CC BY
24
Зарубежная литература
2015.03.023. ДАНТЕ И «ДОЛГИЙ» XIX век: НАЦИОНАЛЬНОСТЬ, ИДЕНТИЧНОСТЬ И ПРИСВОЕНИЕ. Dante in the long nineteenth century: Nationality, identity, and appropriation / Ed. by Audeh A., Havely N.R. - Oxford; N.Y.: Oxford univ. press, 2012. - 400 p.
Ключевые слова: Данте; «долгий» XIX век; патриотизм; национализм; Рисорджименто; романтизм; рецепция Данте в европейских и азиатских странах.
В сборнике статей, подготовленном Аидой Оде и Ником Хейвели по материалам конференции в университете Йорка в 2008 г., речь идет о различных аспектах рецепции Данте в «долгом» XIX в. (1789-1914 гг.)1, когда на первый план вышли вопросы национальной самоидентификации. Вопросы национального самосознания -сквозной мотив, но не исключительная тема издания, в некоторых статьях рассмотрены гендерные, расовые и другие идеологические модели. Объединяет все работы представление о том, что в XIX в. фигура Данте и освоение его наследия во многих случаях использовались в рамках идейной борьбы или для созидания собственной культурной идентичности, так что скорее можно говорить о «присвоении» этого образа различными авторами, а не об изучении и понимании реального поэта.
В статье Джозефа Луцци (США) речь идет о расхождениях в подходах к творчеству Данте между европейскими интеллектуалами начала XIX в. и Уго Фосколо (1778-1827). В годы изгнания, проведенные в Англии, Фосколо опубликовал два очерка о Данте в Эдинбургском обозрении в 1818 г., «Сравнение Данте и Петрарки» в «Ежеквартальном обозрении» в 1821 г., и пространное «Рассуждение о тексте Комедии» в 1825 г., а также предпринял, хотя и не довел до завершения, филологическое издание Комедии. В своих статьях Фосколо акцентирует аллегорическую природу дантовско-го творчества в эпоху, когда аллегория не пользовалась популярностью, уступив место символу. Он также подчеркивает инаковость
1 Это понятие было введено в научный оборот британским историком Эриком Хобсбаумом в книгах «Эпоха революции: Европа, 1789-1848» (1962), «Эпоха капитала: Европа, 1848-1875» (1975) и «Век империи: Европа, 1875-1914» (1987).
Данте, его принадлежность к совершенно иному историческому контексту и известную обусловленность этим контекстом - в противоположность стремлению «установить герменевтическую связь» между поэтом и читателем, уподобив их друг другу, характерному для романтиков в целом и для самого выдающегося данто-лога своего поколения П.Б. Шелли (1792-1822).
«Инаковость» Данте по отношению к современности находит выражение и в том, что его поэма отражает универсальный и гармоничный способ мышления, который может быть реализован различными средствами выражения. Дантовское творчество - это сама чистая сущность поэзии, в то время как Петрарка воплощает разрыв с этим мировосприятием и переход к новому - откровенно абстрактному и тяготеющему к рефлексии. Именно Петрарка в понимании Фосколо является проторомантиком и предтечей литературной современности, когда поэты стали склонны к преувеличенным формам самовыражения. В эссе о Петрарке он пишет о том, что поэт «чувствовал еще, как древний, но философствовал уже, подобно новым». Отводя Петрарке роль медиатора между классическим миром и современностью, Фосколо имплицитно дискутирует с Шелли, считавшим именно Данте фигурой, соединяющей старое и новое.
Противопоставление Данте и Петрарки и одновременно признание за обоими роли основателей итальянской литературы проходит через все творчество Фосколо и находит высшее выражение в образном ряде «Гробниц», где поэт отвергает исторический пессимизм Петрарки и выбирает дантовскую идею, транслируя ее в представление о грядущем единстве Италии и тем самым переводя литературную и философскую проблематику в политический контекст. Неудивительно, что итальянские диссиденты следующего поколения и деятели Рисорджименто также видели в Алигьери источник вдохновения, но идентификация между поэтом и читателями носила не сентиментальный, как у романтиков, а политический характер. Возможно, Фосколо не смог бы даже вообразить, что его политизированное прочтение дантовского наследия приведет к национальному празднованию 600-летия поэта, когда на площади Санта Кроче соберется более 50 тыс. человек, чтобы воздать почести «высочайшему из поэтов».
