CC BY
69
Историю Музея-квартиры Ф.М. Достоевского в Москве и его издательскую деятельность освещает Г.Б. Пономарёва.
В Приложении к третьей части собраны материалы: «Наиболее часто цитируемые воспоминания о Достоевском (А.Ф. Кони "Достоевский (отрывки)"; А.П. Философова "О Достоевском"; А.А. Толстая "Из Воспоминаний"; Ф. Риза-Заде "Достоевский на Западе"; Е.А. Осокина "Еще раз о любви и нелюбви к Достоевскому: В. Набоков о Достоевском"»).
В четвертой части «Будут ли разгадывать тайну Достоевского в будущем?» опубликована статья З.А. Шелестовой «К вопросу об изучении биографии Достоевского в школе».
Книгу завершают: Именной указатель; Указатель сочинений Достоевского; Сведения об авторах.
Т.М. Миллионщикова
2013.04.025. МЕЛЬНИК В.И. И.А. ГОНЧАРОВ В КОНТЕКСТЕ МИРОВОЙ ЛИТЕРАТУРЫ. - М.: ГАСК, 2012. - 335 с.
В монографии доктора филол. наук В.И. Мельника (проф. Гос. академии славянской культуры) исследуются связи И.А. Гончарова с античной и фольклорной традициями, с творчеством классиков мировой (Ж.-Ж. Руссо, И.-В. Гёте, И.Ф. Шиллер, Д. Байрон, Ч. Диккенс, В. Скотт) и русской литературы (А.С. Пушкин, М.Ю. Лермонтов, Н.В. Гоголь, Ф.М. Достоевский, Л.Н. Толстой). Автор прослеживает влияние Гончарова на современные литературные процессы; освещаются вопросы восприятия его творчества в Польше, Чехословакии, Японии и других странах.
«Реминисценции в произведениях Гончарова почти всегда неявны, глубоко спрятаны, переплавлены в нечто органическое собственному стилю... То же самое относится и к определению влияния самого автора "Обломова" на мировой литературный процесс» (с. 4), - отмечает исследователь. Особенность художественного мышления Гончарова он видит в способности «переплавлять» и «уравновешивать» в своих текстах самые различные литературные традиции. Поэтому в его произведениях можно найти синтез идей и эстетических принципов Античности, Возрождения, Просвещения.
Эллинизм Гончарова, наряду с христианством, был определяющей доминантой его эстетики. Это проявлялось в спокойном,
неторопливом, «гомеровском» повествовании, исполненном эпического духа и объективности; во внимании к мельчайшим деталям быта, преображающимся под его пером в символы бытия; в восприятии мировой цельности как одухотворенной пластичности и гармонии.
У античных авторов (Саллюстий, Корнелий Непот, Плутарх, Тит Ливий, Гай Корнелий Тацит) Гончаров почерпнул не только представление о древней цивилизации, но и тяготение к жанру жизнеописания, стремление к исторической объективности.
Если первые произведения «Лихая бедность», «Иван Савич Поджабрин», «Обыкновенная история» внешним образом не выдают в авторе приверженца античности, то в романах «Обломов» и «Обрыв» ее свойства являются постоянным историческим и нравственным фоном происходящего. «Сон Обломова» проникнут духом гомеровского эпоса. В «Обрыве» этот аспект находит концентрированное выражение в образе Леонтия Козлова, с его абсолютизацией исторического опыта античной эпохи, ее идеалов. Об эстетизации жизни много размышляет и другой герой «Обрыва» -Райский. В сюжетной линии Бориса Райского и Софьи Беловодо-вой важное значение приобретает античный миф о Пигмалионе и Галатее, сводящий основное содержание романа к идее духовного преображения. В.И. Мельник полагает, что «в конечном итоге целью "античных штудий" писателя была современность и идеал современного человека» (с. 72).
Огромное влияние оказали на Гончарова идеи европейского Просвещения XVIII в., которые не сводились для него к борьбе с религией и «политическими авторитетами»: «Ведь автор "Обломова" строит свои романы не на противопоставлении небесного и земного, а на их сочетании. Религия и высокие религиозные устремления, упование на действие Промысла Божиего в истории человечества, органично (предвосхищая русскую религиозную философию Серебряного века) сочетается у него с размышлениями о построении культуры и цивилизации» (с. 91). Идеи европейского просвещения Гончаров усваивает в основном через французскую литературу XVIII в. (Вольтер, Ж.-Ж. Руссо).
Республиканские идеалы Руссо не находили глубокого отклика у Гончарова, но антифеодальный пафос, выраженный, например, в «Эмиле», оказал на русского писателя большое воздейст-
вие. Концепция «природного» отразилась в романах «Обломов», «Обыкновенная история», «Обрыв». Противопоставление целостного человека раздробленному, существенное для системы руссоизма, также совпадает с пониманием Гончаровым гармонической личности.
