CC BY
42
тешествия Бертрана на север, в туманную Бретань, в поисках неведомого рыцаря, автора песни, напоминает структуру обрядов инициации. Встреча с рыцарем, приуготовляющим грядущее - Гаэта-ном, в котором, по предположению исследователя, «мерцает образ духовного учителя Блока, философа и поэта-мистика Владимира Соловьёва» (с. 297), многое открывает Бертрану, приводя его «темный ум» к просветлению.
История Бертрана, заключает А. Рычков, «оказывается не только текстом аллюзий на эллинистические и розенкрейцерские мистерии... но является собственно мистерией духовного пути героя. Смерть рыцаря Бертрана - ключевой символический акт, кульминационная точка его мистериального пути, знаменующая мистериальное преображение героя. Инициатическое умирание со времен античных орфиков и пифагорейцев было необходимым в череде последовательных духовных крещений и в евангельском возрождении вновь растущего божественного Человека. Потрясение Изоры в финале говорит о том, что самоотверженное служение Бертрана... его любовь и смерть открывают и перед ней новые, высшие возможности» (с. 302).
Драма Блока впервые публикуется с эстампами, созданными в 1987 г. К. Соколовым (1930-2004), которые представлены вдовой художника Аврил Пайман - британской исследовательницей жизни и творчества Блока, автора заметки «"Роза и Крест" Александра Блока в серии эстампов Кирилла Соколова».
Завершает издание научная библиография.
Т.Г. Юрченко
2015.02.026. КИХНЕЙ Л.Г., МЕРКЕЛЬ ЕВ. ОСИП МАНДЕЛЬШТАМ: ФИЛОСОФИЯ СЛОВА И ПОЭТИЧЕСКАЯ СЕМАНТИКА. - М.: ФЛИНТА: Наука, 2013. - 200 с.
Ключевые слова: поэтическая семантика; формализм; структурализм; поэтическое слово; метапоэтика; идеопоэтика; волновая теория слова и произведения; поэтическая семантика; семантические принципы поэтики (тожества, ассоциативности, динамических метаморфоз); парадигматическое развертывание сквозных смысловых комплексов; субстанциальные образы.
В монографии Л.Г. Кихней (проф. ИМПЭ им. А.С. Грибоедова) и Е.В. Меркель (доц. СВФУ им. М.К. Амосова; Якутск) дан анализ филологической теории О.Э. Мандельштама и основных принципов его «поэтической семантики». Авторы используют названное понятие в том значении, которое придавали ему ученые, принадлежавшие к формалистической и структуралистской школам (Ю. Тынянов, Я. Мукаржовский, Я. Славиньский, Р. Якобсон, Ц. Тодоров и др.). Так, по определению Ю. Тынянова, поэтическая семантика - это «наука о значениях слов и словесных групп, их развитии и изменении - в поэзии»1.
Рассмотрение поэтики и метапоэтики сквозь призму семантики предполагает исследование «философских воззрений Мандельштама, его филологической теории и интуитивных открытий» (с. 4). Такой ракурс обусловлен самой сущностью лирической вселенной поэта, в которой господствует «овеществленный смысл»: слова почти буквально «становятся плотью», претворяясь в особую, мандельштамовскую, «лингвофилософскую картину мира». Именно в поэтической семантике кроются многие закономерности выстраивания сложных внутренних структур идеопоэтики.
Мандельштамоведение насчитывает не одно десятилетие, а работы в данном направлении принадлежат мэтрам отечественной филологии (С. Аверинцеву, В. Топорову, М. Гаспарову, Л. Гинзбург и многим другим). Тем не менее до появления реферируемого труда принципы поэтической семантики специально не разрабатывались, но лишь озвучивались2. Сама методологическая призма выдвигала на первый план контекстуальность; ведь в поэзии, как нигде, контекст - ключ к семантической интерпретации слова.
Именно многообразию смысловых контекстов поэтики О.Э. Мандельштама - синтагматических, лексических, фонетических - и посвящена монография Л.Г. Кихней и Е.В. Меркель. Авторы стремятся показать семантические инварианты, на которые «нанизываются» конкретные поэтические образы, а также увидеть систему этих инвариантов, или иначе - «сквозных смысловых комплексов». Отсюда - внимание исследователей не только к микро-
1 Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. - М., 1977. - С. 253.
