CC BY
13
форм постмодернистской проблематикой. Кризис утопии напрямую связан с кризисом репрезентации, потерявшей свою теоретическую основу после утраты модернизмом своей эстетической новизны. Отныне даже авангард развивается в контексте капиталистической динамики.
События романа, художественно передающие исторические реалии, иллюстрируют попытку писателя расширить постмодернистскую действительность, вывести ее за границы «товарной культуры». «Изнанка мира» - пример производящей, а не потребительской литературы1, относящейся к эпохе постмодерна, но наследующей традицию модерна, которая переосмыслила прежнюю идеологию и дала свой индивидуальный взгляд на нее.
В современной утопии заметно отставание в изображении реальной истории, поэтому она стремится найти новые пути развития - вывести «концепт истории», позволяющий показать смену способов мышления.
В.М. Кулькина
ПОЭТИКА И СТИЛИСТИКА ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
2014.02.008. ШОРТ У М. МЕРКУРИЙ ПОСРЕДИНЕ: РАЗНООБРАЗИЕ ЗНАЧЕНИЙ ЛАТИНСКОГО ВЫРАЖЕНИЯ «(MEDIUS) SERMO».
SHORT W.M. Mercury in the middle: The many meaning of «(medius) sermo» in Latin // The classical journal. - Minneapolis, 2012/2013. -Vol. 108, N 2. - P. 189-217.
Многообразие значений латинского «sermo» представляется загадкой для многих филологов, испытывающих затруднение при необходимости непротиворечиво описать общую семантику слова, смыслы которой включают «речь», «разговор», «сплетню», «стиль», «выбор слов», «фразу», «слово» и т.п. Референция слова «sermo» может быть и экстенсивной («все, что кем-то говорится»), и крайне ограниченной («литературный диспут»); абстрактной
1 Сартр Ж.П. Что такое литература? Слова / Пер. с фр. - Минск: Попурри,
1999.
(«способность человека к речи») и конкретной («то или иное выражение»). Столь же многообразна семантика «sermo» и в отношении иерархии речевых явлений: оно может обозначать «низкую», повседневную болтовню, пересуды (видимо, именно этот смысловой оттенок обыгрывал Гораций, называя свои сатиры «Sermones»); в выражениях же «purus sermo» или «patrius sermo» это слово обозначает «язык как категорию огромной социальной и культурной значимости» (с. 190). Особенно же любопытен тот факт, что «sermo» может отсылать как к монологической, так и к диалогической речи.
Уильям Майкл Шорт (Техасский университет, Сан-Антонио) стремится, используя методы когнитивной лингвистики, охватить все это множество значений единой «образной схемой» («image schema»), в основе которой лежит идея «связи» (link). В данной интерпретации семантика слова «sermo» обнаруживает близость к «мифологическому значению бога Меркурия», а само это слово фактически становится «функциональным эквивалентом» Меркурия (с. 190). «Sermo» тем самым включается в сферу мифологической образности, в том числе и литературной: на примере «Энеиды» Вергилия У.М. Шорт показывает, как семантика идиоматического выражения «medius sermo» оказывается связана с мифологической семантикой Меркурия.
Обоснование своей концепции У.М. Шорт начинает с этимологических данных. Существуют две гипотезы о происхождении «sermo». Первая выводит его из индоевропейского корня «*swer-» и связывает с рядом слов, обозначающих различные формы речевой активности (например, с английским «answer»). Из этой гипотезы следует, что «"sermo" обозначает в высшей степени обобщенный концепт речи» (с. 191). Однако выведение «sermo» из корня «swer» сталкивается с непреодолимыми фонологическими трудностями, что заставляет У.М. Шорта предпочесть другую гипотезу, которая в настоящее время и является общепринятой: «sermo» восходит к корню «*ser-», имеющему значение «связывать, соединять». Фонологически такая деривация не представляет никаких затруднений, однако семантическая корреляция «sermo» с идеей связи, напротив, представляется неясной: следует ли считать, что «sermo» передает представление о фразе как о цепочке связанных
друг с другом слов или о диалоге как последовательности реплик? (с. 191).
Попытке создать целостное представление о семантике слова «sermo» препятствует «наша собственная культурная логика, которая проводит реальное разграничение между монологической и диалогической речью». Этот разрыв можно преодолеть, если дать «sermo» не дискурсивное, но «образное» определение (image-based definition): оно позволит создать «реалистическое когнитивное описание» его семантики, которое максимально приблизилось бы к пониманию этого слова самими носителями латинского языка (с. 193).
«Образной схемой», ведущей нас к непротиворечивой семантической интерпретации «sermo», должна послужить, по У.М. Шорту, когнитивная схема «связь», описанная Марком Джонсоном1. Возникающая, по Джонсону, из первичного досознательно-го опыта «соединенности» с матерью посредством пуповины, эта схема позволяет нам воспринимать различные объекты, людей и события как «связанные между собой благодаря их общей принадлежности к неким единствам - пространственным смежностям, временным последовательностям, функциональным комплексам и т.п.» (с. 194).
