CC BY
81
В статье А. Маккарти (Эдинбургский университет) на примере месопотамско-эламитских межкультурных связей ставится проблема этничности в доисторическую эпоху. Автор задается вопросом, можно ли на основе археологического материала различить этнические группы и насколько мы вправе проецировать категорию «этничности» на доисторический период? Что могла означать «эт-ничность» для древних? Эта тема разрабатывается А. Маккарти на основе исследования особенностей изготовления печатей в ХУНТ тыс. на территории юго-западного Ирана.
Применение стилистического и статистического анализа цилиндрических печатей из Суз позволило автору выявить две традиции - месопотамскую и протоэламитскую, сосуществовавшие здесь в ТУ тыс. С начала ТТТ тыс., когда на территории современного Ирана происходило формирование государственных сообществ, явное предпочтение было отдано печатям, выполненным в протоэламит-ском стиле, ставшим своего рода эмблемой государственной идентичности (с. 217). Таким образом, по мнению автора, этническая дифференциация возникает в эпоху государствообразования как средство консолидации власти и выражения государственной идентичности (с. 223).
О.Р. Астапова
2014.01.005. СМОРЧКОВ А.М. РЕЛИГИЯ И ВЛАСТЬ В РИМСКОЙ РЕСПУБЛИКЕ: МАГИСТРАТЫ, ЖРЕЦЫ, ХРАМЫ / Рос. гос. гуманит. ун-т. - М., 2012. - 604 с. - Библиогр.: с. 578-600.
Ключевые слова: Римская республика; V- середина II в. до н.э.; религия и власть; сакральные институты, ритуалы и традиции.
Монография канд. ист. наук А.М. Сморчкова посвящена роли религии в политической системе Римской республики в период ее становления и расцвета в У - середине ТТ в. до н.э. Подробно рассматриваются религиозные полномочия высших магистратов (консулов, преторов, диктаторов, цензоров), значение и формы влияния главных жреческих коллегий (понтификов, авгуров), публично-правовое положение храмов. Особое внимание уделяется изучению права на общественные ауспиции (гадания), выражавшего религиозно-политическое единство республиканского государственного устройства. Книга состоит из введения, четырех глав и заключения.
Сакральные институты, ритуалы и традиции, отмечает во введении автор, играли важную роль в функционировании республиканской политической системы, специфика которой во многом определялась характером римской гражданской общины (civitas) -уникального социально-политического феномена Античности. В республиканском Риме власть высших магистратов существовала в виде неразрывного единства политических и религиозных полномочий - imperium auspiciumque. При этом право выяснять волю богов (auspicium) лежало в основе всех прочих полномочий магистратов, составляя сакральную базу их политической власти. Причины и условия, в силу которых право на ауспиции стало необходимым элементом оформления публичной власти, а также характер взаимосвязи сакральных и политических полномочий римских магистратов исследуются в первой главе.
Различные виды гадания в силу естественного желания узнать будущее употреблялись практически всеми народами. Специфика собственно римской системы гадания состояла в стремлении узнать отношение богов к конкретному, задуманному на этот день мероприятию, а не будущее как таковое. Но главное отличие заключалось в том, что связанное с выполнением государственных функций гадание стало особым правом и привилегией должностных лиц. При этом, отдавая приоритет религии, римская политическая теория даже дифференцировала магистратскую власть в соответствии с правом на ауспиции: auspicial maxima принадлежали консулам, преторам, диктаторам и цензорам, auspicia minora - остальным магистратам. Такое разграничение ауспиций предопределило и деление самих магистратур на «maiores» и «minores», а также их градацию внутри этих категорий. Впрочем, как подчеркивает автор, на самом деле не дифференциация права на ауспиции создавала ранжирование магистратур, а наоборот - политические полномочия обусловливали соподчинение прав на ауспиции. И если в управлении светскими делами претор уступал консулу, то и ауспиции претора уступали по значению ауспициям консула (с. 38-39).
В историографии, отмечает А.М. Сморчков, преобладает мнение о том, что источником права магистрата на общественные ауспиции являлся куриатный закон об империи (lex curiata de imperio), вносившийся в куриатные комиции по поводу власти (imperium) новоизбранных высших магистратов. Однако в античной
традиции указания на такую связь отсутствуют, и она, по сути, является лишь предположением современных историков. Сама формула imperium auspiciumque свидетельствует о равной значимости двух ее компонентов, но не о включении права на ауспиции в понятие «империй».