2 См., например: Русская семантическая поэтика как потенциальная культурная парадигма / Левин Ю.И., Сегал Д.М., Тименчик Р. Д., Топоров В.Н., Цивь-ян Т.В. // Russian literature. - Amsterdam, 1974. - N 7/8. - Р. 47-82.
контексту, но и к макроструктурам, организующим мандельшта-мовскую идеопоэтику.
Стремление выявить закономерности поэтической семантики Мандельштама в процессе их развития определило структуру книги. В ней три главы. В первой на основе анализа статей поэта и «программных» стихотворений определяются основные положения его «философии слова» в ее эволюции. Во второй, исходя из авторской концепции слова и творчества, выявляются семантические принципы образного построения на каждом этапе творчества (первая половина 1910-х годов; вторая половина 1910-х - начало 1920-х годов; 1930-е годы); дано описание процесса семантических трансформаций лексем в пространстве отдельного произведения (т.е. на уровне синтагматики). В третьей главе «определяются особенности функционирования сквозных смысловых комплексов в их парадигматическом развертывании - в пространстве отдельных сборников и всего творчества» (с. 5).
Философия слова у Мандельштама начала формироваться на раннем этапе творчества и была инспирирована условиями литературной борьбы акмеистов и символистов1, отмечают авторы в первой главе. Вместе с тем его философские воззрения могут быть системно соотнесены с религиозно-православной мыслью начала ХХ в. (П. Флоренский, А. Лосев, С. Булгаков). В самых первых статьях и эссе - «Франсуа Виллон» (1910), «Утро акмеизма» (1912<1913>), «О собеседнике» (1913), «Заметки о Шенье» (1915), «Петр Чаадаев» (1914), «Скрябин и христианство» (1915) - поэт задается вопросами, тесно связанными с проблемой определения сущности слова.
Авторы обращаются прежде всего к статье «Утро акмеизма», которая была задумана как поэтический манифест (правда, отвергнутый соратниками). Знаменательно, что начинается статья с разбора семантической теории, ее узловых топосов и диалектики воззрений на проблемы слова и художественного произведения в целом. При этом «семантические штудии» поэта были непосредственно связаны с его онтологическими представлениями и «философской картиной мира» (с. 6).
1 См.: Кихней Л.Г. Акмеизм: Миропонимание и поэтика. - М., 2001. -С. 35-66.
Феномен поэтического слова Мандельштам «вводит в область художественной экзистенции», ибо «существовать - высшее самолюбие художника. Он не хочет другого рая, кроме бытия...»1 По Мандельштаму, «не только слово в произведении обретает свою подлинную суть, но и само бытие» (с. 7). Не случайно поэтому его «концепция бытия в искусстве» предвосхищает некоторые положения работы М. Хайдеггера «Исток художественного творчества» (1936), увидевшей свет лишь в 1950 г. Авторы исследования фиксируют внимание на этом сходстве. По М. Хайдеггеру, «действительность творения. покоится в совершающемся изнутри самого творения преобразовании несокрытости сущего, а это значит - в преобразовании несокрытости бытия». А с другой стороны, полагает философ, все «не-сущее» в творении искусства утрачивает способность «быть мерой и хранителем бытия»2. Со своей стороны, Мандельштам «задается вопросом, какую же роль в процессе превращения эмпирического бытия в "сущее" играет слово?» (с. 8).
Итак, изучение эволюции авторской философии слова в статьях и «программных» стихотворениях поэта обнаруживает в качестве лейтмотива поиск организующего начала, обеспечивающего единство мира. Таким принципом (и одновременно его изоморфной моделью), согласно Мандельштаму, является язык. Слово, речь в авторской онтологии становится тем «собирающим» началом, которое связывает в гармоническую целостность «вещное» и «вечное», «божественное» и «бренное», пространственную и временную разрозненность явлений.
В свете философских логоцентрических представлений получают объяснение авторские концепции слова: Слово-камень и Слово-Логос - на первом этапе творчества; Слово-плоть и Слово-Психея - на втором этапе («эпоха "Т^йа"» - по одноименному названию 2-й книги стихов); слова как волны / частицы (волновая теория слова произведения) - на третьем этапе.
Авторы монографии делают акцент на том, что в теоретической рефлексии поэта одним из центральных становится понятие
1 Мандельштам О. Соч.: В 2 т. / Сост. Нерлера П.М., Аверинцева С.С. - М., 1990. - Т. 2 - С. 142. В дальнейшем цитаты по этому изданию приводятся в тексте статьи.