Базовый вариант схемы «связь» можно представить как горизонтальную линию, соединяющую два (или более) элемента, которые легко изобразить в виде точек, лежащих на этой линии. Этот вариант, однако, может быть подвергнут «мысленной ротации», превращающей схему в вертикальную конструкцию, где элементы оказываются расположены друг над другом.
Если первый, «горизонтальный», вариант схемы «связь» описывает диалогическую сторону семантики слова «sermo» (элементы -собеседники, связанные посредством «sermo»), то второй, «вертикальный», вариант передает идею монологической речи (элементы -слова, образующие единство последовательно разворачивающегося высказывания). Подобное «вертикальное» представление монолога соответствует «римской вертикальной модели времени, в которой временная последовательность передается такими терминами, как
1 Johnson M. The body in the mind. - Chicago, 1987. - P. 117-118.
"вверху" и "внизу", "высоко" и "низко"» (с. 196). Таким образом, горизонтальный и вертикальный варианты схемы «связь», взятые вместе, объясняют и диалогическую, и монологическую семантику слова «serme».
Можно ли считать, что такое описание семантики слова «serme» разделялось - сознательно или бессознательно - самими носителями латинского языка, античными римлянами? У.М. Шорт отвечает на этот вопрос утвердительно, подкрепляя свое мнение «этимологическими спекуляциями» римских авторов. Так, Варрон производит «serme» от «series» («ряд, цепь»), откуда, по его мнению, происходит и «serta» («гирлянда»). Идея связи, соединения, «ряда» для Варрона всецело определяет семантику слова «serme», «ибо "serme" не может быть там, где имеется лишь один человек, но только там, где одна речь связана с другой» («serme enim nen petest in une hemine esse sele, sed ubi eratie cum altere ceniuncta») (с. 196). В том же духе понимает «serme» и Сервий, определяя это понятие (в комментарии к «Энеиде» Вергилия, IV, 277) как «сплетение речи (censertie eratienis) и собеседование (cenfabulatie) двух или нескольких людей» (с. 196).
Оба автора в своих определениях фактически применяют идею «связи» и к монологической, и к диалогической речи: если в диалоге люди «переплетают», связывают свои речи, то и в монологе человек «плетет» речь, связывая слова наподобие «цепи» или «гирлянды». В представлении древнего римлянина «речь - это нечто такое, что принадлежит и индивидууму, и группе, членом которой человек является» (с. 198). Будучи родом «связи», речь участвует и в формировании социальных связей, социума как такового: Цицерон говорит о том, что члены общества «связаны (iuncti) общностью речи (serme), закона и многих других вещей» («Против Верреса», 2.5.167-8); то же представление отражено, по мнению У.М. Шорта, в таком встречающемся у Цицерона выражении, как «узы речи» («sermenis vinculum») (с. 198).
Вышеизложенное понимание семантики слова «serme» позволяет объяснить связь этого слова с богом Меркурием, которому в Древнем Риме приписывали изобретение речи. Так, грамматик Помпоний Порфирион (в комментариях к «Одам» Горация, 1, 10) пишет: «Известно, что Меркурий считается изобретателем речи,
гимнастики, лиры и воровства (inventor... sermonis palaestrae lyrae et furtorum)» (с. 199).
Идея связи - и есть то звено, которое объединяет Меркурия и «sermo». Греческий Гермес (как и его римский аналог Меркурий) нередко трактовался как «бог связи»: так, в текстах магических заклинаний (т.н. defixionum tabellae) имя Гермеса сопровождалось греческим эпитетом «катохос» (буквально «связывающий»). Связывающий - значит в то же время «посредующий», «находящийся посредине». Именно эту идею «срединности» некоторые авторы обнаруживали в этимологии имени «Меркурий»: Арнобий Сикк-ский находит в нем комбинацию корней «*medi-» («посредине») и «*curr-» («бежать») и замечает по этому поводу: римляне «говорили, что речь (oratio) бежит посредине, между двумя говорящими (...), и потому природа бога соответствует этому имени» (с. 199). Срединное, опосредующее положение - общая черта Меркурия и речи. Еще яснее эта мысль выражена у Августина (в трактате «О граде Божьем», книга 7, глава 14): «Меркурий назван как бы бегущим посредине (quasi medius currens), потому что речь (sermo) бежит посредине между людьми» (с. 200).
«В своем качестве божественных символов связи (linkage) Меркурий (который "бежит посредине") и речь (также "бегущая посредине") оказываются одним и тем же» (с. 204). Однако медиативная функция Меркурия распространяется не только на речь, но и на многие другие сферы бытия: Меркурий - «"пастырь теней", опосредующий миры жизни и смерти; бог границ и пересечения границ; бог смерти и возрождения, сна и пробуждения; но также и бог купли и продажи» (с. 204). Будучи богом речи, он вместе с тем является и богом молчания. Прерывание разговора сигнализирует о его присутствии, что подтверждается греческой поговоркой (упоминаемой у Плутарха) «Меркурий вошел в дом», которую произносят при внезапно наступившем молчании (с. 205). В общем и целом, Меркурия можно охарактеризовать как мифическое воплощение двусмысленности и амбивалентности, противоречия и парадокса.
