CC BY
44
ЛИТЕРАТУРА ХХ-ХХ1 вв.
Русская литература
2014.02.024. ФИЛОСОФИЯ. ЛИТЕРАТУРА. ИСКУССТВО: АНДРЕЙ БЕЛЫЙ - ВЯЧЕСЛАВ ИВАНОВ - АЛЕКСАНДР СКРЯБИН: Антология / Под ред. Исупова К Г. - М.: РОССПЭН, 2013. - 479 с. -(Философия России первой половины ХХ в.).
В работах русских и зарубежных исследователей с разных точек зрения рассматриваются концепты символизма, сформировавшегося на рубеже Х1Х-ХХ вв. Творческое наследие трех ярких представителей Серебряного века - Андрея Белого, Вячеслава Иванова и Александра Скрябина - вобрало в себя многие значимые события этой культурно-исторической школы.
В Предисловии к Антологии «От редактора» доктор философских наук, профессор РГПУ им. А.И. Герцена К.Г. Исупов отмечает: «Символизм определял свои задачи в условиях, когда не только эстетические реальности изящных искусств подвергаются испытаниям по новым правилам генерирования и трансформации, но социальная онтология, т.е. сама повседневность, утратившая привычные аспекты живой жизни, нуждалась в решительной перестройке. Символисты убедились, что в их руках имеется инструментарий жизнетворчества, которое может, конечно, выглядеть эстетской программой, но может и лечь в основание того рода онтологической активности, которую Шеллинг называл "конструированием"» (с. 7).
Очертания созданной символистами философии культуры определила симвология. Андрей Белый строил ее в форме эстетического отношения к истории. «Белого и Иванова сближала аксиологическая аспектология философии культуры, но разделяли мера глубины погружения в миф и доля внимания к вечно живой культурной архаике. Ивановская концепция культуры - наиболее масштабная в пестрой коллекции символистских культурфилософских конструкций: она снабжена космогоническими и космологическими аспектами с прямым выходом на теологию Абсолюта. Еще более амбициозные намерения реализовались в эстетике А. Скрябина» (с. 14), - отмечает исследователь.
Во Вступлении опубликованы статьи К.Г. Исупова и В.В. Бычкова, в которых освещается история философии символа. В статье «Блеск и нищета символизма» К.Г. Исупов пишет: «Человек переходного времени Х1Х-ХХ вв. оказался запертым внутри квадрата, четыре точки которого составили: 1) релятивистская картина мира (Г. Кантор, А. Эйнштейн); 2) психиатрия ментальных разоблачений (фрейдизм); 3) жанрово-стилистический кризис в литературно-художественной классике; 4) массовые преступления против человечности (революционный террор). Ответной реакцией на это положение стал беспрецедентный по мощности пассионарный взрыв в сфере культуры и всех форм научного знания. Особая ситуация сложилась на перекрестке философии и литературы, в топосе которого мы и обнаруживаем "героев" Антологии - инициаторов новой культуры "Нового Средневековья". Подобно тому, как классический Ренессанс возрождал упрощенную Античность, отечественный духовный ренессанс рубежа веков обратился к мировому культурному наследию, и, прежде всего, к новой концепции мифа» (с. 17). Во времена культурных переломов актуализация фольклорной и литературной старины становится прелюдией к пересмотру эстетических канонов.
Символизм как ярчайшая из литературных школ эпохи нашел свое место на перекрестке «чистой лирики», эстетизованной историософии и сциентизма. Символ трактовался как: «1) инструмент познания (гносеология); 2) тип новой реальности (онтология); 3) самоцельный результат творческой игры (эстетика); 4) мифопо-этический аналог поведенческой структуры (этика); 5) свидетельство богодуховности творческого порыва (поэтическая теология и богословие культуры)» (с. 25).
Исследователь подчеркивает, что в историко-культурной ситуации начала ХХ в. языческие культы Востока, иудео-эллинисти-ческий синкретизм и философические амальгамы раннего христианства («александризм») становятся мировоззренческими сенсациями века, осмыслявшего себя по аналогии с закатными временами Римской империи, а свою судьбу - в образах Апокалипсиса (В. Розанов, А. Белый, В. Брюсов, о. Павел Флоренский, А. Кручёных, М. Волошин, Б. Савинков).