2
Хайдеггер М. Исток художественного творения // Хайдеггер М. Работы и размышления разных лет. - М., 1993. - С. 92, 102.
Логоса: согласно Мандельштаму, для акмеистов «сознательный смысл слова, Логос» не только содержательная категория, это «такая же прекрасная форма, как музыка для символистов» (2, 142).
Если православные религиозные философы рубежа Х1Х-ХХ вв. интерпретировали сакраментальную библейскую формулу о Слове-Боге, то Мандельштам в своих теоретических высказываниях синтезирует сразу несколько философских трактовок Логоса, приходя к его базовой двуипостасности, сочетающей, условно говоря, про-фанное «слово-сырец» и сакральное «слово-камень», ограненное резцом мастера (с. 11).
Авторы монографии на примерах из художественной практики поэта показывают, как Мандельштам работал со «словесным сырьем», как обрабатывал его, создавая не только неожиданные смысловые корреляции, но и эзотерические звуковые аттракции; «ведь для поэта фонетика является проводником божественных энергий» (с. 17). Большое внимание уделено и тому, как Имя Бога претворяется в ряд образных конструкций, где причудливо переплетаются евангельские и еретические представления о Божественном Логосе.
Развитие лингвофилософских представлений Мандельштама рассматривается на материале статьи «Скрябин и христианство». Здесь поэт по-своему перелагает учение о церковной соборности, выводя на первый план тему «соработничества» Творцу. Такая концепция «мистериального подражания» Мессии есть продолжение идей о «христианизации» искусства, в котором большое значение приобретает «сакрально-игровое» начало (с. 22). Подход Мандельштама парадоксален: игра и мистериальный пафос трудно сопоставимы, однако в этой видимой амбивалентности акцент делается не на сораспятие Христу, а на сорадование Ему, пребывающему в райских обителях (что в образной системе поэта читается как приобщение к глубинному творческому началу).
Следующий этап становления философских представлений поэта нашел отражение в статьях начала 1920-х годов - «Слово и культура» (1921) и «О природе слова» (1921-1922). Исследователи доказывают, что присутствующие в них лингвофилософские положения были предвосхищены в статье Мандельштама «О собеседнике» (1913), где изложены его представления о рецептивной сфере: он называет адресата поэзии «провиденциальным собеседником», ко-
торый, во-первых, «футурологизируется», представляя собой «читателя в потомстве», а во-вторых, «интимизируется» (с. 36). Как показывают авторы, тезис о «провиденциальном собеседнике» получил воплощение в поэтической практике Мандельштама.
Что касается собственно статей, написанных в 1920-е годы, то здесь «сакральное общение», которые было установлено между поэтом и его «сверхчитателем», переносится на взаимоотношения слова и вещи. По обыкновению, Мандельштам не прямолинеен, а старается дать разные ракурсы рассматриваемого явления. Поэтому теоретическая рефлексия балансирует между полюсами, условно говоря, «слово бысть плоть» и «мысль изреченная есть ложь». Резюмируя мандельштамовские метапостроения, авторы монографии приходят к трем базовым логосным трактовкам: а) слово как таковое, б) Слово-плоть, в) Слово-дух / душа (Психея).
Следующий этап теоретической разработки проблем поэтической семантики приходится на 1930-е годы. Своеобразной квинтэссенцией представлений Мандельштама о поэтической семантике становится эссе «Разговор о Данте» (1933). Здесь по-новому осмысляются взаимоотношения словесного искусства и реальности: если в 1920-е годы Мандельштам наделял психейной экзистенцией слово, то десятилетие спустя такой подход реализуется на более высоком уровне - произведения (с. 36). Развивая эту мысль, поэт приходит к тождеству произведения и слова: первое также слитно и постигается только в своем гармонически выстроенном единстве. Форму произведения продуцирует некая внутренняя трансцендентальная идея, которая уже «звучит», когда нет еще самого стихотворения.
Знаменательны концептуальные переклички мандельштамов-ских лингвопоэтических штудий с идеями М. Хайдеггера, который также задавался вопросом о сущности материала, «из которого творится творение»: «В творении храма вещество не исчезает, когда храм восставляет свой мир, но как раз впервые выходит в разверстые просторы мира этого творения. металлы приходят к тому, что начинают светиться, звуки - звучать, слова - сказывать-ся...»1
1 Хайдеггер М. Указ. соч. - С. 78-79.
