CC BY
20
Н. Бердяева «Самопознание» (в котором есть параграф под названием «Тоска») данное слово переводится целой группой лексем, даже совокупность которых не может воссоздать эмоционально-смысловое поле русского концепта. Это подтверждает, что эмотив-ность как категория языка представляет собой лингвокультурный смысловой компонент.
Е.О. Опарина
2014.01.021. ИССЛЕДОВАНИЯ ПОЛИТИЧЕСКОГО ДИСКУРСА. (Сводный реферат).
Реферируемые ниже статьи и книга посвящены различным аспектам теории политической лингвистики - раздела лингвистики, изучающего лингвистические аспекты политического дискурса.
В своей книге «Дискурс политики в действии» (9) профессор факультета лингвистики Ланкастерского университета (Великобритания) Рут Водак замечает, что корни «науки о манипулировании» следует искать в работах Аристотеля и Макиавелли, подходы которых можно рассматривать как два основных источника, воспринимавших политические практики как продолжение этики и морали, с одной стороны, и силы, насилия, власти и гегемонии - с другой.
Непрекращающийся интерес к проблемам политического дискурса и выделение особого раздела лингвистики, занимающегося его изучением - политической лингвистики, объясняется тем, что мы постоянно встречаемся с разными жанрами политического дискурса, который стал неотъемлемой частью нашей ежедневной жизни: политические дебаты на радио и телевидении, теле- и радиоконференции, репортажи о политических событиях в прессе, слоганы и рекламные объявления, листовки политических партий и речи политиков. Эти жанры и связанная с ними деятельность следуют определенным нормам и правилам, являясь частью политического процесса и подвергаясь ритуализации. В центре внимания политической лингвистики оказывается изучение текстов, которые так или иначе связаны с политикой. Поскольку политическая лингвистика - наука, находящаяся на стыке лингвистики и науки о политике, то она активно использует достижения обеих наук, в частности, принципы и методы лингвистики. Одним из способов изучения политических текстов является критический дискурс-
анализ (с. 35): исследования языка и политики, а также языка в политике носят в основном интер- / поли- или трансдисциплинарный характер (с. 32).
Исходной позицией дискурс-анализа является то, что сам язык не обладает властью (is not powerful on its own), а получает власть в процессе использования его людьми, наделенными властью. Тексты, таким образом, рассматриваются как место борьбы, где сходятся различные дискурсы и идеологии.
В статье Л.В. Балашовой, доктора филологических наук, профессора кафедры теории, истории языка и прикладной лингвистики Саратовского государственного университета им. Н.Г. Чернышевского (1), анализируются регулярные типы концептуальных метафор, используемых для характеристики итогов социально-экономического и политического развития России в 2012 г. В.В. Путиным на пресс-конференциях и представителями оппозиции в интернет-публикациях.
Современные исследования политической коммуникации свидетельствуют о том, что «политический язык» (с. 11) не только активно влияет на развитие русского языка во всех его социально-функциональных разновидностях, но и выполняет важную когнитивную функцию, отражая языковую картину мира отдельных политиков, политических сил и российского общества в целом. Особую роль в этом играют метафоры, поскольку отражают социальную психологию, политические процессы и личностные качества их участников.
В принципах формирования и функционирования метафор, в системе их концептуальной организации у В.В. Путина и интернет-авторов обнаруживаются общие и специфические черты, что связано с идеологическими установками коммуникантов, темой речи, общей коммуникативной ситуацией и др. Жанр итоговой пресс-конференции, статус главы государства, с одной стороны, и непредсказуемость вопросов и относительная спонтанность ответов, с другой стороны, предопределили преимущественное употребление В.В. Путиным языковых, более или менее стертых метафор, многие из которых функционируют в современной речи как социально-экономические и политические термины. Примеров экспрессивных, индивидуально-авторских и окказиональных метафор в речи В.В. Путина немного, они преимущественно черпаются из просто-
речно-разговорного пласта лексики, имеют ярко выраженный оценочный, чаще шутливый, иронический, реже агрессивно-сатирический характер.
Несмотря на спонтанность, в речи В.В. Путина почти не фиксируется «метафорических ошибок», а если такие обнаруживаются, то, как правило, это неудачная контаминация нескольких переносов из разных концептуальных моделей или неправомерное расширение дистрибуции конкретных образных средств.
В интернет-статьях по итогам 2012 г. (в соответствии с жанром это письменная, не спонтанная, бесцензурная публицистическая речь критического содержания), напротив, преобладают экспрессивные, часто развернутые индивидуально-авторские метафоры. Уровень их эстетичности определяется талантом публициста, а степень критичности и агрессивности - идеологическими пристрастиями и представлениями журналиста о нравственной самоцензуре. Несмотря на очевидные жанровые, общекоммуникативные и идеологические различия, два блока исследованных текстов все же могут быть сопоставлены именно с точки зрения концептуальной структуризации их метафорических подсистем.
В целом с точки зрения тематической отнесенности метафоры (и стертые, и экспрессивные) наиболее регулярно используются при обсуждении трех блоков вопросов: 1) социально-экономическое развитие России; 2) внутриполитическая ситуация в России (законодательная деятельность; исполнительная власть; правоохранительная система; оппозиционное движение; права человека в стране; национальный вопрос); 3) внешнеполитические связи России. В каждом из этих тематических блоков используются специфические концептуальные метафоры, хотя можно обнаружить и сквозные модели, присущие большинству анализируемых текстов.
Так, например, при характеристике социально-экономического, политического развития России и (реже) мирового сообщества безусловное лидерство в плане частотности принадлежит пространственной метафорической макромодели (около 2/3 всех типов переносов). Данная модель (особенно в интернет-публикациях) регулярно дополняется пространственно-вещественной моделью: социально-экономические, политические, межгосударственные отношения ассоциируются с целостностью или деструкцией, разрушением, с утратой значимых качественных характеристик
объекта. Особое место у авторов интернет-публикаций в рамках деструктивной модели занимает вариант глобальной катастрофы -взрыв, землетрясение, пожар, даже сакральный конец света (Гражданский протест - это всегда взрыв эмоций, лавина негодования; Стало быть, не исключено, что в результате грядущих катаклизмов положение России на международной арене может кардинально улучшиться; Ближайший 2013 год... думаю, пройдет в России относительно спокойно, в позиционной борьбе и без значительных потрясений). В речи В.В. Путина акцент делается на сознательном созидании, восстановлении целостности объекта, на активном противостоянии природным катаклизмам и отказе от любых действий, которые могут привести к деструкции, разрушению объекта (Как без уважения относиться к тем людям, которые строили нашу страну тысячу лет?; Здесь нельзя действовать, как слон в посудной лавке; Инвесторы знают, что они могут рассчитывать, что в ближайшие 5, 10, 15 лет их деньги не растворятся в результате каких-то политических потрясений; Решать эти вопросы... надо крайне аккуратно; Надо думать не о (социальных) взрывах, а думать о здоровом, правильном регулировании этой сферы; Если мы с вами позволим это делать кому бы то ни было... мы развалим правоохранительную систему страны).