К.Г. Исупов перечисляет роднящие Белого, Иванова и Скрябина черты творческого поведения: «культурничество; книжность
европейского или восточного типа; литературность, текстоцен-тризм; эстетство; энциклопедическая образованность; полиглотизм -языковой и историко-культурный; умение соединить профессию с философией жизни и личным мироощущением; утопическая концептуализация будущего в сочетании с катастрофическим переживанием актуального исторического дня (отсюда одержимость "мистерией", увлечение теософией); историзм ренессансного типа (новое восприятие времени и пространства в пестроте огромного многоэтнического мира); миметическое воспроизведение научно-эстетического энциклопедизма и даже универсализма» (с. 35).
Отвечая на один из вопросов, поставленных в Антологии: «Что обещал и к чему пришел символизм?», - исследователь резюмирует: «Прекрасные посулы символистов подарить миру и людям тотально обновленную онтологию не сбылись и сбыться не могли: мстительная, избыточно насыщенная темными деструктивными энергиями реальность рубежа веков превозмогла теургическую магию великого, блистательного и безумного Серебряного века» (с. 42).
В.В. Бычков (доктор филос. наук, Институт философии РАН) в статье «Эстетические заветы пророчества русского символизма» отмечает: «Символизм в России, достигший своего апогея к 1910 г., развивался по двум линиям, которые часто пересекались и переплетались между собой у многих крупнейших символистов: символизм как художественное направление и символизм как миропонимание, мировоззрение, своеобразная философия жизни». С точки зрения исследователя, «особенно сложным переплетение этих линий было у Вяч. Иванова и у А. Белого с явным преобладанием второй линии, так как именно здесь русский символизм наиболее ярко проявил уникальность своего лика» (с. 46).
Символисты определяли символ как «полисемантический феномен, посредствующий между материальным, чувственно-воспринимаемым миром и миром духовным». А. Белый понимал под символом многозначную единицу особого семантического уровня, обладающую рядом своеобразных качеств, далеко не все из которых удается прописать вербально. Исходя из традиционной для русского символизма этимологии слова «символ» (соединение), поэт утверждал, что символ указывает на результат «органического соединения» чего-либо с чем-либо, «т.е. более высокого
уровня соединения, чем подразумевается под термином «синтез». Символ - это "отливка", "отпечаток" "внутренне переживаемого опыта человечества"» (с. 47). По мнению В.В. Бычкова, наиболее глубоко и точно понимал сущность символа Вяч. Иванов: с его точки зрения, символ практически не поддается однозначному словесному описанию, представляя собой феномен совершенно особой, посреднической между божественной и человеческой сферами природы. Символы - это знамения, подобно лучу истекающие из божественного лона и «означающие нечто, принадлежащее божественной действительности» (там же).
Первая часть Антологии «Андрей Белый» открывается статьей Вяч.Вс. Иванова (академик РАН) «О воздействии "эстетического эксперимента" Андрея Белого (В. Хлебников, В. Маяковский, М. Цветаева, Б. Пастернак)». Цель работы - рассмотреть влияние поэзии (отчасти прозы) и теоретических сочинений А. Белого по поэтике (преимущественно раннее творчество) на поэтов, которые в молодости считали себя футуристами. С точки зрения Вяч.Вс. Иванова, «это не случайно: Андрей Белый, по его собственным словам, всегда остававшийся символистом, вместе с тем в очень большой степени в лучших своих произведениях переходил стилистические границы символизма и шел гораздо дальше в том направлении "эстетического эксперимента" (его термин), который ближе всего был именно к футуризму» (с. 79).
А. В. Лавров (академик РАН, ИРЛИ, С.-Петербург) в статье «У истоков творчества Андрея Белого ("Симфонии")» анализирует литературный дебют поэта, книгу «Симфония (2-я, драматическая)», написанную в принципиально новом литературном жанре и представляющую собой эксперимент фронтального построения литературного текста в соответствии со структурными канонами музыкального произведения. «Симфония» - закономерное порождение культуры символизма, тяготевшего к синкретическому творчеству, стремившегося передать идею мирового всеединства. Исследователь утверждает, что «Симфонии» «суждено было стать первой яркой манифестацией русского символизма "второй волны", наследовавшего символизму 1890-х годов в его "декадентском" изводе и в то же время ему противостоявшего, "жизнестроительно-го", религиозно-философского, теургического» (с. 115). От «симфоний» А. Белого прослеживается прямая линия преемственности
к орнаментальной стилистике, обозначившей одно из основных направлений обновлений русской прозы 1910-1930-х годов.