Немецкая литература для писателя - это прежде всего И.Ф. Шиллер и И.В. Гёте, с их органичной тягой к античности. Гёте стремился перенести в современность идеал благородной патриархальной простоты, Шиллера более интересовали идеалы свободы и права. Близок русскому романисту шиллеровский мотив красоты как универсального средства оценки и преобразования человека. В «Письмах об эстетическом воспитании человека» Шиллер противопоставил античного и современного ему человека как «целое» и «обломок». У Гончарова «человек-обломок» не только Обломов, но и Волков, Судьбинский, Тарантьев, Алексеев и даже Штольц. Писатель показывал «лишь раздробленность человека (не социальную, так нравственную), лишь "обломки" еще не приобретенного, не выработанного жизнью и уже утраченного на ином уровне исторического развития человеческого целого» (с. 119).
Еще дореволюционная критика отмечала черты, сближающие Гончарова и Гёте. В «Обыкновенной истории» прослеживается связь с воспитательным романом Гёте «Вильгельм Мейстер», в «Обломове» - с «Фаустом». Версию В.И. Кулешова1, полагавшего, что роли Фауста и Мефистофеля распределены между Обломовым и «искушающим» его Штольцем, В.И. Мельник принимает, но не считает ее исчерпывающей для понимания причин прямого упоминания Фауста в романе. Штольц, «в итоге отбирающий Ольгу у созерцательно-неподвижного Ильи Обломова, является тем Фаустом, который получает жизненные блага, но лишь в результате некоей нравственной потери, как бы некоего "договора". Но с кем? С "духом времени"» (с. 121).
В романе «Обрыв» звучит фаустовский мотив скуки. Если у Гёте он имеет концептуально-философский и абсолютный характер, то скука Райского иного рода. Подобно Фаусту, Райский отравлен «ядом познания», его тяготит разочарование в конкретной
1 См.: Кулешов В.И. Этюды о русских писателях. - М., 1982. - С. 180.
деятельности. Однако войдя в провинциальный мир бабушки Бе-режковой, Веры, Марфиньки, он приобретает некий «евангельский» навык смирения: «Его духовные и душевные порывы в эпилоге романа - это совсем не та "скука", которая вела его на первых страницах романа. В мечтах и стремлениях Райского появляется человеческая теплота, мудрое осознание ограниченности своих возможностей. Из его духовного облика уходит резкость, отчаяние, бесплодный сплин» (с. 128).
После России второй любовью Гончарова была Англия. Наибольшее впечатление из новейших английских авторов произвел на него близкий ему по духу Ч. Диккенс, из поэтов - Д. Байрон. Как романист Гончаров многому учился у Вальтера Скотта: постигал азы архитектоники романа, искусство повествования, порою заимствовал мотивы и образы, перерабатывая их в своей творческой лаборатории. Следы влияния В. Скотта обнаруживаются уже в замысле первого, несостоявшегося романа «Старики», заметны они и в «Обыкновенной истории», и в «Обломове». Изображая обломовского слугу Захара, Гончаров проводит невидимую параллель с образом Калеба Бальдерстона из «Ламмермурской невесты». Финал романа В. Скотта, как и финал «Обломова», посвящен судьбе слуги после кончины господина. Захару, подобно его хозяину Обломову, нет места в новой социальной действительности, однако на его судьбе «обломовщина» сказалась более гипертрофированно и с оттенком пародийности, что рознит его с Калебом Бальдерстоном.
Вершина мирового искусства для Гончарова - А.С. Пушкин: «Известно, что он наизусть знал практически всего Пушкина, беспрестанно цитировал его в своих письмах, статьях, очерках, романах» (с. 150). Пушкин дал Гончарову не только образцы литературной нормы, но и образцы духовного поведения. Исключительный повод для обращения к жизни и личности Пушкина Гончаров находит при написании статьи «Нарушение воли», в которой восстает против бесцеремонного, на его взгляд, вторжения в личную жизнь писателя путем издания его писем после смерти. По убеждению Гончарова, Тургенев, опубликовав письма Пушкина к жене, совершил бестактность.
В.И. Мельник замечает, что из поля зрения исследователей, рассматривающих пушкинскую традицию в творчестве Гончарова, выпала ранняя «очерковая новелла» под названием «Иван Савич
Поджабрин» (1842). Между тем начав разрабатывать тему «донжуанства», Гончаров опирался на художественный опыт Пушкина. Мотивы донжуанизма, любви и ревности в этом, самом «гоголевском», произведении Гончарова прямо восходят к «Каменному гостю», «Цыганам», «Бахчисарайскому фонтану». Гончаровские персонажи как бы примеряют на себя одежды пушкинских героев, которые им явно велики. Иван Савич - карикатурный Дон Жуан мелкого масштаба; отсюда пародийный тон произведения.
В «Обыкновенной истории» вся духовная эволюция Адуева сопровождается ссылками на Пушкина и цитированием его стихов. Адуев ведет свою родословную от Ленского: «Психологический рисунок Пушкина лаконичен и точен, Гончаров же как бы "вышивает" по пушкинской канве» (с. 187).