Продолжая эту же тему, Стефано Йосса (Великобритания) утверждает, что в период образования итальянского национального государства Данте воспринимался скорее как политический, а не литературный символ. Исследователь тщательно реконструирует создание и эволюцию образа Данте, начиная с романтиков и вплоть до Пьеро Гобетти (1901-1926). Деятели итальянского Рисорджи-менто осознали себя патриотами и обрели свою национальную идентичность, читая литературу: С. Йосса иллюстрирует этот тезис цитатами, принадлежащими трем знаковым фигурам - Массимо Д'Адзелио (1798-1866), Джузеппе Маццини (1805-1872) и Луиджи Сеттембрини (1813-1876). И, конечно, там, где речь идет об итальянской литературе, сразу же появляется имя Данте. Но парадоксальным образом в эпоху Рисорджименто его роль была подвергнута переосмыслению: из основателя итальянской литературы он превратился в воина, политического деятеля и патриота. Важнейшим текстом в этом процессе стала статья Маццини «О любви к родине у Данте» (1837), тезисы которой развивались и в более поздних работах автора, и другими публицистами - от Луиджи Сеттембрини до Джозуэ Кардуччи (1835-1907) и Джованни Пасколи (1855-1912). «Он больше не был католиком, белым гвельфом, написавшим теологическую поэму, и стал врагом папы Бонифация VIII, борцом за личную независимость и свободу от ограничений, связанных с политическими претензиями Церкви, и национальным символом» (с. 41).
Вместе с тем в XIX в. была популярна гегельянская схема итальянской истории: величие в эпоху средневековых городов-государств, в которых зарождалась буржуазия, упадок во время господства аристократии и новый подъем, связанный с Рисорджи-менто. Но итальянская литература расцвела именно в этот второй период и, следовательно, стала связываться с национальным упадком, аристократическим и церковным угнетением. Так родилось противопоставление Данте и итальянской литературы, нашедшее замечательное выражение в знаменитом сравнении Данте и Петрарки у Франческо Де Санктиса (1817-1873), где патриотическое чувство и эстетическое созерцание оказываются эксплицитно противопоставлены. Данте из «лаврового венца» итальянской литературы становится ее антитезой. Но он остается великим поэтом, и отсюда идет противопоставление поэзии и литературы, столь ха-
рактерное для итальянской романтической идеологии тех времен. Данте - враг литературы как воплощения художественного, артистического начала, но при этом он - величайший поэт, с присущими поэтам страстями, духовной силой и гением. В его творчестве кроется зерно новой литературы, одушевляемой этическими, политическими и гражданскими идеями - в противоположность старой итальянской литературе, рождающейся из тайной любви, самонаблюдения и памяти о классическом прошлом. Данте был революционером, и поэтому он не совместим с литературной традицией. Завершается статья познавательным экскурсом о закономерной эволюции этих идей к эксплуатации образа Данте в коммунистической идеологии - от «Манифеста коммунистической партии» до речи Льва Троцкого.