Об отсутствии связи между куриатным законом об империи и предоставлением права на ауспиции, по мнению автора, говорит также и ситуация интеррегнума (interregnum, «междуцарствие»), когда ауспиции магистратов (в силу отсутствия таковых) возвращались к «отцам» (patres), т.е. к патрицианской части сената. Ауспиции, таким образом, оказывались в ведении patres, а не курий, и последние не могли наделять новых магистратов этим правом. Более того, судя по источникам, консулы совершали ауспиции и до принятия куриями закона об их империи. Следовательно, предоставление ауспиций вряд ли включалось в этот закон в качестве его составной части (с. 45).
С точки зрения А.М. Сморчкова, магистраты приобретали право на ауспиции уже в результате своего избрания в народном собрании. При этом особое политическое и религиозное значение во время выборов имела, полагает он, процедура renuntiatio, т.е. объявление имени новоизбранного магистрата, которую совершал магистрат, председательствовавший на электоральных комициях. Само избрание, включавшее двойную ауспикальную процедуру (перед комициями и перед ренунциацией), означало предоставление десигнированным магистратам общественных ауспиций. Посредством этих ауспикальных ритуалов Юпитер «давал согласие» на право «консультироваться» с ним, что исключало необходимость в каком-то дополнительном подтверждении (с. 89).
Вывод о ключевом значении электоральной процедуры в сакральной легитимации магистратской власти позволяет по-иному взглянуть на проблемы, связанные с формированием политической системы республиканского Рима в ходе сословной борьбы патрициев и плебеев, когда вопрос о праве на auspicia publica вставал особенно остро. По мнению исследователя, претензии патрициев на исключительное обладание этим правом имели своим источником традицию - длительное, практически монопольное замещение ими общественных должностей, а не особую изначальную их связь с ауспициями. Плебеи действительно не имели права на общест-
венные ауспиции по той причине, что не имели доступа к соответствующим магистратурам. Но и патриции получали на них право лишь в случае избрания, т.е. в индивидуальном порядке и по решению тех же плебеев в электоральных комициях. Таким образом, вопрос о допуске плебеев к консулату носил исключительно политический характер, и его положительное в конечном итоге разрешение, судя по источникам, не потребовало каких-либо особых сакральных мероприятий по приобщению плебеев к «патрицианским» ауспициям. Получив право занимать высшие должности, они тем самым приобрели и право на auspicia publica (c. 109, 116).
Во второй главе рассматриваются религиозные полномочия высших республиканских магистратов - консулов, преторов, диктаторов и цензоров. Но предварительно исследуются сакральные аспекты римской царской власти, наследницей которой, по общему убеждению античных писателей, являлась магистратура консулов (преторов). Как показывает автор, античной литературной традиции не было чуждо восприятие царской власти как сакральной самой по себе. Очевидно и сакральное значение титула rex, который в качестве эпитета прилагался к верховному покровителю римского государства Юпитеру Капитолийскому.
Переход к республике стал переломным моментом в разграничении сакральной и политической сфер, но даже республиканская магистратская власть представляла собой единство этих двух сторон, определявшихся терминами imperium и auspicium. Принципиально важным, однако, стала утрата ею сакрального характера, присущего власти царя, которая теперь трансформировалась в новую жреческую должность царя священнодействий (rex sacrorum или rex sacrificulus) с крайне ограниченными полномочиями (с. 131, 142).
О десакрализации (хотя, разумеется, и не полной) осуществления властных функций свидетельствует относительно небольшой объем религиозных полномочий консулов по сравнению с царями. Эти полномочия были тесно связаны с их политическими функциями и вытекали из них. Ауспиции, обеты и жертвоприношения перед началом любого важного дела, будь то вступление в должность или выступление в поход, совершались магистратами как представителями государства, но по сути повторяли (на ином уровне и в иных масштабах) такие же действия частных лиц (с. 150).
Коренные изменения в религиозном статусе магистратской власти особенно заметны при анализе римской диктатуры, считающейся (как с точки зрения античных писателей, так и современных историков) наиболее близкой в политическом отношении царской власти, а то и аналогичной ей. Необычным для республиканской политической практики было уже то обстоятельство, что диктатора не избирали, а назначали, причем формально единоличным решением одного из консулов посредством акта dictio. Таким образом, магистрат с меньшим империем назначал магистрата с большим империем, что, казалось бы, противоречило римскому сакральному и государственному праву. Однако, как доказывает автор, процедуры dictio и renuntiatio, по сути, были аналогичными актами, являясь единоличным назначением преемника во власти, и в сакральном отношении назначение диктатора принципиально не отличалось от магистратских выборов. Исключительное же право консулов на осуществление акта dictio, по мнению автора, объясняется особым положением этой первоначально единственной и неделимой республиканской магистратуры, от которой затем «отпочковывались» другие магистратуры. Диктатура также являлась ее своеобразной «эманацией» и воспринималась как объединенная власть двух консулов. Примечательно, пишет А.М. Сморчков, что и сакральные полномочия диктаторов (т.е. экстраординарных магистратов) не отличались от сакральных обязанностей высших ординарных должностных лиц. Поэтому, полагает он, вряд ли можно признать справедливым распространенное в историографии представление о раннереспубликанской диктатуре как о магистратуре с особым сакральным и даже магическим характером, что уподобляло ее в этом отношении царской власти (с. 154, 178-179).
