CC BY
142
вительством» (с. 9). «Голосование в Совете Безопасности ООН за принятие резолюций № 1970 и № 1973 представителями Габона, Нигерии и Южной Африки ясно продемонстрировало, - считает автор, - отсутствие общей африканской позиции в поддержку ливийского правительства» (с. 7). Он делает вывод о том, что «Организация африканского единства еще раз продемонстрировала неспособность найти африканский путь решения ливийской проблемы» (там же).
Б. С. Тупов
АРХЕОЛОГИЯ
2014.01.037. РУСЬ В 1Х-Х веках: АРХЕОЛОГИЧЕСКАЯ ПАНОРАМА / Гайдуков П.Г., Гиппиус А.А., Григорьев А.В. и др.; Отв. ред. Макаров Н.А.; РАН. Ин-т археологии. - М.; Вологда: Древности Севера, 2012. - 496 с. - Библиогр.: с. 460-493.
Ключевые слова: Древнерусское государство; формирование государственности; формирование этнокультурной общности; археологические исследования.
Коллективная монография, в подготовке которой приняли участие представители академических институтов, университетов и музеев Москвы, Санкт-Петербурга, Киева и Пскова, является новейшим обобщением археологических материалов, относящихся к эпохе формирования Древнерусского государства. Издание представляет собой серию археологических очерков, в которых описывается современное состояние изучения основных центров и областей ранней Руси, а также процессов интеграции их в единую политическую систему на пространстве между Средним Поднеп-ровьем и Волховом. Хронологические рамки работы охватывают период от первого упоминания этнонима «русь» в средневековых текстах до конца княжения Владимира Святославича (978-1015), когда формирование территории нового государства и новой этнокультурной общности в основном завершилось.
Книга состоит из предисловия и шести частей, включающих 19 очерков. Как отмечает в предисловии ответственный редактор издания академик Н. А. Макаров, задача состоит в том, чтобы представить целостный взгляд на историческую ситуацию этого време-
ни, синтезируя результаты исследований историков и археологов. Но при этом археологические древности выступают в качестве основы для реконструкции исторического процесса (с. 7).
В части I представлен систематический обзор свидетельств письменных источников о ранней Руси IX в. (А.В. Назаренко), рассмотрена история создания главного летописного свода - Повести временных лет (А. А. Гиппиус) и дана общая характеристика археологических материалов IX-X вв. как источника информации о ранней Руси (Н.А. Макаров).
Народ под названием «русь» (греч. Proç, лат. Rhos/Rugi, араб. Лг-Rus/ Rusiya, др.-верхн.-нем. Ruzzi и т.д.), прежде совершенно неизвестный, со второй трети IX в. внезапно появляется на страницах византийских, латинских, арабо-персидских источников самого разного характера - хроник, посланий, этногеографических трактатов, торговых уставов. При этом уже в течение полувека своей начальной истории он демонстрирует чрезвычайно активную военную деятельность и торговое присутствие на обширном пространстве -от столичных рынков Арабского халифата до «латинского» Среднего Подунавья.
Древнейшим точно датированным известием о руси, пишет А.В. Назаренко, остается широко известное сообщение франкских «Бертинских анналов» под 839 г. о послах от «народа» (gens), что «зовется Rhos», к франкскому императору Людовику I Благочестивому, которые оказались шведами (sueones). Оно служит одним из главных доказательств скандинавских корней первоначальной руси. Многократные попытки так или иначе релятивировать его не могут быть признаны состоятельными ввиду недвусмысленного свидетельства другого латинского источника IX в. - послания (871) франкского императора Людовика II к византийскому императору Василию I. В середине X в. лат. Nordmanni/Nortmanni и греч. Proç было уже вполне сформировавшимся отождествлением.
Отождествление скандинавов вообще, ставших широко известными в IX в. в эпоху походов викингов, с русью характерно и для арабской литературной традиции того времени. Так, ал-Йа'куби (конец IX в.) сообщает о нападении в 843/844 г. на Севилью «маджусов» (т.е. язычников), которых принято называть русью (ar-Rus) (с. 16-17).