Во второй главе выявляются «семантические принципы» образного построения в каждом периоде творчества Мандельштама и дается описание процесса семантических трансформаций лексем в пространстве отдельного произведения (т.е. на уровне синтагматики). Предметом обсуждения являются овеществленные и «сомати-зированные» представления о Логосе и словесном творчестве в целом. Рассматривая программные стихотворения «Notre Dame» (1912) и «Адмиралтейство» (1913), авторы монографии заостряют внимание на архитектурном коде, испытывающем влияние со стороны телесной семантики. Доказывается, что образ «здания-тела» корреспондирует с поэтологическими воззрениями Мандельштама. Возникает своеобразная семантическая «тройчатка»: здание (храм) -тело - слово, с возможными вариантами их «сцеплений»: «здание-слово», «тело-слово», «тело-здание». Такие тождества, по мысли исследователей, были узловыми в мандельштамовских поэтологи-ческих и миромоделирующих представлениях (с. 57).
Ученые останавливают внимание и на семиотическом аспекте, актуализированном через вариантообразование. Суть его в том, что поэт, беря за основу некий смысловой инвариант, реализует его во множестве образных вариантов, каждый из которых является не сущностной копией, а раскрытием одной из граней потаенного первообраза. Иллюстрируется данный тезис на примере стихотворения «Домби и сын» (1913/1914). Рассматриваются и другие принципы образных развертываний, связанные с игрой между означаемым и означающим.
По мысли Л.Г. Кихней и Е.В. Меркель, важнейшей специфической чертой поэтики Мандельштама второго периода становится ассоциативность лирического мышления, которая приводит к фрагментарности, отказу от жесткой причинности, появлению «темнот» - вплоть до сюрреалистичности (с. 72). При этом логика стихотворений держится на некоем инварианте (в терминологии работы - «семантическом лейтмотиве»); система инвариантов становится одним из главных композиционно «цементирующих» принципов.
Если в книге «Камень» (1913) слово имеет четко очерченные смысловые границы и семантическое целое стихотворения складывается как сумма контекстуальных значений отдельных лексем, то в «Tristia» смысловые границы слова являются размытыми, т.е.
общий смысл не равен значениям лексем, взятых в отдельности (с. 97).
Авторы рассматривают несколько вариантов лейтмотивного выстраивания мандельштамовских текстов. Отдельного внимания удостаивается категория имени, которая, согласуясь с теоретической рефлексией Мандельштама, входит не только в акмеистическую, но в мифологическую парадигму. Предметом рассмотрения оказываются такие имена, как Лета, Лорелея, Елена, Лия, Саломея. Показано, как встраиваются онимы в поэтическую систему Мандельштама, каким образом они адаптируются и «присваиваются». Главный вывод заключается в том, что поэт сумел увидеть за словом огромное энергийное пространство семантических потенциалов, многие из которых не используются стандартным узусом, но заново генерируется в новом контекстуальном окружении (с. 101).
Авторы рассматривают стиховое воплощение философско-эстетических воззрений Мандельштама в произведениях 1930-х годов. Однако исследователи оговариваются, что уже в «Стихах 1921-1925 гг.» были намечены все те базовые художественные принципы, которые будут развернуты спустя десятилетие. При этом акцентируется внимание на моментах развития ключевых черт поэтики Мандельштама; показано, как меняются суть и структура его лирических высказываний: усиливается установка на диа-логизм, апеллятивность (своеобразный реверанс к теоретическим тезисам начала 1910-х годов); уточняется и «разрастается» рецептивная эстетика.
Стержневыми оказываются метонимически интертекстуальные игры с классикой; переосмысляются некоторые ключевые мотивы мандельштамовской поэтики, например, мотив камня. Слова наделяются историософской функцией, семантическая перспектива углубляется; поэт стремится «выжать» из одного образа максимальное число ассоциативно-метафорических вариаций (что показано на примере стихотворения «Сохрани мою речь.»). Обобщающий тезис подтверждает семантическую организацию произведения по принципу «силового потока». Его специфика заключается в создании целостного и в то же время текучего образа за счет реализации большого числа языковых потенций.