Весьма своеобразной в политическом и сакральном отношении была магистратура цензоров, созданная в 443 г. до н.э. С одной стороны, цензор, обладая высшими ауспициями, относился к высшим магистратам, и эта должность считалась вершиной политической карьеры. С другой стороны, он единственный из них не обладал империем. Парадоксально и то, что, несмотря на высокую, даже уникальную оценку сакрального значения цензуры (sanctis-simus magistratus) самими римлянами, практически единственной цензорской функцией религиозного характера было проведение обряда lustrum, завершавшего процедуру ценза и придававшего
юридическую и сакральную силу его результатам. Надлежащим образом исполненный обряд играл решающую роль в деле установления и поддержания мира с богами (pax deorum) и тем самым обеспечивал, по мнению римлян, процветание государства до следующего lustrum (с. 197).
В третьей главе автор исследует роль наиболее влиятельных в политическом плане жреческих коллегий авгуров, понтификов и жрецов священнодействий, а также принципы взаимодействия высшей магистратской и жреческой власти.
Для общей оценки степени политического влияния жрецов в римской гражданской общине особенно важен анализ роли и значения коллегии авгуров. Именно они разрабатывали учение об ауспициях, а поскольку и в военное, и в мирное время никакое дело не предпринималось без ауспиций, эта коллегия имела прямое отношение к важнейшим политическим актам. Сообщая о знаках божественной воли и толкуя их смысл, авгуры теоретически могли распустить созванное магистратом народное собрание или признать недействительным состоявшееся, разрешить обратиться с речью к народу или отказать в этом, могли вынести решение о сложении полномочий консулами, избранными с нарушением сакральных правил, и отменить законы, принятые вопреки этим правилам. Однако, как отмечает автор, изучение конкретного материала источников не дает оснований говорить о самостоятельной роли авгуров. Решения коллегии в целом либо отдельных ее членов не имели обязательной силы и нуждались в дополнительном утверждении со стороны политической власти. Так, отказ магистрата от власти (ab-dicatio) по причине недолжного проведения ауспиций при его избрании не мог быть прямым следствием декрета авгуров, но был опосредован решением сената и согласием самого должностного лица. Последнее играло ключевую роль, поскольку ни авгуры, ни сенат, ни комиции формально не могли отменить результаты выборов. В реальности, однако, магистрат вряд ли мог осмелиться проигнорировать указание авгуров, подкрепленное волей сената. Таким образом, решения коллегии, при всем ее сакральном авторитете, для своей реализации требовали принятия на их основе соответствующих постановлений светской власти (с. 263).
В античной традиции коллегия понтификов и особенно ее глава, верховный понтифик (pontifex maximus), представлены в ка-
честве руководителей сакральной организации республиканского Рима, причем с определенными политическими полномочиями, которые давали им возможность влиять на управление государством. Однако главой всей римской жреческой организации верховный понтифик стал только в период Империи. В республиканскую эпоху он управлял только коллегией понтификов и имел некоторую власть над весталками, царем священнодействий и фламинами отдельных божеств. Вопрос о наличии у понтификов административно-судебных полномочий в отношении частных лиц остается открытым. Но именно понтифики сохраняли правовую традицию и разрабатывали юридическую теорию, прежде всего в сфере сакрального права. Собственные священнодействия понтификов были немногочисленны и не занимали центрального места в общественном культе республиканского Рима. Однако их обязанностью было наблюдение за сохранением родовых и фамильных священнодействий.
Важнейшей областью взаимоотношений римского государства с богами было принятие и исполнение обетов за божественную помощь в тех или иных затруднительных обстоятельствах. И здесь подчиненное положение жречества особенно заметно. Именно магистраты, а не жрецы выступали посредниками между сш1а8 и ее богами, тогда как роль понтификов была вспомогательной и чисто технической (с. 289).