Показательно в плане картин мира функционирование в речи президента и авторов интернет-публикаций артефактно-инструментальной модели развития.
Единым в сопоставляемых блоках текстов является восприятие государства, его институтов, социальных и иных групп в качестве механизма. При этом В.В. Путин акцентирует внимание на успешной работе данного механизма, способности власти управлять им, а его критики - на нерабочем состоянии механизма, на неспособности субъекта им управлять или на бесполезном / вредном характере использования механизма.
Аналогичные особенности автор статьи прослеживает в функционировании антропоморфной макромодели: В.В. Путин подчеркивает в целом жизнеспособный характер социально-экономической и политической обстановки в России, частный характер «недомоганий» (негативных явлений) и активность власти в улучшении ситуации в данных сферах, вплоть до сакральной способности к «воскресению из мертвых» экономики, финансов и др. (Мы
только в этом году в 2-3 раза подняли денежные доходы военнослужащих, по сути, возрождаем Вооруженные силы; У нас макроэкономика находится в абсолютно здоровом состоянии, таких показателей у нас тоже давно не было). Авторы интернет-публикаций, напротив, отмечают «болезненный», даже «нежизнеспособный» характер социально-экономического развития страны и ее отдельных институтов (преимущественно власти, реже оппозиции), неспособность органов управления распознать реальные «болезни» общества и справиться с ними (Мы, несмотря на частичное экономическое и политическое возрождение, духовно все еще больная страна;.. авторитарные режимы перестанут выживать в случае своей некомпетентности; Протест живет только в состоянии эскалации; Стагнация протеста - это его смерть. Иногда быстрая, иногда медленная; Как всякая запущенная болезнь, которую не лечат, она только обострилась).
Особое место в речи оппонентов президента уделяется образу психической и интеллектуальной неполноценности органов управления, их склонности к садизму, вплоть до канибализма («Избранный» парламент за непрерывную штамповку репрессивных законов заслужил прозвище «взбесившийся принтер»).
Антропоморфная биомодель может дополняться зоомоделью: органы управления ассоциируются с хищниками, которые из чувства самосохранения, на уровне инстинктов нападают на более слабых и сопротивляющихся (Она (власть) действует рефлектор-но, в соответствии с древнейшей биологической программой, свойственной и рыбкам, и птичкам, и сухопутным млекопитающим, включая приматов: чувствуя угрозу, они увеличивают свой воспринимаемый извне размер, раздуваются или распушают кто что может; Это не симметричный ответ обществу. Это показ зубов).
Еще более наглядно несовместимость концептуальных представлений о взаимоотношениях государства и общества, власти и оппозиции проявляется при реализации социоморфной макромодели, прежде всего ее иерархического варианта. Так, в речи В.В. Путина преобладает тенденция позиционирования власти как служителя общества - воина-защитника, слуги, простого рабочего, строителя (Там (в правительстве), что называется, прямо «у печки» нужно стоять или «в забое», как горняки говорят; Что каса-
ется рабства на галерах, то, ну, смотрите, мы вчера начали работать в 10 часов утра. Закончили - ровно в 22 часа; В свое время, лет 5-6 назад, Ваш покорный слуга и предложил Дмитрию Анатольевичу возглавить проект «Сколково»; Что касается вашего покорного слуги - меня, то, рано или поздно, разумеется, я оставлю этот пост; Мы всегда защищаем свою политику, принимаемые нами решения; Это просто нужно совершенствовать наше законодательство, добиваться того, чтобы оно было стабильным, эффективным, защищало бы интересы собственника).
В интернет-статьях органы управления выступают в роли обслуги только вышестоящих начальников, своих собственных интересов или других тоталитарных режимов (Есть элита, которая зависима от Кремля и заинтересована в самосохранении, как бы ни развивались события; При этом Россия оказывает «вполне законные» услуги Асаду, поставляя оружие агонизирующему режиму; Соответственно в сторону эдакого смешанного клерикально-советского, опрично-гэбэшного мракобесия менялась и атмосфера в стране). В основном же власть изображается либо в образе патриархального или деспотичного владыки прошлого (от рабовладельческого до советского), либо деклассированного элемента (Из президентской кампании и «дела Pussy Riot» Путин вышел ревнителем веры и православным генсеком с выраженной социальной опорой на патерналистские, материально и ментально зависимые слои; И еще волнуют ее (власть) собственные подданные; Поэтому государство, с одной стороны, довольно подданными, а с другой - опасается их гнева; Власть делает все, чтобы свои нюрнбергские законы выполнять).
В целом, подводя итоги 2012 г. и делая прогнозы на ближайшее будущее, авторы интернет-статей представляют политическую ситуацию в России как противоборство власти и активной части социума, власти и народа. Поэтому одной из самых регулярных становится социоморфная модель межличностного, межгосударственного, военного конфликта (в более мягком варианте - спортивного состязания) (На протяжении 2012 г. власть последовательно и, надо сказать, довольно успешно развивала наступление на гражданское общество. Параллельно, столь же успешно, отыгрывала очки, потерянные в сентябре-декабре года 2011-го; Все инициативы - об НКО, о митингах, о клевете и о госизмене - прошли на
«ура» и били в одну точку; Что не означало, что власть не ранена, не испугана, не обижена. Ранена и обижена. И скоро... забросала общество комьями мракобесных законов, неуклонно превращающих авторитарный путинский режим в подобие тоталитарного).