Примечательно, однако, что уже в середине - второй половине IX в. и в Баварском Подунавье, и при общении с арабами и греками русь по каким-то причинам не просто предпочитала изъясняться по-славянски, но и пользовалась славянским самоназванием. При бесспорно скандинавской принадлежности первоначальной руси это, по мнению автора, можно объяснить только одним - достаточно далеко зашедшей славянизацией скандинавов уже в самое первое время их пребывания в Восточной Европе. В этом плане они существенно отличались от руси X в., руси Олега и Игоря (с. 34-35).
А. А. Гиппиус обращается к наиболее дискуссионному аспекту изучения начального летописания - реконструкции истории формирования Повести временных лет (ПВЛ) - киевского летописного свода 10-х годов XII в. Основное внимание автор уделяет направлению исследований в данной области, заданному еще в начале XX в. работами А.А. Шахматова. Шахматов представлял «связный рассказ о древнейших судьбах Киева» как часть Древнейшего свода, за которым следовала его анналистическая часть. Сам Древнейший свод в его представлении был именно сводом, т.е. текстом, составленным на основе многих источников, устных и письменных.
Современные модификации шахматовской схемы трактуют нарративное ядро ПВЛ иначе, видя в нем не часть летописного свода, но самостоятельное историческое сочинение, более однородное в литературном отношении и основанное исключительно на устных источниках (дружинном предании), иначе говоря - сказание. Дальнейшая история текста мыслится как постепенное разрастание этого ядра за счет интерполяций и продолжения его погодной летописью (анналами). Эту концепцию, получившую условное наименование «теории Ядра», в целом разделяет и сам автор. Однако его понимание «Ядра» имеет определенную специфику, обусловленную тем, что оно сложилось на основе не содержательного, но лингвистического анализа ПВЛ, позволившего установить совокупность фрагментов, которая гипотетически была идентифицирована с нарративным ядром ПВЛ - «Древнейшим сказанием», созданным на рубеже X-XI вв. Дальнейшие наблюдения привели к реконструкции двух этапов его редактирования в XI в., вторым из которых был Начальный свод, а первый этап, соответствующий в
схеме Шахматова своду Никона, автор определил как «свод 1072 г.». В этнографическом введении свода 1072 г. история Руси была впервые эксплицитно включена в перспективу библейской истории.
Таким образом, итоговая композиция древнейшей части ПВЛ предстает как результат синтеза композиционных схем двух предшествующих ей летописных сводов. В ее датированной (аннали-стической) части ПВЛ базируется на тексте Начального свода, распространяя и перерабатывая его; в своей недатированной части она воспроизводит в сильно расширенном виде композицию свода 1072 г. (с. 54-55).
Работа Н.А. Макарова представляет собой очерк истории изучения древнерусских памятников 1Х-Х вв. и интерпретации результатов исследований в русской, советской и постсоветской археологии. Первые представления о культуре ранней Руси и о том, что могут дать вещественные памятники прошлого для освещения исторических событий, описанных в ПВЛ, сформировались на основе раскопок курганных могильников, проводившихся во второй половине XIX - начале XX в.
Изучение курганов продолжалось и в советское время, но, с точки зрения археологов нового поколения, эти памятники представляли ценность не только для изучения быта, культуры и расселения летописных племен, но прежде всего как источник для изучения социальных отношений периода формирования Древнерусского государства. В контексте полемики с «норманизмом» обсуждались и вопросы этнической принадлежности курганных погребений IX-X вв., содержащих престижные вещи и предметы скандинавского происхождения.
С середины 1930-х годов главным объектом изучения в славяно-русской археологии становятся города, раскопки которых спустя два десятилетия разворачиваются в грандиозные экспедиционные проекты, призванные выяснить реальный облик основных, известных по летописям центров политической власти средневековой Руси. При этом проблема возникновения городов, характеристика древнейших этапов их существования с самого начала рассматривалась как одна из приоритетных в общей программе исследований.
Однако раскопки в городах вскрыли определенное противоречие между картиной состояния восточнославянского общества
вв., созданной историками по письменным источникам, и реальными археологическими материалами. Культурные отложения IX в. не были обнаружены в Новгороде, Смоленске, Белоозере, Муроме и других городах, упомянутых летописцем в числе «старейших». Это обстоятельство стимулировало поиск и раскопки поселенческих центров вв. за пределами исторических городов.