Антонелла Брайда (Великобритания) рассматривает вопрос о месте Данте-символа в созидании итальянской нации с другой точки зрения. По ее мнению, этот исторический процесс оказался намного более сложным, чем предполагали итальянские интеллектуалы, стоявшие у его истоков. Конечно, идеологические модели, обеспечивавшие чувство принадлежности к новорожденному Итальянскому королевству, играли в нем важную роль. Но не следует переоценивать «телеологичность» в патриотическом использовании фигуры Данте. Отношение к поэту итальянских публицистов того времени было сложным и индивидуализированным. А. Брайда анализирует взгляды на творчество Данте трех поэтов, претендовавших на исполнение роли поэта-«лауреата», голоса всей нации - Винченцо Монти (1754-1828), Уго Фосколо и Джозуэ Кар-дуччи. Особое внимание в статье уделено последнему из них - как поэту Рисорджименто и объединенной Италии. Автор статьи показывает, что у Кардуччи однозначное принятие и безудержное восхваление великого поэта постепенно сменяется более критическим отношением к его философским, религиозным и политическим воззрениям. Уже в 1865 г. Кардуччи довольно сильно дистанцируется от празднования 600-летия поэта. К 1880-м годам он отчетливо отделяет Данте как национальный символ, элемент патриотической идеологии, который он продолжает использовать, в особенности в своих гражданских стихах, от реального исторического Данте-поэта, предмета его критических изысканий. Это не могло не сказаться на содержании литературоведческих трудов Кардуччи, где
анахронистические интерпретации сменяются исторически обоснованными критическими концепциями.
В объединенной Италии Данте занял первое место в школьных и университетских программах изучения словесности, его произведения были неотъемлемой частью воспитания и обучения юношества. Беатрис Ардуини (США) исследует, как предложения великого итальянского филолога Микеле Барби (1867-1941) относительно новых стандартов издания дантовских текстов (в особенности малых произведений и в первую очередь «Новой жизни» и лирики) способствовали постоянному присутствию Данте в сознании образованного итальянца и запоминанию цитат из его поэзии. Автор статьи вписывает эти предложения в контекст постепенной институализации романтической эстетики, в которой главенствовали идеи вкуса и чувствительности, в Италии конца XIX в. Именно малые дантовские произведения наилучшим образом отвечали потребностям пост-романтического читателя, который мог интерпретировать их как историю «воспитания чувств» или В1Ыи^8гошап.
Предметом статьи Грэма Смита (Великобритания) стал осененный тенью Цицерона обычай поклоняться памятным местам, связанным с великими людьми прошлого, и ритуалы, в которых он находил реализацию. Образцовым текстом о подобного рода поклонении стал рассказ У. Бекфорда о его паломничестве в дом Петрарки в Аркве, послуживший моделью для других произведений, в которых нашла выражение английская «дантомания» начала XIX в. Автор статьи рассматривает реакции английских поэтов на Дантов-ский камень - мемориальную табличку во Флоренции на месте низкой ограды, где когда-то сидел поэт. Первым дань почтения этому камню отдал Сэмюэл Роджерс (1763-1855) в стихотворении «Флоренция» в 1822 г.; вторым был Уильям Вордсворт, автор сонета «Во Флоренции» (1842 г.), а третьим - Джон Раскин (18191900) в письме 1845 г. отцу. Г. Смит показывает, что Дантовский камень стал функционировать как светский алтарь, у которого путешественники - как литераторы, так и обычные люди - могли почтить память поэта и ощутить сопричастность его духу. Этот историко-литературный локус привел к созданию особого образа Флоренции как литературного города в глазах британских туристов. Камень Данте сыграл также роль в создании интернационального братства поэтов, писателей и интеллектуалов. Однако с на-
ступлением эпохи Рисорджименто фигура Данте приобрела масштабы национального символа, который во много раз превосходил этот маленький поэтический алтарь. Данте в восприятии сначала итальянцев, а потом и всех остальных европейцев стал несоизмерим со своим камнем, и тот постепенно исчез из образа Флоренции и с туристических маршрутов.
Майкл Кесарь и Ник Хейвели (Великобритания) стремятся реконструировать проходившие в 1830-1850 гг. в Италии и Англии так называемые dantate - публичные чтения отрывков из Комедии знаменитым актером и патриотом Густаво Моденой (1803-1861). Они имели большой успех и память о них сохранялась даже через полвека после смерти исполнителя. Однако авторы статьи отмечают постепенное возникновение сложностей в публичном исполнении произведений поэта, который приобрел значение национального символа. Более того, сам Г. Модена к концу жизни начал переосмыслять свое отношение к нему, когда пришел к осознанию расхождений между высокими идеалами и реальной практикой построения нации.