В. В. Путин сознательно позиционирует отказ от использования конфликтных моделей «По поводу того, кто стал врагом Следственного комитета: У Следственного комитета нет врагов персональных»; «А что касается того грузинского политического деятеля, то он совсем не враг Российской Федерации, он человек, который пытался... подстрекать граждан Российской Федерации к совершению противоправных действий), иронично указывает на излишнюю агрессивность журналиста (Еще ничего не сказал, а уже напал сразу»). При употреблении спортивной метафоры акцент делается на честном соревновательном моменте и командном характере «игры» (Это серьезным образом повышает уровень профессиональной подготовленности, уверенности в том, что делает и ваш покорный слуга, и те люди, которые со мной работают, вся наша команда. Вопрос был такой: нет ли планов вернуть Кудрина в команду? Команда - это же такое условное название. Если я с ним советуюсь, то в этом смысле он в команде).
Проанализировав высказывания В.В. Путина и авторов интернет-издания «Ежедневный журнал», Л.В. Балашова приходит к следующим выводам: 1) наибольшую регулярность в речи всех участников дискуссии получают самые устойчивые языковые метафорические модели. Поэтому отсутствие или малоупотребительность некоторых из них также становится концептуально значимой (ср. отказ от конфликтных вариантов социоморфной модели, зооморфной модели в речи В.В. Путина); 2) используя одну и ту же метафорическую модель, президент и интернет-публицисты наполняют ее разным, подчас противоположным содержанием, что приводит к формированию диаметрально противоположных представлений об итогах развития России и мирового сообщества в 2012 г.; 3) комплекс моделей в речи В.В. Путина отличает ориентация на создание позитивной, динамической и относительно бесконфликтной картины развития российского общества. Речь его оппонентов, напротив, отмечена восприятием социально-экономической, политической ситуации в России и мире как негативной, конфликтной и взрывоопасной, причем каких-либо перспектив со-
трудничества не прослеживается; 4) именно анализ регулярных метафорических средств в речи президента и авторов интернет-статей позволяет констатировать, что дискуссии как таковой практически не обнаруживается. Оппоненты выстраивают собственные концептуальные конструкты, фактически разные реальности, практически не совместимые друг с другом.
В статье А.П. Седых, доктора филологических наук, профессора кафедры французского языка, профессора факультета романо-германской филологии Белгородского государственного национального исследовательского университета, и Л.Р. Ермаковой, кандидата филологических наук, доцента кафедры иностранных языков № 2, факультета романо-германской филологии Белгородского государственного университета, изучаются корреляции между национальными архетипами, лидерами нации и преференциями в области питания на примере российской и британской культур. В центре внимания - глюттонический (глюттония - «питание») дискурс, который исследуется на основе интерпретационного анализа прагма-тонимов.
Культура питания - неотъемлемая часть любой национальной культуры, как обыденной, так и политической. Глюттониче-ская деятельность в ее речевой ипостаси строится главным образом на использовании готовых коммуникативных единиц - схем, шаблонов, клише, - связанных с особенностями языкового мышления в области пищевых преференций. Языковое мышление проецируется в глюттоническую активность, которая связана через конвенцио-нальность семантики с мифологическими установками каждого национально-культурного сообщества. Мифологизация является универсальным способом постижения, организации и категоризации действительности, охватывая все уровни социальной и индивидуальной практик. При этом гастрономический миф есть особое состояние сознания, специфическая мыслительная парадигма, продуцирующая систему представлений индивида о культуре питания.
Культурные архетипы, подразделяясь на универсальные и этнические, рассматриваются как базисные элементы культуры, представленные в сознании в виде архетипических образов, черты которых определяются культурной средой и способом метафорической репрезентации. В то же время культурные архетипы являются результатом обработки и способом хранения и репрезентации кол-
лективного культурного опыта. Из фундаментальных архетипиче-ских представлений человека формируются культурные коды, универсальные по своей сущности, в которых оказывается запечатлен национальный способ видения мира, определяющий и формирующий национальный характер.
Национальная культура питания ориентирована на определенные формы осуществления. В своих сущностных характеристиках динамика глюттонии определяется и выражается господствующими в обществе архетипами. Авторы статьи отмечают, что некоторые из архетипов связаны с пищевыми образами.
Для русской культуры важнейшим из таких архетипов выступает мифологема «хлеб», символическую значимость которого для русской нации трудно переоценить. Для русского человека процесс употребления хлеба начинается с визуального восприятия: зажаренная корочка, ее цвет вызывают особые ощущения, которые провоцируют выделение слюны. Следующий этап - тактильное восприятие: определение теплоты, мягкости, хруст пропеченной корочки. Наименования хлебобулочных изделий в русском языке представляют обширный ряд лексем: бараночные изделия (бублики, баранки, сушки, хлебные палочки, соломка); булки (батон простой, батон городской, батон столичный, батон нарезной, батон подмосковный, батон дачный, батон с изюмом, плетенки, халы плетеные, булка черкизовская, дорожная, булки городские, булки русские круглые и пр.); гренки (соленые, сладкие, сухари-гренки «Ржаные», «Хлебник»); лаваши; лепешки; сдобы; сухари; хлеб; хлебцы и др. В этот ряд попадает знаменитый «архетипический» персонаж русских сказок, отсутствующий в других культурах, известный под именем Колобок.
На уровне историко-мифологического сознания «хлеб» соотносится с женским началом (На Калитянских вечерницах происходят инициации парней, где проба праздничного калача символизирует знакомство с женским природным началом (хлеб-Калиту выпекают исключительно девушки) [Волхвиня Зореслава].
Таким образом, мифологема «хлеб» входит в информационную сферу архетипа «Мать», который для русского народа имеет непреходящее значение. Авторы отмечают, что это далеко не единственный случай амбивалентной реализации родственных отношений в культурном континууме России, и в качестве примера приво-
дят образ Сталина: «вождь всех времен и народов» и «отец нации» Сталин обладает всеми чертами материнского архетипа в коллективном сознании русских. Знаменитые фотографии Сталина с девочкой на руках или портреты вождя на стеклах автомобилей, по сути дела, выступают субститутом домашних фотографических изображений матери.
Вообще «царь-батюшка», обладающий одновременно отцовскими и в большой степени материнскими чертами, является центральной архетипической фигурой российского мира. Так, в русской культуре преобладающими архетипами выступают «Хлеб» и «Мать», которые по своим семиотическим характеристикам находятся в одном информационном поле. Архетип Матери выступает ядерным персонифицированным элементом в ассоциативной цепочке: материя, земля, мать, домашний очаг, хлеб, благосостояние, магия мудрости.
В легендах и мифах Англии концепт «еда» представлен относительно сдержанно. В основном пища присутствует на столах рыцарей Круглого стола в виде блюд, приготовленных из мяса диких животных. Данную традицию продолжила британская знать, в чем состояло главное отличие ее меню от рациона крестьян (т.е. основой пищи был не хлеб, лепешки, каши, а мясные блюда).