Раскопки Старой Ладоги, Центрального городища и селища в Гнёздове, Новгородского (Рюрикова) городища, Тимеревского и Сарского поселений, комплекса в Шестовице под Черниговом выявили существование ранних административных и торгово-ремесленных центров вв., часто связанных с большими
«дружинными» могильниками или содержащих находки, отражающие становление властных отношений, участие в дальней международной торговле и формирование новой культуры, включающей славянские, скандинавские и иные элементы. В результате, пишет автор, картина становления Руси как системы полиэтничных торговых центров вв., на определенном этапе получившей
военно-административное оформление, во многих своих звеньях нашла убедительное подкрепление в археологических материалах. Изучение особенностей материальной культуры обитателей рядовых поселений и системы расселения на уровне исторических областей и микрорегионов, а также палеоэкологического контекста, существенно дополнило реконструкцию исторических процессов вв. на территории формирующейся Руси (с. 81, 88). Часть II («Северо-Запад») включает три очерка. Е.Н. Носов публикует обзор археологических материалов, связанных с процессом формирования политического ядра и становления территориальной основы Новгородской земли, протекавшим главным образом в бассейне озера Ильмень и вдоль р. Волхов. Северное Приильменье являлось центром славянского расселения и наиболее развитым в сельскохозяйственном отношении районом Новгород-чины, а также местом, где сходились балтийско-волжский торговый путь и путь «из варяг в греки». С VIII в. вместе с развитием международной торговли по этим направлениям на север Восточной Европы начинают проникать группы скандинавов, стремившихся поставить под свой контроль пути и рынки сбыта серебра, пушнины и рабов. Вдоль Волхова ими создаются два наиболее важных центра - Ладога и Рюриково городище (первый Новгород
русских летописей), расположенных, соответственно, в низовьях и верховьях реки.
Ладога, основанная в середине VIII в. на стыке морского и внутриконтинентального речного пути, оказалась вдали от основной территории ильменских славян. Рюриково городище, возникшее несколько позднее, в середине IX в., напротив, стало центром плотно заселенной земледельческой округи, наиболее удобным местом для управления всем регионом и сбора дани, а также перекрестком главных международных торговых путей. В результате именно Новгородское (Рюриково) городище формируется в IX-X вв. как резиденция князя и его дружины, в составе которой, судя по находкам, было немало скандинавов. Однако к середине X в. чуть севернее Городища на холмах, впоследствии занятых тремя древнейшими городскими концами Новгорода, возникают славянские поселения, формирующие новую поселенческую структуру, к которой на рубеже X-XI вв. переходит значительная часть экономических и административных функций прежнего центра. Строительство новгородского Детинца и каменного Софийского собора в середине XI в. завершает этот процесс (с. 118-119).
Заметными центрами Северо-Запада Руси были Изборск и Псков. С древнейшим Изборском отождествляют Труворово городище в поселке Старый Изборск, материалы раскопок которого рассматриваются Н. В. Лопатиным. Результаты исследований Пскова представлены в разделе, написанном Е.А. Яковлевой, Е.В. Сал-миной и Э.В. Королевой. Близкое соседство этих двух городов неизбежно порождало вопрос об их историческом соотношении. По мнению многих историков, следовавших в своих выводах за летописью, Изборск древнее Пскова, и лишь со временем он утратил свое изначальное превосходство, которое перешло к Пскову при княгине Ольге. Однако, как показывают исследователи, археологические материалы не дают оснований для такого предположения. Хотя нижние слои Труворова городища не поддаются более или менее точной датировке в силу их плохой сохранности, предыстория Псковского городища в любом случае заметно глубже. На рубеже вв. оно трансформируется в детинец (Кром), к югу от которого одновременно образуется неукрепленный посад. Посады Изборска начинают развиваться только в XI в., и по площади они значительно уступают псковским. Уже к концу X в. Псков не
только представлял собой значительный административный центр на северо-западном рубеже Древнерусского государства, но и был включен в систему международных торговых коммуникаций благодаря пути по Псковскому (Чудскому) озеру, соединявшему город с Балтийским морем (с. 137, 159).
