CC BY
15
ных молодых людей». В отличие от других восточных регионов, «Индия не представляется перспективной с точки зрения карьеры исследователя».
Впрочем, это лишь часть общей картины: «Наука новой России, как и сама новая Россия, еще только создается. Пока трудно наметить основные ее направления, еще не возникли те столкновения мнений, которые составляют жизнь историографии» (с. 429).
А.В. Гордон
2014.03.035. ГРИН Н. ЗАБЫТЫЕ ОБРАЗЫ ГРЯДУЩЕГО: ИНДИЙСКИЕ МУСУЛЬМАНЕ И ТРАНСИСЛАМСКИЙ ПОВОРОТ В СТОРОНУ ЯПОНИИ.
GREEN N. Forgotten futures: Indian Muslims in the trans-Islamic turn to Japan // J. of Asian studies. - Ann Arbor, 2013. - Vol. 72, N 3. -P. 611-631.
Автор (Университет Калифорнии, Лос-Анджелес, США) прослеживает влияние японской модернизации на зарождение исламского - и не только исламского - революционного подполья. «В эпоху, предшествовавшую тому времени, когда японский империализм предстал в своем истинном обличье... индийские мусульмане, бенгальские националисты, вьетнамские роялисты и младотурки взирали на Японию в чаянии вдохновения и поддержки» (с. 626). Трудно себе представить, насколько оглушительным для населения весьма многих азиатских стран мог представляться успех Японии, приобретший в воображении обывателей поистине грандиозные, мифические масштабы: «За быстрой модернизацией Японии в Азии наблюдали, буквально затаив дыхание от восхищения, которое возрастало по мере географической удаленности и неведения реального положения вещей» (с. 611).
Мечтания о великом будущем и непонимание того, что путь к нему едва ли возможен без опоры на общественные институты, создаваемые кропотливым трудом, привели к тому, что Япония превратилась в некий идеал, прогрессистский фетиш, почти утратив жизненную конкретику. «Япония и была прежде всего и главным образом именно феноменом мира идей» (с. 615). Именно такой феномен и был необходим, чтобы восполнить недостаток примеров, которые бы могли вдохновить на борьбу с колониализмом.
Идеологический вакуум наиболее явным образом сказался в мусульманском мире, где после провала движения за воссоздание мусульманского халифата - особенно после упразднения халифата как такового Ататюрком в 1924 г. - начался лихорадочный поиск моделей развития и образцов для подражания: «Недостаток конкретных примеров, которые можно было бы положить в основание собственной стратегии, остро ощущался в 1920-е годы, когда ни Турция Ататюрка, ни Иран Пахлавидов, ни Саудовская Аравия еще не были в состоянии предъявить миру какие-либо существенные успехи, так что список мусульманских стран, которыми можно было бы восхищаться, выглядел совсем уж куцым» (с. 616). Так, одной из наиболее успешных мусульманских стран в то время представлялся Афганистан.
После провала движения, стремившегося к воссозданию халифата, первостепенное значение стало отводиться локальной проблематике. Так, создание независимого государства Хайдерабад, которое бы оказалось способным освоить все «японские секреты» -именно таким предстает будущее, если судить о нем по 400-страничному труду «Хакикат-и Джапан» («Правда о Японии») шейха Мухаммада Бадр ал-Ислама Фазли.
О самом шейхе Мухаммаде известно не так уж много. Выпускник Алигархского мусульманского университета, он некоторое время преподавал урду в Токийской школе иностранных языков. Следует отметить, что Токио в то время служил пристанищем для многочисленных индийских революционеров, в том числе и мусульман; последние даже издавали журнал «Исламское братство».
Именно на путях всемирного братства мусульман и мыслилось достижение заветной цели - победы над угнетателями и обретение былого величия. Япония в данном контексте представлялась привлекательной тем, что там оказалось возможным освоение всех передовых технологий без всесторонней вестернизации, что позволило сохранить местные традиции.