Пословичный и фразеологический фонд английской лингво-культуры достаточно широко демонстрирует манифестации глют-тонического архетипа «Мясо» (One man's meat is another man's poison (No two persons are alike - every one has his own preferences, likes and dislikes) ~ «То, что для одного человека пища, для другого -отрава; что полезно одному, то вредно другому (не существует двух одинаковых людей - у каждого свои предпочтения», симпатии и антипатии); Poor men seek meat for their stomach, rich men stomach for their meat ~ «Бедняки ищут пищу для своих желудков, а богачи - желудки для пищи»; All meats to be eaten, and all maids to be wed ~ «Вся пища съедена, все девы выданы замуж»; Dry bread at home is better than roast meat abroad ~ «Дома и солома съедома; в гостях хорошо, а дома лучше»; The dog's happy dream produces no meat ~ «Собачьи мечты о счастье не принесут пищи»; After meat mustard ~ «После ужина горчица; слишком поздно»; Be meat and drink to smb. ~ «Доставлять огромное удовольствие кому-л.; хлебом не корми; необходимо как воздух»; Cold meat ~ «жарг. труп,
покойник»; Every man's meat ~ «Что-л. общедоступное, понятное для всех»; Make meat of smb. ~ «жарг. превратить в котлету, укокошить кого-л.»; As mean as cat's meat ~ «разг. сквалыга, жадина»; Meat and potatoes ~ «жарг. самое важное, основное»; Strong meat ~ «Что-л. трудное для понимания; крепкий орешек, орешек не по зубам» и пр.)
Таким образом, архетип «Мясо» остается достаточно продуктивным компонентом англосаксонского коллективного бессознательного. Лексема «мясо» входит в ассоциативную цепочку с центральным персонифицированным архетипом «Отец»: свет, огонь, отец, сила, мужество, охота, мясо, благосостояние, заботливый правитель.
Исходя из вышесказанного, в статье делается предположение о том, что для англосаксонской культуры ведущим архетипом выступает архетип Отца, который несет в себе символику защиты, крепости, силы, а также рационального начала и «порядка культуры», закона, исходящего от общества, который регулирует «желания» индивида, в частности навязывает каждому набор определенных амплуа, социальных ролей, масок. Исторически архетип «Отец» манифестируется в англоязычной культуре такими персонажами, как король Артур, Беовульф, Мерлин. На современном этапе развития данный архетип парадоксально олицетворяется фигурой королевы Великобритании Елизаветой II, от которой ожидаются, с одной стороны, сила, властность, строгость, бескомпромиссность и даже агрессия, с другой - справедливость, доброта, сострадание, забота, чистота, порядок. Авторы статьи подчеркивают тот факт, что «чрезвычайно сложные для понимания и многозначные по своему содержанию категории архетипов, коллективного и индивидуального бессознательного обретают новое наполнение, если рассматривать их через семантику и номинацию информационного потока глюттонии, а именно на основе выделения типологических признаков прагматонимов» (с. 35).
В статье Г.Н. Манаенко, доктора филологических наук, профессора, профессора кафедры теории и методики преподавания исторических и филологических дисциплин Ставропольского государственного педагогического института, и С.А. Манаенко, кандидата филологических наук, доцента, доцента кафедры теории и методики преподавания исторических и филологических дисциплин
Ставропольского государственного педагогического института (6), на основе теории интенциональности рассматривается применение дискурсивных слов в аналитических текстах политического дискурса.
В современном обществе можно выделить следующие виды институционального дискурса: политический, дипломатический, административный, юридический, военный, педагогический, религиозный, мистический, медицинский, деловой, рекламный, спортивный, научный, сценический и массово-информационный. В основе процесса общения лежит стремление человека не столько передать информацию, те или иные сведения о внешней по отношению к нему реальности, сколько сделать свои интенциональные состояния не только понятными другому, но и в подавляющем большинстве случаев разделенными, принятыми другими людьми. При таком подходе коммуникация происходит вовсе не как трансляция информации и манифестация намерений, но как демонстрация смыслов.
В настоящее время новое информативное пространство, в котором реализуются все виды дискурсов, порождается равноценными участниками, которые не зависят друг от друга. Соответственно и язык публичных выступлений, отражающий политическую и речевую культуру общества, освободившегося от тоталитарности в дискурсе массовой коммуникации, представляет плюрализм мнений, дифференциацию социальных воззрений не только определенных общественных групп и слоев, но и отдельных личностей. Поскольку «принятие» адресатом интерпретации действительности, представленной в текстах политического дискурса, напрямую связано с принятием им определенных решений, выработкой социально значимых позиций и осуществлением конкретных практических действий, существуют высокие требования к достоверности информации, предлагаемой в общественно-политической коммуникации. При этом требование достоверности значимо как для дескриптивной, фактологической информации, так и для оценочной.
Наиболее существенными в плане формирования мировоззренческой основы информационного пространства выступают политический, педагогический (учебный) и научный дискурсы. Основная функция политического дискурса - борьба за власть: агитация за власть, захват и удержание власти, стремление к ее
стабилизации. Исследователи выделяют два уровня политической деятельности - официальный и личностный; оба уровня политики опосредованы дискурсом, отражаются и отображаются в нем, реализуются через дискурс.
В современном политическом дискурсе можно отметить резкое усиление личностной тенденции. Во многом этому способствовало более свободное выведение вовне внутреннего мира политика, его коммуникативных интенций.
С точки зрения авторов коллективной монографии «Слово в действии. Интент-анализ политического дискурса», интенции могут быть двух уровней: «Интенции первого уровня первичны по происхождению в онтогенезе и непосредственно связаны с особенностями функционирования нервной системы человека. Интенции второго уровня скорее социальны по происхождению и включены в организацию общения между людьми»1. Обычно обе интенции (особенно в случае вербальной коммуникации) сливаются воедино, и целью коммуникатора становится воздействие на представления получателя. Коммуникатор создает конкретное сообщение для конкретного получателя, рассчитанное на данный конкретный момент, на данное конкретное место, на данный конкретный контекст, а центральным в этой цепочке становится понятие релевантности для конкретного индивидуума. В соответствии с интенциональны-ми состояниями автора и его коммуникативными интенциями в сфере речевой коммуникации, в частности общественно-политического характера, аналитический текст может выполнять осведомительную, регуляторную и эмоциональную функции.