В части III («Северо-Восток») подводятся итоги археологических исследований памятников района озер Неро и Плещеево (А.Е. Леонтьев), курганов Ярославского Поволжья (Н.Г. Недоши-вина и С. С. Зозуля), поселений и могильников Суздальского Ополья (Н.А. Макаров) и Белоозера (С. Д. Захаров).
В отличие от других областей Руси, окраинные северовосточные земли Волго-Окского междуречья, а также по Волге и Шексне до Белого озера принадлежали не славянам, а автохтонному на то время финноязычному населению. Среди этого населения в летописи отмечена меря, жившая в округе озер Неро и Плещеево, и весь на Белом озере. Включение северо-восточных земель в состав Древнерусского государства традиционно рассматривается как следствие славянской колонизации региона. Однако, как отмечает А. Е. Леонтьев, археологические данные позволяют подтвердить возможную достоверность летописных сведений о мере как самостоятельном участнике событий начальной русской истории, сохранявшим некоторую самостоятельность в составе Древнерусского государства в конце IX - начале X в. (с. 163).
Общим мерянским центром являлось Сарское городище, рядом с которым располагался поселок по характеру построек и находок позволяющий интерпретировать его как сезонный лагерь «гостей», посещавших городище с торговыми целями. Можно полагать, пишет автор, что меря была основным торговым партнером Ладоги в Верхнем Поволжье и поддерживала торговые связи с появившимися в Новгородской земле варягами (с. 170).
Городище и остальные мерянские поселения на побережье обоих озер прекращают свое существование в начале XI в. в связи с древнерусской колонизацией региона. Ее начало относится к последним десятилетиям IX в., но большинство древнерусских поселений и могильников появляется только во второй половине X в. Тогда же, еще при жизни Сарского городища, в 12 км от него на месте мерянского поселка возникает и старейший город Северо-
Восточной Руси - Ростов, изначально отличавшийся от городища более крупными размерами и постоянной динамикой роста.
Сохранившиеся коллекции находок из ростовских курганов демонстрируют сходство с более изученными материалами курганов Ярославского Поволжья. Среди последних наиболее исследованным является Тимеревский комплекс, включающий поселение и прилегающий к нему некрополь. Функционирование поселения и могильника датируется временем от рубежа второй и последней трети IX в. до середины XI столетия. Абсолютное большинство погребений относится к середине - второй половине X в., что, очевидно, совпадает с периодом расцвета поселения, среди обитателей которого, судя по материалам курганов, были представители местного финского населения, скандинавы, начавшие проникать в этот регион уже в последней трети IX в., а также славяне, приступившие к заселению края со второй половины X в. (с. 193).
Наиболее освоенным уже в вв. районом Северо-
Восточной Руси было Суздальское Ополье, резко выделявшееся на фоне других районов Волго-Окского междуречья плотной сетью поселений. Археоботанические материалы из культурных напластований рассматриваемого периода свидетельствуют о том, что эта территория осваивалась и развивалась, прежде всего, как земледельческая область. Тем не менее, несмотря на удаленность от основных водных путей, суздальские поселения были включены в систему дальней торговли посредством сухопутных дорог.
Хотя в материальной культуре Суздальской земли X в. отчетливо выражено влияние Балтики, предметы скандинавского происхождения здесь немногочисленны. В целом, как отмечает Н.А. Макаров, она имеет славяно-мерянский облик. При этом славянские элементы на многих поселениях малозаметны. Классическая древнерусская культура окончательно формируется здесь лишь в XI в. (с. 211).
Белоозеро и финское племя весь ПВЛ упоминает под 862 г. в связи с «призванием варягов», включая тем самым этот город в число древнейших центров Руси. Однако, как отмечает С.Д. Захаров, итоги многолетних археологических исследований показывают, что вопреки летописным сведениям город Белоозеро возникает только во второй трети X в., а сама территория вокруг Белого озера представляла собой отнюдь не ядро племенной территории веси, а
ее периферию. В X в. на этой практически свободной территории сходятся два славянских колонизационных потока - западный (новгородский, или ладожский) и южный (поволжский). Их соотношение менялось со временем, и в конце X - начале XI в. прослеживается усиление новгородской колонизации (с. 237).