На примере «Энеиды» Вергилия У.М. Шорт показывает, как введение в текст слова «sermo» (а именно: идиоматического выражения «medius sermo» - «середина речи», буквально: «срединная речь») имплицитно вводит в него и некоторые смыслы, ассоциируемые с богом Меркурием (прежде всего присущую ему амбива-
лентность). Так, в четвертой книге эпоса Меркурий, напомнив Энею о деяниях, которые он должен осуществить в Италии, «покидает в середине речи (medio sermone) взор смертного» (строка 277). Смысл выражения «medius sermo» в данном месте стал предметом научных дискуссий, которые сводятся к обсуждению альтернативы «прерывание диалога - прерывание монолога»: Меркурий либо прерывает диалог с Энеем, так и не дав ему ничего сказать; либо внезапно прекращает собственный монолог. Сервий свидетельствует в пользу первого понимания, объясняя этот стих следующим образом: «"Sermo" находится посередине ..., когда человек, с которым разговаривают, не отвечает собеседнику, как в этом случае». Однако современные исследователи находят неувязку в данном комментарии: если миссия Меркурия состояла лишь в том, чтобы передать Энею волю Юпитера, то может ли его обращение к Энею считаться началом «разговора»?
По мнению У.М. Шорта, двусмысленность здесь неустранима - она является необходимым «следствием присутствия самого Меркурия в тексте» (с. 207). Однако точно такая же двусмысленность появляется и в другом месте, где Меркурий не появляется, но зато фигурирует то же выражение «medius sermo»: Дидона, угрожая Энею собственной смертью, «прерывает речь в середине» (книга 4, стих 388) и бежит прочь от героя, собиравшегося, но не успевшего «сказать многое». «Середину речи» можно истолковать и как прерывание монолога (при фокализации на Дидоне, которая, похоже, не собиралась выслушивать Энея), и как прерывание диалога (при фокализации на Энее, который явно намеревался отвечать царице) (с. 209).
В этой и некоторых других подобных ей сценах читатель должен ощутить незримое присутствие Меркурия - бога «связи», середины, опосредования и амбивалентности. Меркурий во всем богатстве своей семантики присутствует в смысловой структуре эпоса Вергилия; об этом присутствии сигнализируют ключевые слова (прежде всего, слово «sermo»), которые служат своего рода метафорами бога, чаще всего остающегося не упомянутым по имени.
У.М. Шорт рассматривает свою работу как предварительную и полагает, что исследования других текстов позволят гораздо более детально реконструировать «сеть значений, посредством кото-
рых Меркурий и "sermo" оказываются внедрены в символическую систему римской культуры» (с. 211).
А.Е. Махов
2014.02.009. ФУРТАНЬЕ М.-Ж. ТЕКСТ КАК МУЗЫКАЛЬНАЯ ПАРТИТУРА.
FOURTANIER M.-J. Le texte est comme une partition musicale // Fabula [Ressource électronique] / Les colloques. L'héritage littéraire de Paul Ricœur. - 23 mai 2013. - Mode of access: http://www.fabula.org/ colloques/document1930.php
Мари-Жозеф Фуртанье, профессор Университета Тулуза-2, в опубликованном докладе, сделанном на конференции, посвященной изучению наследия Поля Рикёра1, демонстрирует, насколько сильно оно изменило мир литературоведческих исследований. Автор приводит целый список научных конференций и коллоквиумов, посвященных изучению творчества и развитию идей ученого, проводившихся в различных университетах Франции (в Тулузе, Бордо, Гренобле и т.д.). М.-Ж. Фуртанье выступает от лица целой группы исследователей, которые подходят к чтению художественного произведения как взаимодействию между читателем и произведением -в духе «воображаемой конкретизации (concrétisation imageante)», предложенной Рикёром. Он писал, что произведение всегда незаконченно, оно лишь имеет некие «vues schématiques» («схематичные пути»), которые читатель призван «concrétiser» («вычленить, конкретизировать»). Кроме того, в тексте есть «lieux d'indétermination» («лакуны»): читатель сам представляет себе персонажей и события, описываемые в тексте, как бы домысливает их в своем воображении. Зачастую эти «схематичные пути», по которым следует пройти, напоминают музыкальную партитуру, предполагающую различные способы исполнения2.
1 Ricœur P. Temps et récit 3: Le temps raconté. - P.: Éd. du Seuil, 1985; Ricœur P. Du texte à l'action: Essais d'herméneutique II. - P.: Éd. du Seuil, 1986; Ricœur P. Soi-même comme un autre. - P.: Éd. Du Seuil, 1990; Ricœur P. La Métaphore vive. - P.: Éd. Du Seuil, 1997.
2 Ricœur P. Temps et récit 3: Le temps raconté. - P.: Éd. du Seuil, 1985. -
P. 305.