Анджела Диолетта Сиклари (Пармский университет, Италия) в статье «Символ и герменевтика в мемуарах А. Белого» отмечает, что русский поэт предугадал многие пути последующего развития русской литературы: его можно назвать постмодернистским писателем ante litteram, реализовавшим в своих философских размышлениях герменевтический метод. Особенно это проявляется в мемуарах А. Белого, в которых он описывает процесс становления своей личности - от непосредственного чувствования до сознательного суждения. Основной мотив воспоминаний А. Белого -защита им концепции символизма, в которой отражаются личные чувства поэта: «Характер автора совпадает с его критическим культурным сознанием, а путь самопознания представляет собой этическое самосовершенствование» (с. 151).
Статья И.М. Чубарова (канд. филос. наук, Институт философии РАН) «Символ, аффект и мазохизм: (Образы революции у А. Белого и А. Блока)» открывается начальными строками третьего тома мемуаров А. Белого «Между двух революций», в которых заключен «юмористический анализ» его «психогенетических» различий с А. Блоком. А. Белый обращается здесь «к своей семейной истории вовсе не для того, чтобы провести сравнительный психоанализ или доказать превосходство своей поэзии над блоковской, а для того, чтобы всерьез разоблачить псевдореволюционность Блока, объясняя его отношение к революции "неизжитым барством", которое в нем культивировали с самого детства его домашние» (с. 181). По мнению Белого, в поэзии Блока отражены почти исключительно субъективные переживания, в которых он неизменно совпадает с самим собой и прямого отношения к социальным проблемам, касающимся «другого» и «других», не имеет. Собственную «революционность» Белый выводит из сложной семейной ситуации, в которой он рос, из конкуренции между матерью и отцом за способы его воспитания, за образы, в которых они хотели его видеть.
Вторую часть книги открывает статья Д.Н. Мицкевича (Университет Дьюка, США) «"Реалиоризм" Вячеслава Иванова: (Из-
бранные этюды)». Лозунг Иванова «от реального к реальнейшему»1 выражает вслед за не раз цитируемыми им словами Фауста древнее влечение к «Высшему Бытию», как и к высвобождению из пределов «самореференциальности». Чем выше регистрируемый уровень сознания, тем реальнее становится регистрируемый на нем предмет. Доктрина такого «восхождения» относится как к корням и границам поэтического творчества вообще, так и к самой проблеме наличия «высших реальностей» (геаНога). Рассматривая действенность «реалиоризма» как модели поэтического творчества, американский ученый сопоставляет теоретические освещения самим Ивановым взятого на себя задания с примером его воплощения в программном сонете «АроШш» (1909).
В заметке «"Переписка из двух углов" как текст и действие» Роберт Бёрд (Чикагский университет) предлагает новый взгляд на философскую публицистику Вячеслава Иванова и Михаила Гер-шензона. По мнению американского исследователя, в «Переписке из двух углов» теоретическая установка на жизненное воздействие художественного текста совпала с моментом жизненного и творческого кризиса ее авторов. В связи с этим «биографический контекст "Переписки" и ее влияние на жизнь авторов должны рассматриваться как крайне значимые факторы в структуре текста и в его понимании» (с. 262), - считает Р. Бёрд. «"Переписка" работает одновременно на двух уровнях - как непосредственное высказывание и как рассуждение о высказываниях и текстах. В таких произведениях, как "Переписка из двух углов", историческая драма преодолевается не виртуально в фиктивном повествовании, а в эксплицитном диалоге по теме. Действующие лица - не выдуманные характеры, а сами писатели, и рассказ их - действительная жизнь... "Переписка из двух углов" - воплощенный диалог авторов друг с другом, с традицией и с самим собой, возможный только на стыке жизни и текста, когда создание текста является нравственным поступком с реальными последствиями в жизни - и во все новых и новых текстах» (с. 277).
С.Д. Титаренко (канд. филол. наук, СПб ГУ) в статье «От архетипа к - мифу: Башня как символическая форма у Вяч. Иванова и
1 Иванов Вяч. Собр. соч.: В 4 т. - Брюссель, 1971. - Т. 2. - С. 571.