Следы присутствия скандинавов отчетливо фиксируются на поселениях Крутик, Никольское V и в самом городе Белоозеро, но все они датируются серединой - второй половиной X в., а количество и разнообразие соответствующих находок существенно уступает материалам Приладожья, Ярославского Поволжья и Рюрикова городища. Примечательно и отсутствие в регионе скандинавских погребений. Таким образом, масштабы скандинавского присутствия в центральном Белозерье и время появления здесь варягов не соответствуют летописной версии Сказания об их призвании.
В части IV («Запад») Т.А. Пушкина, В.В. Мурашева и Н. В. Ениосова рассматривают материалы Гнёздовского археологического комплекса, состоящего из восьми курганных могильников с количеством насыпей от 100-110 до 1200 и более в каждом, и двух городищ с примыкающими к ним селищами - Центрального и Ольшанского.
Масштабы памятника, его географическое положение и характер материалов позволяют рассматривать Гнёздово как значительный раннегородской центр периода становления Древнерусского государства с развитыми торгово-ремесленными функциями и очевидной социальной дифференциацией населения, включавшего группы людей, связанных с воинской службой, дальней и ближней торговлей, ремеслом и сельским хозяйством. По материалам некрополей прослеживается существование аристократической верхушки - хорошо вооруженных воинов, в большинстве своем скандинавского происхождения. Впрочем, обилие находок скандинавских типов на различных участках Гнёздовского комплекса, включая многочисленные женские украшения, дает основание говорить о миграции на эту территорию также и свободного крестьянского населения из Скандинавии, преимущественно из Средней Швеции (с. 273).
В очерке И. И. Еремеева обобщены результаты археологических исследований Полоцкой земли. Судя по материалам раскопок, эта территория дольше других земель на севере, востоке и юге Руси
сохраняла раннеславянские архаические традиции, находясь как бы в стороне от магистрального геополитического стержня Древней Руси, который сформировался по линии Старая Ладога - Новгород (Рюриково городище) - Смоленск (Гнёздово) - Киев. Экспансия северных племен под руководством князя Олега прошла «по касательной» в отношении областей, лежавших к западу от Днепра. Полюдье киевских князей также не затрагивало Полотчины. В отличие от Руси Рюриковичей, где образование государства происходило в условиях интенсивного славяно-скандинавского взаимодействия, Полоцкая земля в IX в. и на протяжении части X в. развивалась преимущественно как явление самобытной восточнославянской культуры вплоть до активного вмешательства норманнов и новгородско-киевской руси в жизнь местных племен в середине X в. (с. 297).
В части V («Юг») А.В. Комар рассматривает древности Киева и Правобережного Поднепровья, а также Чернигова и Нижнего Подесенья. Появление и утверждение руси в Среднем Поднепро-вье, пишет автор, ПВЛ связывает с поэтапным освобождением полян, северян и радимичей от дани Хазарскому каганату, акцентируя внимание на киевских полянах как первом славянском племени, над которым вместо хазар стали властвовать варяги Аскольда и Дира.
Данные археологии убедительно подтверждают факт зависимости небольшой группы славян Правобережного Среднего По-днепровья от Хазарского каганата в VIII - начале IX в. Финал хазарского влияния в регионе, возможно, был связан с какой-то военной акцией, которую летопись позже приурочила к появлению в Киеве варягов. Но, как подчеркивает автор, трансформации Полянского Поднепровья середины IX в. «скандинавского следа» пока не обнаруживают, а на территории региона и самого Киева в это время наблюдается появление «западных» памятников культуры Луки-Райковецкой (с. 303). Фиксируемая структура заселения носителями этой культуры Киевских гор может быть интерпретирована как единое поселение, соответствующее статусу славянского общинного центра. Каких-либо предметов престижной культуры (украшений, оружия, монет, импортов) в комплексах IX в. на территории Киева пока не обнаружено.