Прием использования дискурсивных слов позволяет автору не только реализовать все указанные функции аналитического текста, организуя комментирующую информацию, но и отразить в его содержании свои коммуникативные интенции, круг которых - информация, анализ (+), анализ (-), критика, дискредитация, преду -преждение, размежевание, противостояние, смягчение позиции (отвод критики), самоохранение (осторожность), кооперация и по-
1 Слово в действии: Интент-анализ политического дискурса / Под ред. Ушаковой Т.Н., Павловой Н. Д. - СПб.: Алетейя, 2000. - С. 12.
буждение - придает проводимому анализу достоверность и убедительность, подключает к нему читателя, проводя коррекцию его интенциональных состояний. Активное применение дискурсивных слов позволяет автору реализовать несколько задач, обусловленных целями и коммуникативными интенциями при создании аналитического материала: а) помочь читателю удержать внимание на наиболее коммуникативно значимых компонентах содержания; б) продемонстрировать связь содержания аналитического материала с актуальными для читателя событиями, явлениями и фактами действительности; в) отчетливо обозначить уровень анализа действительности (личное мнение, общепризнанная точка зрения, позиция оппонента); г) обозначить удобные для читателя точки, ключевые моменты при развертывании системы доказательств и аргументации; д) указать читателю на авторское отношение к анализируемому предмету.
Такая полифункциональность во многом определяется языковыми свойствами вводно-модальных слов и модальных частиц. Дискурсивные слова как раз и распределяются по классам в зависимости от того, каким образом они комментируют развитие содержания дискурса. Все вводно-модальные слова и модальные частицы любого дискурсивного класса обеспечивают не только переходы между фрагментами текста, но и внутреннюю целостность сложного синтаксического целого. Текстовая модальность, в выражении которой активно применяются дискурсивные слова, проявляет интенциональные состояния автора (говорящего), определяется его коммуникативными интенциями. Языковые формы и приемы, выработанные в жизненной практике людей как общеупотребительные конвенциональные средства общения, предназначаются для того, чтобы партнеры по коммуникации понимали стоящие за данными формами и приемами интенции говорящего. Однако в аналитическом тексте прямое выражение интенций говорящего не соответствует задачам коммуникативной ориентации на партнера по коммуникации, убеждения адресата в достоверности предлагаемой модели мира и ее интерпретации. Именно поэтому в политическом дискурсе значительная часть речевого материала характеризуется использованием косвенных и неявных способов выражения коммуникативных интенций говорящего.
В качестве иллюстрации в статье рассматривается фрагмент выступления в Государственной думе 24 декабря 1998 г. «О бюджете на 1999 год» депутата и лидера одной из думских фракций Г.А. Явлинского.
В статье Е.А. Нахимовой, доктора филологических наук, доцента кафедры рекламы и связей с общественностью Уральского государственного педагогического университета (7), рассматривается эволюция набора ассоциативных признаков прецедентного имени «Пиночет» в отечественных СМИ за четыре десятилетия и актуальные сегодня ассоциативные признаки демонстрируются на современном материале.
Прецедентные имена политических лидеров часто используются в СМИ для характеристики тех или иных личностных качеств, политических взглядов, поступков, методов управления государством, поскольку эти имена обычно включают устойчивый оценочный компонент: в массовом сознании поляризованы герои и злодеи, демоны и ангелы, трудоголики и сибариты, работники и болтуны, святые и грешники. Изучение закономерностей функционирования прецедентных имен, используемых на том или ином этапе развития общества, предоставляет интересные данные для оценки состояния общественного сознания.
При рассмотрении прецедентного имени Пиночет автором статьи была использована полнотекстовая база современных печатных и электронных СМИ, содержащая более 2 млн. текстов. На этой основе было выявлено более 200 апелляций к указанному прецедентному концепту, зафиксированных в «Национальном корпусе русского языка» и / или представленных на интернет-сайтах российских общенациональных газет («Завтра», «Известия», «Комсомольская правда», «Московский комсомолец», «Московские новости», «Независимая газета», «Новые известия», «Российская газета», «Советская Россия», «Труд» и др.).
Е.А. Нахимова разграничивает денотативное (в первичном значении) и коннотативное (в метафорическом значении) использование прецедентного имени Пиночет и приходит к выводу о том, что за четыре десятилетия существенно изменился набор ассоциативных признаков рассматриваемого прецедентного имени. В советскую эпоху оно воспринималось как имя жестокого злодея, врага коммунизма и одновременно предателя, нарушившего присягу.
Имя Пиночет выступало в качестве прецедентного даже чаще, чем имена генералов Франко или Пак Чжон-хи, которые тоже на пути к власти нарушили присягу, жестоко преследовали коммунистов и, кстати, провели довольно успешные экономические реформы. После всеобщего разочарования в идеях коммунизма имя Пиночет стало едва ли не аллегорией сурового, но экономически ответственного генерала, сумевшего спасти родину. Вместе с тем в постсоветскую эпоху уже не стало прежнего единства политических и нравственных оценок: для многих наших современников Пиночет по-прежнему остается кровавым палачом и вероломным предателем.
В статье Ю.М. Шемчук, доктора филологических наук, заведующего кафедрой перевода и переводоведения факультета иностранных языков и международных коммуникаций Московского государственного гуманитарного университета им. М.А. Шолохова (8), описываются языковые манипулятивные стратегии молодежи, дается определение термина «стратегия манипулятивного дискурса на лексическом уровне», предлагается классификация скрытых форм манипулятивных стратегий молодежного социолекта.
Описание языковых манипулятивных стратегий берет начало в такой древней научной дисциплине, как риторика, под которой раньше понималось искусство манипулировать людьми. Целью данной статьи является описание манипулятивных стратегий с участием молодежных переименований, которые довольно часто выступают в качестве лексических средств манипулятивной стратегии при общении как в среде сверстников, так и в речи между разновозрастными участниками коммуникации на материале немецкого языка.
Под термином «стратегия манипулятивного дискурса на лексическом уровне» Ю.М. Шевчук понимает «совокупность лексем, последовательное применение которых позволяет добиться спланированных или, реже, спонтанно возникших реакций как отдельных индивидов, так и социальных групп в целом» (с. 78).
Манипулятивные стратегии в молодежном социолекте наблюдаются в двух плоскостях: 1) изначально «чужой» среды общения; 2) изначально «своей» среды общения.