В третьей главе определяются особенности функционирования сквозных смысловых комплексов в их парадигматическом раз-
вертывании - в пространстве отдельных циклов, разделов и сборников, а также и всего творчества. Среди миромоделирующих основ поэтики Мандельштама, полагают ученые, важнейшей оказывается онтологическая вертикаль «верх» - «низ». В раннем творчестве она включала в себя образ неба, звезд, эфира, высот, однако окрашенных эпитетами и сравнениями со значением «мертвенности», «пустоты» (с. 130). По мнению авторов, негативные коннотации образов, связанных с небесной семантикой, объясняются «пустотой», «асакральностью» горней сферы в мандельшта-мовском лирическом восприятии; в небе поэта нет Бога, оно является пространством враждебным и болезненным, несмотря на то что со временем и происходит некое «одомашнивание» онтологического «верха» (с. 134).
Антитезой, в том числе и аксиологической, горнему, пустому оказываются «земные» субстанции: образы земли, воды, воздуха, дерева; ключевым репрезентантом становится «камень» (с. 145). Эта субстанция, начиная еще с доакмеистических стихотворений Мандельштама, все более сакрализуется. Именно «каменная семантика» трактуется как наиболее релевантная миромоделирующим образам 1910-х годов. Авторы показывают эволюцию образов, движущихся вокруг «камня» как узлового семантического инварианта поэтики. С течением времени образная сфера, связанная с семантикой камня, продуцирует все более сложные ассоциативные ряды: камень как грифель (с выходом на семантику письма), камень как кремень (с выходом на семантику огня), как горный хребет (с выходом на семантику кости и вообще - телесности) и т.д. (с. 146).
В монографии рассматриваются и такие «миромоделирую-щие» основы поэтики Мандельштама, как субстанциальные образы земли, воды, воздуха. Таким образом, стиховые практики поэта парадоксально сближают землю с водой при бинарном оппозициони-ровании этого семантического единства камню. По наблюдениям Л.Г. Кихней и Е.В. Меркель, в поэтике Мандельштама почва оказывается зыбкой, текучей. «Расплавление» земли есть апокалипсический маркер, свидетельствующий о глубоком кризисе цивилизации. В послеоктябрьских произведениях такая семантика проявляется все более отчетливо. При этом, как замечают исследователи, катастрофические события истории в аксиологическом
плане оказываются амбивалентными: они несут как первичное разрушение, так и стимул к дальнейшему созиданию и обновлению.
В монографии также рассматриваются «оксюморонные качества жидких и эфирных субстанций» (воды, крови и воздуха) (с. 145), а также «семантические парадигмы» хлеба, соли, яблока (с. 154). В рассуждениях авторов о семантических вариациях образа «дерева» возникают исследовательские находки в области па-ронимических сближений, авторской этимологизации. Ученые вскрывают большое число анаграмм, связанных с именем и фамилией поэта, показывают, что нередко такие «анаграммные образы» глубоко укоренены в библейской сюжетике.
В своих обобщениях и новациях авторы опираются на достаточно репрезентативный фундамент мандельштамоведения в работах С.С. Аверинцева, И.А. Бродского, В.С. Баевского, Б.Я. Бухшта-ба, М.Л. Гаспарова, Л.Я. Гинзбург, А. Гениса, Л.Ф. Кациса, Л.А. Колобаевой, Н.Л. Лейдермана, Ю.И. Левина, С.М. Марголи-ной, В. Мусатова, И. Паперно, Г. Померанца, Е.П. Рудневой, Е.А. Тоддес, В. Топорова, Б. Успенского, А.А. Фаустова и др.
В Заключении речь идет о системных закономерностях поэтической миромодели как определенного рода семиосферы. Итогом всей работы становится ряд выводов, проливающих свет и на всю поэтику Мандельштама, независимо от ее аналитического ракурса. В частности, по итогам рассмотрения теоретического наследия поэта выделяются три ключевых этапа в его лингвофилософ-ском осмыслении слова: 1911-1913 гг.; 1920-1922 гг.; 1933-1934 гг. При этом практически, т.е. на основании анализа «стиховой эмпирики» поэта, стадиальность оказывается иной: первый период -1908-1915 гг. (сб. «Камень»), второй период - 1915-1920 гг. (сб. «ТЙ8йа») и третий период 1921-1937 гг. (раздел «Стихи 1921-1925 годов»; рукописный сб. «Новые стихи»). Такой подход вступает в противоречие с некоторыми представлениями, принятыми в ман-дельштамоведении, что может стать предметом будущих исследований и дискуссий.
Книгу завершает список литературы (217 позиций).
В.А. Гавриков