К. Юнга» рассматривает два глобальных антропологических проекта ХХ в., противопоставленных модернистской культуре и выросших из нее же. Иванову и Юнгу «было присуще ощущение себя человеком мистическим, стремящимся к пониманию тайны жизни человека и символической природы его сознания» (с. 278). Башня Вяч. Иванова на Тверской-Таврической, 25, которой суждено было стать центром культурной жизни Петербурга 1905-1912 гг., была «проектом, многообразно воплотившимся в системе символических образов, связанных с "башенным" мифом и "башенным" текстом» (с. 279). Юнг определил свою Башню, построенную в 1923 г. в Бол-лингеме на берегу Цюрихского озера, понятием «Psych», указав на нее как на архетипическое явление своей жизни и творчества.
Директор Исследовательского центра Вячеслава Иванова в Риме А.Б. Шишкин (университет в Салерно, Италия) в статье «Символисты на Башне» определяет место этого писателя и мыслителя в историко-культурном контексте Серебряного века. Автор отмечает, что на симпосионах его Башни участвовали поэты, философы, художники, историки культуры и литературы, режиссеры, актеры, политики. Происходили камерные и закрытые «неофициальные» собрания и собрания-гиганты, на которых присутствовало до 70 человек. Открытость Башни соответствовала утопическим идеям Вяч. Иванова: построение «соборной» и «универсальной» общины; расширение индивидуалистического творчества до «всенародного» искусства будущего; преодоление трагического непонимания между «художником» и «толпой» (с. 306-307).
Лена Силард (профессор Будапештского университета и университета в Сассари, Сицилия) публикует «Несколько заметок к учению Вяч. Иванова о катарсисе». Это учение, изложенное во всех исследованиях Ивановым дионисизма и обобщенное в книге «Дионис и прадионисийство» (1923), представляет собой цельную и единственную в своем роде концепцию. Исследовательница считает особенно своевременным напомнить о ней в наши дни, когда вокруг термина «катарсис» возникло так много путаницы и образовался разрыв между его трактовками в эстетике (Лессинг - Гегель -Лукач) и в психологии (Я. Бернайс, З. Фрейд).
Франсуаза Лесур (профессор Университета Лион-3, Франция) в статье «Идея Рима и троянский миф у Вячеслава Иванова» анализирует первый из «Римских сонетов», в котором идея Рима
выражена наиболее ярко. В этом сонете «имеется в виду реальная (или полулегендарная) преемственность между Троей и Римом, а значит, и органическая связь между двумя противоположными символами»: обреченности, уничтожения родной культуры, с одной стороны, и незыблемости - с другой. Однако второй символ как бы содержит в себе первый; и таким образом, «получается, если можно сказать, культурный оксюморон» (с. 357). Исследовательница отмечает, что Троя как общекультурный символ обреченности всего родного приобрел особое значение в России 1920-х годов. У русских поэтов образ Трои сосредоточивает все черты «родного» и «домашнего» под знаком угрозы (Вяч. Иванов, О. Мандельштам, Б. Пастернак, А. Ахматова).
Памела Дэвидсон (профессор Лондонского университетского колледжа) в статье «Афины и Иерусалим: Две вещи несовместимые? (Значение идей Вяч. Иванова для современной России)» отмечает, что через все творчество писателя проходит одна общая проблема, соединяющая сферы его разнообразной деятельности. Эта проблема заключается в его постоянном стремлении определить соотношение между ценностями культурной традиции и религией, между язычеством и христианством, т.е., условно говоря, между Афинами и Иерусалимом» (с. 365).
В третьей части Антологии опубликованы статьи: И.Л. Ванечкиной (профессор Татарского госпединститута) и Б.М. Галеева (доктор филос. наук) «Эстетическая футурология А. Скрябина и ее реализация на рубеже веков»; М.Н. Лобановой (кандидат искусствоведения, Германия) «"Экстаз и безумие": Особенности диони-сийского мировосприятия А.Н. Скрябина»; С.Р. Федякина (кандидат филол. наук, доцент Гос. литературного института) «Скрябин и некоторые особенности творческого сознания в начале ХХ в.»; Е.В. Ключниковой (Лобанковой) (аспирант, преподаватель РАМ им. Гнесиных) «А.Н. Скрябин и национальный диспут начала ХХ в.: Контексты и подтексты русского мессианства»; Е.В. Смирновой (аспирант Московского ГУ им. Н.П. Огарёва) «Философские опыты А.Н. Скрябина».
Каждая часть Антологии сопровождается «Хроникой основных событий жизни и творчества», «Избранной библиографией творчества». Книгу завершают Именной указатель и Сведения об авторах.
Т.М. Миллионщикова