Манипулятивная стратегия «свойскости» лексем предполагает использование молодежных переименований для привлечения внимания молодых людей в целях создания условий доверительно-
сти. Данная стратегия широко применяется в средствах массовой информации, которые употребляют молодежные лексемы с целью увеличения рейтинга организаций СМИ, а значит, их прибыли.
К многочисленным молодежным переименованиям, создавая эффект «свойскости» в молодежном социолекте, относятся: Kurzer («коротыш»), Jungtier (детеныш), Bonsai (карликовое дерево), Milchtüte (молочная коробка), эмоциональный потенциал которых намного выше, чем у нейтральной лексемы Jugendlicher (подросток).
Манипулятивная стратегия скрытой лексической генерализации проявляется тогда, когда лексема используется в несвойственной для нее семантике в результате переноса мнения одного или нескольких людей на целую социальную группу, т.е. происходит социолектное приращение смысла лексемы.
Американским социолингвистом У. Лабовым было установлено, что в каждой группе людей есть лидер и аутсайдеры. Влияние речевых манипулятивных стратегий лидера обычно не осознается членами группы, однако фактор лидера способствует ее речевой гомогенности, и чем сплоченнее общность, чем больше сила речевого влияния лидера на группу, тем вероятнее «следы» такого влияния в языковой манере всех членов группы. Подобную мани-пулятивную стратегию разрабатывают и используют в своих целях различные ролевые лидеры. К другим особенностям группового поведения людей относятся: фактор времени (чем длительнее контакты членов группы друг с другом, тем вероятнее выработка общей манеры общения); фактор регулярности (зависимость от частоты и регулярности внутригрупповых контактов); фактор кода (выработка общей манеры внутригруппового речевого общения).
Как инструмент психологического манипулирования в молодежной среде широко используется метафора. Так, например, Gehirn (мозг) в молодежном социолекте заменяется техническими метафорами, представляющими его как технический артефакт: Laufwerk (дисковод), Getriebe (коробка передач), Proggi (программа), System (система). Молодежную лексему, соответствующую нейтральному слову Kopf (голова), во всех случаях можно перевести как «башка», однако в оригинале используются флористические метафоры: Kürbis (тыква), Rübe (репа), Tomate (помидор), Melone (дыня), Trüffel (трюфель). Тучного человека в молодежном социолекте называют «танком»: Gehsteigpanzer или Pommespanzer,
Puddingdampfer (пудинговый пароход), Tonne (бочка), тем самым выбирая лексико-психологическую стратегию манипулирования подобным человеком.
Манипулятивная стратегия использования «аффективов» (эмоционально окрашенных лексем) с целью навязывания оценки -еще одна особенность молодежного языка. Манипулятивность заложена в лексемах, содержащих выраженную коннотацию. Эта стратегия манипулятивного дискурса имеет две разновидности: 1) манипулятивная стратегия намеренной мелиорации; 2) манипу-лятивная стратегия намеренной пейорации.
Нередко при выборе названия лица происходит оценочное завышение в молодежном социолекте. Например, Experte (эксперт) в молодежном языке почтительно именуется Spezi (сокращение нейтральной лексемы Spezialist - специалист); также замену в молодежном социолекте лексемы Anführer (начальник) заимствованными из английского языка, а значит, обладающими особым престижем, лексемами, повышающими в статусе лицо номинации, -Manager и Präsident. Подчеркнуть положительное отношение к сообразительности человека, а значит, косвенно повлиять на него, помогают молодежные жаргонизмы, когда за глаза или в глаза переименовывают умника при помощи технические метафор: Blitzbirne (вспышка лампы), Superbirne (суперлампа) и Expresschecker (очень сообразительный), а также Durchblikologe (провидец). Такие слова говорящий использует, чтобы понравиться, вызвать положительные эмоции у слушающего.
В общепринятой (Р. Лакофф) классификации разновидностей вежливости выделяют вежливое, невежливое и грубое поведение. Дисфемизмы, согласно данной типологии, относятся к мотивированному грубому поведению и могут быть рассмотрены в свете лексических стратегий манипулятивного дискурса. Говорящий предварительно осознает, что его переименование будет воспринято как грубая лексема, но намеренно обновляет номинацию с целью интенсификации негативного манипулятивного воздействия, шокируя адресата, например, немецкие молодежные дисфемизмы-переименования представительниц «древнейшей профессии»: Ackergaul, Strassenfegerin, Bordsteinschwalbe, Parkdrossel, Trebe, Abstecke (перевод здесь и далее не приводится по этическим соображениям). Таким образом, дисфемизмы сознательно обесценива-
ют человеческие чувства. Главным критерием, позволяющим отличить дисфемизмы от собственно вульгаризмов и сленга, является намеренное употребление говорящим дисфемизма при наличии более мягкого наименования того же референта, которое было бы в данной ситуации более уместным.
Манипулятивная стратегия наклеивания словесных ярлыков применяется для создания и закрепления в сознании социальной группы чьего-либо дискредитирующего образа. Например, образ учителя в молодежном социолекте получает номинации Pauker (зубрила), Sklaventreiber (эксплуататор), Nichtstuer (бездельник), Leerkörper (пустоголовый), Leerer (пустышка), которые, несомненно, направлены на дискредитацию представителя этой профессии.
Манипулятивная стратегия двусмысленности (стратегия манипуляции лексической многозначностью). Например, немецкий язык заимствовал из английского слово clever (дословный перевод: умный, ловкий, способный). Однако в школах Германии часто данную лексему используют для характеристики ребенка при беседе с его родителями, которые не подозревают о наличии в слове clever дополнительной семы «хитренький». В данном случае учитель использует манипулятивную стратегию двусмысленности.
Традиционно базовой оппозицией манипулятивного дискурса принято считать бинарную оппозицию «свои - чужие». Анализ собранных примеров позволил выявить продуктивные с точки зрения экспликации бинарной оппозиции «свои - чужие» лексемы. По большому счету, это весь собранный корпус молодежных переименований (около 2 тыс. лексических единиц), служащих так называемому внутрикорпоративному общению в среде молодых людей. Субъектами манипуляции и объектами манипулятивного воздействия выступают в большинстве случаев сами подростки.
В статье В.А. Каменевой, доктора филологических наук, профессора кафедры английской филологии № 1 Кемеровского государственного университета (3), в рамках междисциплинарного подхода рассматриваются функциональные особенности социальной рекламы, при этом особое внимание уделяется таким функциям социальной рекламы, как пропаганда и манипулирование.