Однако в конце IX в. здесь происходят заметные изменения. Определяется центральный статус Замковой горы как собственно «града Киева». Под Замковой горой формируется древнерусский торгово-ремесленный посад - Киевский Подол. Материалы курганного некрополя, возникшего в этот период в Верхнем городе, отражают появление новых форм погребального обряда, в том числе призванных подчеркнуть высокий статус умерших (высокие курганные насыпи, погребения в камерах), разнообразных новых влияний в вещевом комплексе (скандинавских, венгерских, «восточных»), маркирующих оформление «дружинной моды». Они свидетельствуют о полиэтническом составе населения Киева, именно с конца IX в. обретающего признаки средневекового города.
С конца IX в. начинается заселение оставленного северянами еще в начале столетия пространства Левобережного Нижнего По-десенья, где в течение X в. возникают Чернигов, Любеч, Сновск, сеть мелких городищ и сельских поселений. Основной людской ресурс для заселения Черниговщины составляли северяне и славяне Правобережья Днепра. В важных административных и торговых центрах, где располагались княжеские гарнизоны - Чернигове, Шестовице, Сновске - заметную роль играли выходцы из Скандинавии (с. 365).
Материалы исследований славянских памятников вв. в
Подесенье, в верховьях Дона и Оки представлены в очерке, написанном А.В. Григорьевым. В целом, отмечает автор, славянские памятники, расположенные к востоку от Днепра, можно определить как культуры роменского типа. Эта культурная общность имеет локальные варианты, такие как боршевский на верхнем Дону, верхнеокский, «радимичский» и собственно роменский в Север-ской земле. Тем не менее несмотря на существование областных различий, материальная культура славян Левобережья Днепра IX в. характеризуется значительной степенью единства и сравнительно высоким уровнем развития. Усадебный тип застройки городищ и открытых поселений, дифференциация размеров зерновых ям, а следовательно, и обрабатываемых площадей пашни, различия в концентрации изделий из драгоценных металлов в погребениях указывают на социальное расслоение общества, которое, однако, еще не приводит к выделению дружины в качестве социальной элиты.
Большинство роменских поселений погибает в результате пожаров во второй половине X - начале XI в. Их трагический финал, по мнению автора, был связан с подчинением Северской земли власти Руси. С конца X в. здесь возникают опорные пункты княжеской администрации и строятся оборонительные линии в степном коридоре, в низовьях рек Сулы, Трубежа и Десны (с. 379).
Часть VI («Становление Руси: пространство и власть») включает четыре очерка. А.Е. Леонтьев и Е.Н. Носов рассматривают географию восточноевропейских путей сообщения и торговых связей в конце VIII - X в. Обзор археологических и письменных данных, картографирование монетных кладов и предметов импорта показывает, что все торговые пути рассматриваемого периода составляли единую сеть, связывавшую земли в бассейнах Волги, Дона и Днепра и рек бассейна Балтики. В целом, как отмечают авторы, географический фактор сыграл уникальную роль в образовании территории и городских центров Древнерусского государства. Реки стали своеобразным становым хребтом его формирования, определили пути прохождения крупнейших торговых магистралей и образования основных экономических районов. Обладая отнюдь не блестящими природными условиями (почвами и климатом) в сравнении со многими европейскими странами, находясь далеко за пределами римского мира, Древняя Русь благодаря своему географическому положению оказалась посредником между Востоком и Западом, что дало мощный стимул к ее собственному развитию (с. 400).
Древнейшим русским монетам, эпизодическая чеканка которых осуществлялась в конце X - XI в., посвящен очерк, написанный П.Г. Гайдуковым и В.А. Калининым. Золотые и серебряные монеты Владимира, Святополка и Ярослава в целом, по-видимому, составляли немногим более 0,1% от общего количества иноземных монет (арабских дирхемов, западноевропейских денариев, византийских солидов и милиарисиев), участвовавших в денежном обращении на Руси с конца VIII до начала XII в. Разумеется, непродолжительная чеканка собственной монеты не могла оказать сколько-нибудь заметного влияния на экономику Древней Руси. Однако, как отмечают авторы, их эмиссии имели большое политическое значение, демонстрируя государственную независимость
Руси и ее равенство с другими европейскими государствами (с. 434).