В отличие от понтификов и авгуров, относительно политических полномочий которых все еще идут дискуссии, коллегия жрецов священнодействий настолько ярко демонстрирует подчиненность политической власти, что констатация данного факта стала общим местом в историографии. Относясь к самым почетным жре-чествам, эта коллегия занималась исключительно религиозными вопросами. Их основной обязанностью была охрана и толкование (по поручению сената) Сивиллиных оракулов. В ведении жрецов священнодействий находились также культы, связанные с ритуалами по греческому образцу (тогда как задачей понтификов было следить за сохранением отеческих обрядов) (с. 311, 322).
Практически все римское публичное жречество являлось наследием царской эпохи. Изначально оно группировалось не вокруг храмов, а по своим функциям, что лишало его возможности создания организационных структур, имеющих свой независимый эко-
номический базис, и исключало перспективу обособления в отдельный слой правящего класса, подобно жречеству в странах Древнего Востока. И хотя существовали земли, принадлежавшие жреческим коллегиям, а также собственно священные участки, посвященные тому или иному богу, все они считались частью общественного фонда, т.е. собственностью римского народа. Соответственно, распоряжалась этими землями, как и прочим священным имуществом, светская власть, прежде всего в лице цензоров (с. 398).
В четвертой главе реконструируется процедура основания храмов и анализируется их публично-правовой статус. В процессе создания храма (aedus) выделяются три этапа. Начальным пунктом являлся обет (votum), чаще всего произнесенный полководцем на поле боя, т.е. магистратом с империем, что распространяло обязательство на всю гражданскую общину. Следующий этап - locatio (выделение храмового участка) - означал, что храмовый обет магистрата получил общественное признание. Акт locatio, как правило, осуществлял магистрат, давший обет, либо специально избранная народным собранием комиссия из двух человек (duumviri aedi lo-candae). Процедура locatio представляла собой не только техническую, но и религиозную операцию. Сначала авгур с помощью обряда exauguratio «освобождал» (liberaretur) назначенное для храма место от каких-либо явных или возможных религиозных обязательств. Затем происходила inauguratio, когда авгур определял сакральные границы участка (locus effaretur), после чего место становилось templum - священным участком. Затем понтифики путем произнесения ритуальных слов придавали ему новое качество - он становился fanum, что означало его окончательную передачу богам (с. 356).
После завершения постройки проводился обряд dedication -посвящения божеству, который осуществляли либо магистраты с империем, либо duumviri aedi dedicandae при участии понтифика, подсказывавшего необходимые сакральные формулы. При этом, как отмечает автор, стадия дедикации в наибольшей степени контролировалась политической властью, поскольку именно дедика-тору доставалась слава учреждения храма, который служил постоянным напоминанием о его заслугах. Само право на проведение дедикации воспринималось как почесть (honor), а почести мог предоставлять только гражданский коллектив. Поэтому только он
(в разное время в лице плебейских трибунов, сената или народного собрания) определял, кому достанется эта «почесть» (с. 378).
То обстоятельство, что римские храмы были вотивными, т.е. построенными по обету кого-либо из высших магистратов, во многом определяло их экономический и правовой статус. Строительство некоторых храмов финансировалось из казны, но в основном их строили победоносные полководцы на свою военную добычу. Однако и эти средства в каком-то смысле считались государственными, так как получены были магистратами в результате выполнения полномочий, делегированных им обществом. Дальнейшее содержание храмов ложилось в основном на государственную казну, ставя их тем самым под полный контроль политической власти. О едином публично-правовом статусе общественного (государственного) и священного имущества, с точки зрения автора, достаточно ясно свидетельствует lex Iulia peculatus, который в один ряд ставит казнокрадство (peculatus) и покушение на сакральное имущество (sacrilegium), рассматривая последнее как вариант первого (с. 424).
В целом, отмечает в заключение А.М. Сморчков, храмы играли незначительную роль в экономической и социально-политической жизни римской гражданской общины, что во многом объясняется отсутствием тесных, формализованных связей между ними и жречеством. Римские храмы, как правило, не имели постоянного жреческого персонала, обслуживаясь светскими лицами. Относительно низкая интенсивность религиозной деятельности в них в основном была связана с внешней инициативой - либо государства, либо отдельных граждан. Представители политической власти (консулы, преторы, эдилы) зачастую руководили самими священнодействиями. При этом деятельность магистратов, связанная с религией, хотя и была идентична жреческой (молитвы, жертвоприношения), не делала их жрецами. В этой сфере они выступали как представители государства, тогда как собственно жрецы участвовали в сакральных мероприятиях лишь в качестве их помощников и консультантов. В самом общем плане столь очевидное подчинение сакральной сферы политической власти, по мнению автора, явилось результатом победы патрицианской аристократии над царской властью и в конечном счете стало одним из основополагающих принципов полисной цивилизации (с. 435).
А.Е. Медовичев