Следует, однако, отметить, что, несмотря на общие устремления, согласия о конкретных задачах и повестке дня не было и в помине. «Отражая проблематику '"локализации"... повестка дня для урдуговорящего неселения Индии показывала, насколько расширились горизонты сознания - теперь уже глобального, а не имперского характера. Именно эти изменения и были ключевыми,
если мы говорим об азиатских антиимперских движениях.» (с. 615). Проникновение глобальной проблематики в индивидуальное сознание создавало невероятный хаос и разнобой, когда каждый стремился навязать свое понимание политической актуальности. Одной из немногих общих черт была универсалистская направленность данных построений.
«Данное, если можно так выразиться, трансисламское увязывание себя с Японией было. устремлено к повестке дня уже не национального, а универсалистского характера - независимо от того, было ли ее главным пунктом создание некоего всемирного панисламского братства или же управляемого мусульманами государства...» (с. 615). Возникли даже некие надежды - впрочем, вполне расплывчатые - на создание уже не столько религиозного (халифат), сколько светского всемирного объединения мусульман, которое бы, быть может, даже могло включить в себя прочие восточные народы - в таком случае речь заходила о «машрики тамад-дун» («восточная цивилизация») и «машрики медениййат» («восточная государственность»).
Именно Японии было суждено стать тем местом, где перекрещивались линии судеб представителей самых различных направлений революционного подполья. Так, перс Махди Кули Хи-дайат описывает свою встречу в Токио с группой индийских студентов, говоривших по-персидски и подаривших ему газету «Хабл ал-матин» на персидском языке, издававшуюся в Калькутте; целью данной персофильской активности была помощь иранского народа в борьбе за свободу Индии.
Превращение Японии в подобный перекресток было не чем иным, как одним из следствий модернизации и японского стремления наверстать упущенное в колониальном разделе мира. В числе прочих были налажены судоходные линии, связавшие (с 1885 г.) Бомбей с Йокогамой и (с 1911 г.) с Кобэ. «Пребывая в движении между своими опорными пунктами в Сингапуре, Токио, Сан-Франциско и Ванкувере, транснациональное и антиимперское индийское движение "Гхадар" в значительной мере зависело от японских судоходных линий. Наиболее ярко это проявилось в ходе так называемого инцидента "Камагата Мару", когда в 1914 г. индийские "революционеры", прибывшие в Ванкувер на борту одноименного судна, получили от властей отказ высадиться на берег» (с. 617). Сик-
хи, считавшие, что - как граждане Великобритании - они могут обосноваться в малозаселенной Канаде, не смогли даже ступить на ванкуверскую землю; их чудовищное озлобление в немалой степени послужило топливом для движения «Гхадар» («Мятеж»).
Следует отметить, что «японскую идею» в это время пытались использовать многие. Так, именно в это время бурную деятельность развил, например, такой представитель неоведанты, как Свами Рама Тиртха (1873-1906), «пытавшийся привлечь к себе сторонников, конструируя некую специфическую - а именно индо-японскую - разновидность паназиатской идеи, где общность духовного наследия имела бы решающее значение» (с. 619)
Однако, если здесь шли поиски некоей конструкции глубинного характера, то в исламском мире акцент делали на военной победе Японии, во многом мифологизируя ее успехи. «От Стамбула до Тегерана, от Кабула до Сингапура победа Японии получала восторженные отклики антиимпериалистически настроенных мусульман, так как доказывала, что европейские державы не являются несокрушимыми» (с. 611-612). Отсюда - многочисленные описания японских нравов и обычаев, сделанные мусульманскими путешественниками, полагавшими, что именно таким образом можно разгадать некий «японский секрет», позволивший им одержать победу.
Данные описания поневоле носили «глокальный» характер: победа Японии позволила мечтать о великой будущности, однако общие идеалы были не чем иным, как словесной ширмой, за которой таилась вполне локальная проблематика. «Хотя активность и чаяния, если можно так выразиться, "трансисламского" характера... и были подчас одинаковыми как по содержанию, так и по форме, все же они, как правило, были направлены на достижение различных и географически локализованных повесток дня» (с. 612).
Таким образом, Япония породила целый ряд параллельных друг другу видений будущего, устремлений, мечтаний и соответствующей им активности. В определенной мере именно здесь находятся истоки идеологических построений как Хасана ал-Банна, основавшего «Ассоциацию Братьев-мусульман», так и Маулана Маудуди, «крестного отца» политического исламизма.
К.Б. Демидов