Анализ литературы показал, что даже в рамках одной отрасли научного знания наблюдаются вариации в описаниях функций социальной рекламы. Так, одни социологи выделяют у социальной
рекламы: 1) стабилизирующую; 2) социализирующую; 3) интегрирующую; 4) мобилизационную функции. Другие полагают, что социальная реклама выполняет только коммуникационную, информационную, мотивационно-побудительную, социоинтегративную, социализирующую функции и функции легитимизации власти, социального контроля и социального участия. Третьи настаивают на выделении коммуникативной, воспитательной, информационной функций и функций социализации, типизации и институционали-зации определенных стандартов поведения. Четвертые дают детальное обоснование тому, что социальная реклама выполняет функции по информированию, воспитанию, интеграции общества и идеологическую функцию. Список можно продолжать до бесконечности.
Рассмотрев функции социальной рекламы, выделяемые учеными разных отраслей научного знания, автор статьи постаралась объединить их в блоки. Блок 1 составляют функции, ориентированные на обмен информацией между государством и обществом: коммуникативная; информационная; культурно-просветительская (с возможностью совмещаться с эстетической функцией). Блок 2 включает функции по ценностно-нормативному ориентированию представителей как подрастающего, так и зрелого поколения: социализирующая; воспитательная; гуманистическая; регулятивная функция, или функция типизации и институционализации определенных стандартов поведения; функция формирования мировоззрения; аксиологическая; имиджевая (функция, нацеленная на создание социально одобряемых образов и образцов-ориентиров). Блок 3 объединил функции с акцентом на общественном аспекте: стабилизирующая; социоинтегративная; мобилизующая. В блок 4 входят функции с социально-политическим уклоном: функция легитимизации власти, или идеологическая; функция социального контроля; формирование позитивного отношения к государственным, политическим структурам или деятелям; демонстрация социальной ответственности бизнеса. В блок 5 попали функции, связанные с воздействием на адресата: манипуляционная; пропагандистская; формирование общественного мнения; привлечение внимания к актуальным проблемам общественной жизни; стимулирование действий по решению социальных проблем.
Как показал обзор научных работ, пропагандистский характер социальной рекламы, обоснованность разграничения манипу-лятивной и пропагандисткой функций вызывают у многих исследователей вопросы. Слова «манипуляция» и «манипулирование», употребляющиеся как синонимы, происходят от латинского слова manipulare, которое первоначально имело позитивный смысл «управлять со знанием дела». В современных научных исследованиях под манипуляцией / манипулированием понимают:1) искусство управлять поведением людей с помощью целенаправленного воздействия на общественную психологию, сознание и инстинкты человека; 2) одно из средств социального контроля над сознанием и поведением человека на основе создания искаженных и превратных представлений о действительности путем блокирования сознания от социальной реальности; 3) внедрение в сознание адресата информационных установок в режиме пониженного контроля с его стороны и, по-видимому, программирование его поведения.
Пропаганда, в отличие от манипуляции, является процессом незакамуфлированным. Отмечают агрессивность, наступательный, открытый характер пропагандирования. Основными целями пропаганды признаются следующие: 1) распространение определенного общественного мнения; 2) передача соответствующих сведений, при этом сопутствующими второстепенными задачами являются: 1) стремление повлиять на реципиента, заставить его принять предлагаемую точку зрения, концепцию; 2) побуждение реципиента действовать в соответствии с выдвигаемой установкой. Таким образом, под пропагандой понимается активное, открытое информирование граждан о какой-то концепции, доктрине с целью убедить их принять ее и следовать ее нормам.
Как видно из вышесказанного, пропаганда может иметь самый разнообразный, не только политический характер; отграничение манипулятивной функции от пропагандистской вполне обоснованно с точки зрения как целей, так и характера их актуализации.
В заключение автор статьи отмечает, что специфика функций социальной рекламы обусловлена ее доминантной целью - вовлечь граждан в решение самых разнообразных задач и проблем.
В статье Н.И. Клушиной, доктора филологических наук, профессора кафедры стилистики русского языка факультета журналистики Московского государственного университета имени
М.В. Ломоносова (4), предпринимается попытка показать, как новая конфигурация социального сознания отражается на структуре и стилистических особенностях современного медиадискурса. В статье дифференцированы понятия «общественное сознание / буржуазное сознание» как политическая антиномия биполярного мира и «массовое сознание / элитарное сознание» как культурная антиномия единого глобального пространства. Автор статьи вводит понятие «медийное сознание» и предлагает оригинальную типологию современного медиадискурса.
Современные медиа отражают новую трансформацию культуры и общественного сознания, приспосабливаются к ним и оказывают на них обратное воздействие. Общественное сознание гомогенно и неделимо, т.е. оно не стратифицируется на элиту и массы, а включает их в себя имманентно. Массовое сознание - это лишь одна составляющая в оппозиции элитарное / массовое, разлом которой проходит по ряду параметров: креативность / эпигонство; духовность / телесность; стиль / мода; индивидуальность / тиражируемость; пассионарность / инертность и др.
Уничтожение резких граней между классами при советском строе привело к возникновению особого феномена - общественного сознания, которое формировалось с ориентацией на высокие моральные и духовные ценности. Общественное сознание являлось не только политическим, социологическим, но и культурным феноменом, при этом самую значительную роль в формировании общественного сознания играли массмедиа, т.е. именно они «выравнивали» и «гомогенизировали» различные слои общественного сознания и задавали ему вектор, направленный на повышение культуры советского населения в целом.
Развитие социального сознания продуцируется эксплицитными (экономика, политика и др.) и имплицитными (социальная и национальная рефлексия) факторами и корректируется социальными фильтрами. Автор статьи различает следующие типы социального сознания, не сводимые друг к другу, не подменяющие одно другое, имеющие разные хронологические, идеологические и культурные детерминанты: это советское общественное сознание - западное буржуазное сознание, составляющие важнейшую антиномию двухполюсного мира, и элитарное сознание - массовое сознание как антиномия унифицированного однополярного мира.
Н.И. Клушина разграничивает народное сознание, элитарное и массовое: «Народное сознание, отразившееся в народном творчестве, - это мудрость, элитарное - креативность, массовое - осторожность, опробованность» (с. 41).
