несмотря на обширную литературу и богатую традицию исследования сопряженных с этой темой явлений (стратификация, мобильность, класс, неравенство, справедливость), не отличается теоретической глубиной и четкостью дефиниций, замечает автор. Осмысление инклюзии / эксклюзии перекликается с изучением бедности и социальной депривации, причем «кумулятивный эффект» этих факторов нередко расценивается как близкий и даже тождественный. Ряд исследователей усматривают в нынешнем интересе социологии к проблеме включенности «ренессанс дюркгей-мианства». Противники этой тенденции полагают, что социологическая риторика Дюркгейма, доведенная до ее логического конца, означает апологию панинклюзивной социальной утопии, которая (в случае ее гипотетической реализации) все равно сохранит предпосылки для социального неравенства, а значит, и для воспроизведения практик вытеснения социально неугодных1. Заслуживающим внимания аспектом современных социологических моделей включенности Оллмен считает акцент на субъективном переживании «отверженными» социальной несправедливости и неравенства на фоне материальной депривации. По замечанию Л. Уилсона, этот вариант социологического дискурса по сравнению с более традиционной позицией «объективного наблюдателя» трактует эксклю-зию как продукт диалектических отношений между идентичностью, социальным одобрением и идеологией меритократии. Уилсон имеет в виду противоречие между провозглашенными ценностями равных возможностей (при условии достаточных личных усилий) и
1 Levitas R. The inclusive society? Social exclusion and new labour. - L.: Mac-millan, 1998; Bowring F. Social exclusion: Limitations of the debate // Critical social policy. - Thousand Oaks (CA), 2000. - Vol. 20, N 3. - P. 307-330.
реалиями неравноправия и депривации, которые априори лишают исключенных минимальных стартовых условий для реализации своего потенциала на пути «наверх»1. Еще один интересный поворот темы инклюзии автор статьи находит в работах Н. Роуза, который анализирует схему воспроизведения шаблонов социальной дифференциации, характерных для общества в целом, на его периферии - среди самих отверженных и исключенных2. На самом деле Роуз обращает внимание на те самые факторы (стратификация и отношения власти), которые играют ключевую роль в продуцировании и поддержании практик социальной эксклюзии и / или инклюзии и которые составляют приоритет собственно социологического подхода к этой проблеме, пишет в заключение Оллмен.
Е.В. Якимова
2015.04.003. МАТА РОМЕУ А., ХИРО МИРАНДА Х. РАЗМЫШЛЕНИЯ О РОЛИ РЕЛИГИОЗНЫХ ФАКТОРОВ В ОБРАЗОВАНИИ ИММИГРАНТСКИХ АССОЦИАЦИЙ.
MATA ROMEU A., GIRO MIRANDA J. Reflexiones sobre la influencia de los componentes religiosos en el asociacionismo inmigrante // Rev. internacional de sociología. - Madrid, 2013. - Vol. 71, N 1. -P. 117-140.
Ключевые слова: ассоциации; сплоченность; иммиграция; религия; ислам.
В статье Анны Мата Ромеу (Университет Льеды, Испания) и Хоакина Хиро Миранды (Университет Ла-Риоха, Испания) на примере сложившихся в Испании объединений выходцев из арабского Магриба и Тропической Африки оценивается роль религиозных элементов в формировании и последующем развитии иммигрантских ассоциаций. Выделив два главных фактора сплочения иммигрантов - общность страны-происхождения и разделяемые верования, авторы фокусируются на изучении религиозных ассоциаций, которые создаются приверженцами ислама. Свой выбор объекта
1 Wilson L. Developing a model for the measurement of social inclusion and social capital in regional Australia // Social indicators research. - Dordrecht, 2006. -Vol. 75, N 3. - P. 335-360.
Rose N. Powers of freedom: Reframing political thought. - Cambridge: Cambridge univ. press, 1999.