Аида Оде (США) исследует присутствие Данте и его творений во французском визуальном искусстве начала XIX в. В центре внимания - представленная на Салоне 1800 г. работа Ф. Дюфо (1770-1821) «Смерть Уголино», иллюстрирующая знаменитый эпизод «Ада», ее связь с французским национализмом наполеоновского времени, а также конструирование политизированной фигуры Данте в качестве homme public/grand, в том числе и самим Наполеоном I. Джеймс У. Томас прослеживает влияние Данте на лангедокского поэта Антуана Фабра д'Оливе (1767-1825), мистика, теософа, оккультиста, сыгравшего важную роль в возрождении окситанской культуры. Диего Салья (Италия) выявляет присутствие образа Данте в национальном дискурсе британских писательниц эпохи романтизма: в эпистолярном наследии Анны Севард (17501809), в поэме Фелиции Хеманс (1793-1835) «The maremma» (1820), в очерке «Джованни Виллани» (1823) и романе «Вальперга» (1823) Мэри Шелли (1797-1851).
Джулия Страуб (Швейцария) обращает внимание на постоянное и разнообразное присутствие образа Беатриче в английской викторианской культуре. Визуальные ее образы не ограничивались широко известными «мертвенными женщинами» Данте Габриэля
Россетти, автор статьи напоминает о существовании других картин, где Беатриче представлена не как тень в стране мертвых, а как живая женщина в историческом окружении. Одна из этих картин была написана Уильямом Дайсом (1806-1864) по заказу премьер-министра У. Гладстона. Любопытно, что моделью картины послужила проститутка, приглашенная для этой цели заказчиком полотна из филантропических соображений для ее исправления и продвижения среди публики идеи спасения падших женщин. Для Гладстона Беатриче была символом чистоты и женской добродетели, что соответствовало общим установкам эпохи, нашедшим выражение, в частности, у Джона Раскина, по текстам которого автор статьи реконструирует викторианскую гендерную идеологию. Критика этих представлений о феминности представлена романом Дж. Элиот (1819-1880) «Ромола» (1862-1863), в котором идеальный конструкт из статей Раскина словно перенесен в реальную историческую обстановку и оказывается «слишком хорош, чтобы быть реалистичным».
Обзор рецепции Данте в Германии XIX в. представлен Евой Хёлтер (Германия). Статья начинается с описания первых попыток освоения дантовского наследия немецкими авторами эпохи Просвещения. Этот начальный период сменился эпохой романтиков, возвеличивших итальянского поэта из общефилософских и общеэстетических соображений. Затем настало время медленного прихода дантовских текстов в библиотеки, университеты и включение их в круг чтения образованных слоев. Автор выявляет различные аспекты влияния Данте на немецкую литературу и последовательные стадии его рецепции, в которой существенную роль играл национальный вопрос. Является ли Данте типичным итальянским поэтом? существует ли специфически немецкий способ его читать? имеет ли его поэзия какое-то значение в обсуждении вопроса германской национальной идентичности? - эти волновавшие немецких интеллектуалов проблемы рассмотрены на материале литературно-философских трудов, историй литературы, лексиконов и читательских впечатлений крупных немецких писателей.
В статье Кристиана Дюпонта (США) рассказывается о начале дантоведения в Америке в конце XIX в., когда, по словам выдающегося американского историка и искусствоведа Чарльза Элиота Нортона (1827-1908), никакой другой иностранный автор не поль-
зовался такой популярностью, так что внимание к итальянскому поэту составляло отличительную черту интеллектуальной жизни данного периода. К. Дюпонт излагает историю создания Бостонского и Гарвардского дантовских собраний и основания Дантов-ского общества Америки.