После перестройки российское общественное сознание перестало быть гомогенным и получило новую конфигурацию. Современный медиадискурс перестраивает свою структуру, чтобы отразить интересы элиты и масс. Российский медиадискурс заимствовал западную типологию деления СМИ на качественные (элитарные), массовые и «желтые» (таблоидные, бульварные) издания, отражающие часто разновекторные интересы своих аудиторий.
С интенциональных позиций современное российское меди-апространство заполнено тремя основными типами медиадискурса (субдискурсами), реализующими три ведущие интенции: информационный / новостной дискурс (интенция информирования), публицистический / тенденциозный, включающий в себя аналитические материалы (интенция убеждения), и дискурс развлечения (интенция развлечения). Информационный и публицистический дискурсы продуцируются в основном качественными и массовыми СМИ, развлекательный - массовыми и желтыми.
Стилистические доминанты этих типов медиадискурса различны. Ведущей коммуникативной стратегией информационного дискурса СМИ является стратегия достоверности, которая реализуется с помощью подчеркнутой невыраженности адресанта в речи, клишированности в использовании языковых средств, стандарти-зованности композиции, объективации высказывания за счет ссылок на источник сообщения и цитат.
Ведущая интенция публицистического дискурса - убеждение, на нее «работают» авторитет языковой личности адресанта, авторская интерпретация действительности с помощью креативного использования языковых средств, различные приемы субъекти-вации высказывания. Особенностью современного публицистического дискурса стала четко прослеживающаяся тенденция к интеллектуализации языка СМИ, которая проявляется в использовании журналистами косвенных речевых актов, пресуппозиций, в языковой игре, основанной прежде всего на прецедентности и требующей от адресата высокого интеллектуального и культурного уровня развития, в достаточно сложной системе аргументации.
В дискурсе развлечения ведущую роль играет стратегия сенсационности и эпатажа. Адресант развлекательного дискурса использует завышенную экспрессивность и бульваризацию в подаче информации, интригу и рекламность.
Однако наиболее яркое различие представленных субдискурсов проявляется в эмоциональной доминанте. Эмоциональность в информационном дискурсе осознанно (со стороны адресанта) предстает как нулевая. В отличие от новостного, публицистический дискурс эмоционален, поскольку является персуазивным. Интенция убеждения требует от адресанта не только логических доводов, но и эмоциональных, риторических суждений, способных ирра-диировать на эмоциональную сферу личности адресата. Сплав эмоционального и логического в публицистике обеспечивает силу воздействия на адресата, которая во многом определяется талантом и стилистическим вкусом публициста.
Дискурсивными нормами развлекательного дискурса становятся редукция информации, ее бульваризация и завышенная эмоциональность.
Таким образом, современный русский медиадискурс отражает новую конфигурацию массового сознания. Качественные СМИ, несмотря на невысокие тиражи и узкий сегмент аудитории, имеют большой эффект: в пространстве элитарных медиа формируется и реализуется русский национальный стиль.
Автор статьи утверждает, что медиа не манипулируют массовым сознанием, а формируют свой, особый тип сознания - медийное, которое становится основой массового сознания. Появляется особый массмедийный человек - массовый человек информационного общества, чье воспитание и образование не выходит за рамки информации, поставляемой медиа; это человек, сформированный медиа, рассматривающий медийные когниции как собственные знания.
В статье Т.И. Красновой, доцента кафедры речевой коммуникации Института «Высшая школа журналистики и массовых коммуникаций» Санкт-Петербургского государственного университета (5), рассматриваются основные категории политического дискурса (текст, идеологический субъект, институциональные рамки, оппозитивность и др.) и подходы к их изучению, а обсуждаемые категории иллюстрируются примерами из текстов современ-
ного медиадискурса и эмигрантской русскоязычной прессы XX в. Автор стоит на позициях французской школы дискурс-анализа.
Список литературы
1. Балашова Л.В. Политический 2012 год в зеркале концептуальной метафоры // Политическая лингвистика / Гл. ред. Чудинов А.П. - Екатеринбург, 2013. -Вып. 2 (44). - С. 11-23.
2. Ермакова Л.Р., Седых А.П. Архетипы «Нации», «Вожди народов» и «Культура питания»: Российский и британский социум // Политическая лингвистика / Гл. ред. Чудинов А.П. - Екатеринбург, 2013. - Вып. 2 (44). - С. 30-35.
3. Каменева В. А Манипуляция и / или пропаганда? Функциональные особенности социальной рекламы // Политическая лингвистика / Гл. ред. Чудинов А.П. -Екатеринбург, 2013. - Вып. 2 (44). - С. 35-40.
4. Клушина Н.И. Интенциональная конфигурация медийного пространства // Политическая лингвистика / Гл. ред. Чудинов А.П. - Екатеринбург, 2013. -Вып. 2 (44). - С. 40-46.
5. Краснова Т.И. Анализ политического дискурса: Подходы и категории // Политическая лингвистика / Гл. ред. Чудинов А.П. - Екатеринбург, 2013. - Вып. 2 (44). - С. 46-55.
6. Манаенко Г.Н., Манаенко С.А. Дискурсивные слова и интенциональность аналитического текста политического дискурса // Политическая лингвистика / Гл. ред. Чудинов А.П. - Екатеринбург, 2013. - Вып. 2 (44). - С. 55-72.
7. Нахимова Е.А. Прецедентное имя Пиночет в современных российских СМИ // Политическая лингвистика / Гл. ред. Чудинов А.П. - Екатеринбург, 2013. -Вып. 2 (44). - С. 72-76.
8. Шемчук Ю.М. Стратегии манипулятивного дискурса на лексическом уровне молодежного социолекта // Политическая лингвистика / Гл. ред. Чудинов А. П. -Екатеринбург, 2013. - Вып. 2 (44). - С. 76-80.
9. Wodak R. The discourse of politics in action: Politics as usual. - Palgrave: Macmil-lan, 2011. - 252 p.
М.Б. Раренко
2014.01.022. ГОРНОСТАЕВА А.А. ИРОНИЯ КАК КОМПОНЕНТ АНГЛИЙСКОГО СТИЛЯ КОММУНИКАЦИИ. - М.: ООО «ИПЦ "Маска"», 2013. - 240 с. - Библиогр.: с. 219-234.
В монографии, состоящей из введения и трех глав, ирония рассматривается как составляющая английского стиля коммуникации и исследуется в русле антропоцентрического подхода к языку и явлениям вербального общения.
Во введении отмечается, что юмор, в том числе такой его вид, как ирония, обладает этнокультурной спецификой, будучи