«Знаки Рюриковичей» и эволюция древнерусской княжеской эмблематики - тема работы А.А. Молчанова. Как отмечает автор, весь период бытования знаков Рюриковичей на Руси сейчас предстает достаточно ясно. Перенеся на новую родину из Скандинавии обычай использования верительных знаков (]айе§тг - в виде неких предметов с символическими изображениями, фигуративными или условными), Рюрик и его варяги нашли в Восточной Европе практику использования «знамений» или «пятен» как владельческих меток. В специфических условиях формирования Древнерусского государства с его полиэтничностью и гетерогенностью правящей элиты произошел симбиоз двух генетически не связанных, но, как оказалось, вполне совместимых эмблематических традиций. При этом укоренился и канонизировался в качестве родовой эмблемы правителей Киевской Руси двузубец простейшей формы. Первые изменения первоначальной схемы тамга Рюриковичей претерпела лишь тогда, когда наступило время внутридинастических столкновений, т. е. уже после гибели Святослава Игоревича. Дальнейшее появление новых вариантов старого родового княжеского знака было обусловлено развитием центробежных тенденций (с. 445).
В завершающем сборник очерке («Исторические свидетельства и археологические реалии») Н.А. Макаров выделяет основные факторы культурной и политической интеграции древнерусских земель. Одним из них, по мнению автора, стало формирование на Русской равнине в конце I тыс. обширной зоны восточнославянского расселения, география которой во многом определила контуры государственной территории Руси. Другим, не менее значимым, фактором объединения явилась система международных торговых путей, торгово-ремесленных поселений и раннегородских центров, сложившаяся в IX-X вв. и обеспечивавшая товарообмен между лесной зоной Восточной Европы, Византией и странами Халифата. Очевидно, одним из условий эффективного функционирования этой системы был централизованный контроль над ресурсными зонами, из которых поступали товары, предназначенные для вывоза, и над водными путями, по которым они вывозились. В результате торгово-ремесленные поселения на водных путях образовали своеобразный каркас формирующегося государства с главной осью -
отрезком пути «из варяг в греки», соединившим Новгород и Киев (с. 454-455).
Если рассматривать вопрос о соотношении потенциала Севера и Юга и их роли в становлении Руси как единого политического организма с чисто археологических позиций, то, как отмечает Н. А. Макаров, очевидно, что материальные следы выделения знати как особой социальной группы и кристаллизации властных институтов вплоть до середины X в. более заметны на Севере, чем на Юге. Точно так же и формирование раннегородских поселений как центров власти, торговли и ремесла началось на Севере раньше, чем в Среднем Поднепровье.
Одним из фундаментальных вопросов отечественной истории является оценка достоверности рассказа о призвании варягов, занимающего ключевое место в летописном изложении истории начала Руси. С точки зрения археологии, пишет автор, в качестве исторической основы Сказания следует рассматривать сам факт присутствия скандинавов в качестве военно-торговой элиты в северных областях Русской равнины в IX в.
А.Е. Медовичев
2014.01.038. РАДЮШ О.А., ЩЕГЛОВА О.А. ВОЛНИКОВСКИЙ «КЛАД» И КУРСКОЕ ПОСЕМЬЕ В ЭПОХУ ВЕЛИКОГО ПЕРЕСЕЛЕНИЯ НАРОДОВ. - Курск: Курский гос. обл. музей археологии, 2012. - 48 с.
Ключевые слова: комплексы гуннского времени; Курское По-семъе, Волниковский «клад».
Совместная работа археологов Курска (Курский государственный областной музей археологии), Москвы (Институт археологии РАН) и Санкт-Петербурга (Институт истории материальной культуры РАН)1 посвящена публикации уникального комплекса находок гуннского времени, обнаруженного в Курской области в 2010 г. Материалы данного памятника рассмотрены в широком историческом контексте, «на фоне характеристики археологических
1 Авторы текста: О.А. Радюш (Москва), О.А. Щеглова (Санкт-Петербург). Реставрация находок, сделавшая возможным их изучение, была выполнена в Санкт-Петербурге, фотографии - в Москве, Санкт-Петербурге и Курске, графические реконструкции - в Курске. - Прим. реф.