Кэтлин Вердуин (США) исследует влияние поэзии Данте на формирование национальной идентичности в творчестве Ральфа Уолдо Эмерсона (1803-1882). Известная параллель между временем оформления американской и итальянской наций обусловила рефлексию Эмерсона о значении Данте для него самого. С одной стороны, он стремился утвердить американскую национальную специфику и свою поэтическую независимость, а с другой - показать преемственность к великому поэту. Деннис Луни (США) анализирует присутствие образа Данте в творчестве Корделии Рэй (1849-1916) - афро-американской писательницы конца XIX в., использовавшей фигуру поэта для продвижения ценностей аболиционистского легального активизма. Джорджа Тэлбота (США) заинтересовало, как в 1780-х годах Данте и изучение итальянской литературы в целом были использованы в политических дебатах Джеймсом Коулфилдом, лордом Шарлемонтом - англоирландским аристократом-протестантом, принадлежащим к партии вигов, и как после этих дискуссий великий итальянский католический поэт стал частью северного протестантского канона.
Бренда Дин Шильдген (США) выявила значимость Данте для творчества трех представителей так называемого бенгальского ренессанса (социо-культурного и религиозно-реформистского движения в Индии рубежа XIX-XX вв.) - Рабиндраната Тагора (18611941), Майкла Мадхусудана Датта (1824-1873) и Шри Ауробиндо (1872-1950). Привлекательность образа Данте для этих авторов следует толковать в контексте культурного и политического влияния британского колониализма. Под британским управлением и в условиях политического и культурного обновления индийские интеллектуалы приобщились к европейской литературной традиции, как она была представлена в английском каноне - от Гомера до Милтона, включая и великого итальянского поэта.
Первоначальную рецепцию Данте в Оттоманской империи исследовал Кюнейд Окей (Турция), отметивший в качестве ее специфической черты важную роль французской культуры как медиа-
тора этого процесса. «Эпилогом» издания стала работа Ника Хей-вели о социальном и культурном контексте экранизации «Ада» Данте, выпущенной компанией Милано-Филмс в 1911 г., в контексте эволюции итальянского национализма того времени. В Приложении опубликована избранная библиография музыкальных интерпретаций дантовских сюжетов и образов в XIX в.
Е.В. Лозинская
2015.03.024. БОХМАН С. БУНТУЮЩИЕ ПРИСПОСОБЛЕНЦЫ И ПРИСПОСАБЛИВАЮЩИЕСЯ БУНТАРИ: БРАЧНАЯ САТИРА ДЖЕЙН ОСТИН И ОСКАРА УАЙЛЬДА.
BOCHMAN S. Conforming rebels and rebellious conformists: Shared comic style in Jane Austen and Oscar Wild's marriage satire // The Victorian. - N.Y., 2014. - Vol. 2, N 3. - Mode of access: http://journals.sfu. ca/vict/index.php/vict/article/view/136
Ключевые слова: брачная сатира; парадокс; пародия; социальные нормы; карикатурное изображение; неоднозначность.
Светлана Бохман (Нью-Йоркский университет) пишет, что Джейн Остин (1775-1817) и Оскар Уайльд (1854-1900) принадлежат к разным эпохам, пишут в разных жанрах и адресуют свои произведения разным типам читательской аудитории. Однако эти английские авторы используют много сходных техник и обращаются к одним и тем же темам, работая в жанре брачной сатиры. Среди этих техник исследовательница особо отмечает иронию (излюбленную технику Джейн Остин), парадокс (основной прием Оскара Уайльда), комическую характеристику персонажей и пародию.
Технику парадокса Уайльд использует при обращении к темам любви и брака, например, создавая несоответствие между благопристойным тоном высказывания и аморальным отношением к его субъекту: «Просто безобразие, сколько женщин в Лондоне флиртует с собственными мужьями. Это очень противно. Все равно что на людях стирать чистое белье» («Как важно быть серьезным», 1895). На самом деле большинство остроумных реплик в его пьесах являются парадоксами, что создает впечатление абсурдности происходящего в них. Характерный тип уайльдовского парадокса -введение неожиданного противоречия в традиционно приемлемый