Не менее, а может быть, и более чем в «Обыкновенной истории» ощутимо влияние Пушкина в романе «Обломов», где просматривается общая схема «Евгения Онегина». Это - принцип «парности» героев (Онегин - Ленский, Татьяна - Ольга; Обломов -Штольц, Агафья Пшеницына - Ольга Ильинская), оформление романа, в центре которого любовь как поиск жизненной истины. Гончаров, «пишущий художественное капитальное аналитическое исследование об "обломовщине", в своем романе не только широко разворачивает пушкинский "конспект", но и, главное, аналитически "дробит" его, акцентируя причинно-следственные связи и выражая определенные дидактические намерения» (с. 206).
На пушкинских героинь сознательно ориентировано изображение женских характеров в «Обрыве», «причем не всегда это обусловленная опора на Пушкина, порою это и культурный диалог с ним» (с. 215).
М.Ю. Лермонтов и Н.В. Гоголь повлияли на Гончарова, когда он уже сформировался как художник. Писатель признавался: оба писателя «не были соответственно моими учителями: я уже сам созревал тогда!»1
С Лермонтовым он познакомился в 1830-х годах в университете и не сразу оценил художественные открытия своего однокурсника. После окончания университета они не встречались. Тем не
1 Гончаров И.А. Собр. соч: В 8 т. - М., 1952. - Т. 8. - С. 470.
менее многие мотивы лермонтовского творчества присутствуют в произведениях Гончарова вплоть до «Обрыва».
Именно этот роман показывает устойчивое и все более возрастающее внимание писателя к Лермонтову. «Обрыв» проникнут гораздо более тонким и драматическим психологизмом, чем прежние романы, в которых писатель изображал постепенные процессы изменения жизни: в «Обыкновенной истории» опошление провинциального идеалиста, в «Обломове» - незаметное для глаза умирание человеческой души. И только в «Обрыве» Гончаров говорит о «катастрофе». Изображение «катастрофических» состояний и привлекло внимание романиста к опыту Лермонтова, к его поэме «Демон». Лермонтовские мотивы вошли в роман Гончарова «не в разрозненном виде, а как цельный библейский мифологический сюжет, воспроизводящий отношения Демона и Тамары. Задумав многоплановый роман, проникнутый мифологией Ветхого и Нового Заветов, Гончаров почувствовал близость к творческим поискам Лермонтова, исключительно глубоко и целеустремленно вводящего современную жизнь в рамки библейской мифологии» (с. 238).
Для Гончарова безусловным литературным авторитетом, «гигантом» был Н.В. Гоголь. Находясь под многосторонним и разнообразным его влиянием (от образов, мотивов, стиля, юмора до концептуального воздействия во взглядах на человека, национальный менталитет, Россию). Начиная с «Лихой болести» и «Счастливой ошибки», Гончаров ни в одном произведении не обходится без реминисценций из Гоголя. Однако он пережил и определенную эволюцию гоголевского влияния, освобождаясь от него (особенно в изображении отрицательных явлений). Будучи глубоко религиозным человеком Гончаров жестко оценивал попытки Гоголя соединить отрицание и морализм (с. 256). В «Обыкновенной истории» он умеренно пользуется гоголевскими приемами и стилистикой; этот роман по духу пушкинский, в нем намечается отход от Гоголя.
«Фрегат "Паллада"» и «Обломов» связаны с именем Гоголя не только многочисленными внешними отсылками, но и на более глубоком уровне. «Сон Обломова» имеет множество сходных черт со «Старосветскими помещиками». Например, актуализация проблемы «природа и цивилизация», вопрос о гармонической человеческой личности, о его «живой» или «омертвелой» душе. В центре
этой этической проблемы для обоих писателей оказались понятия «покой» и «страсть».
Не удержавшись от влияния «Мертвых душ», Гончаров начал «Обломова» по-гоголевски, однако вскоре почувствовал, что это не его путь: «... смущала статика, отсутствие любовного сюжета. Пока в романе не появилась любовная линия, он буквально стоял на месте (около десяти лет)» (с. 262). Позже Гончаров писал своим знакомым: «Если кто будет интересоваться моим новым сочинением, то посоветуй не читать первой части: она написана в 1849 г. и очень вяла, слаба и не отвечает остальным.»1
В «Обрыве» Гончаров использовал отдельные гоголевские темы и мотивы, в нем эпизодически мелькают фигурки «старосветских помещиков», черты Чичикова узнаются в Аянове, встречаются «чудовища»: гоголевский Вий, злой волшебник Марк. Между тем очевидно, что все эти параллели - всего лишь частности: «. чем далее, тем более Гончаров размышлял о положительных поэтических фигурах русской жизни, и тем более он внутренно отходил от Гоголя, преклоняясь перед ним как перед великим художником с иной, чем у него самого, художнической задачей» (с. 265).
Тема «Гончаров и Достоевский» на первый взгляд кажется неперспективной: слишком бьют в глаза существенные различия в мировоззрении и поэтике. Однако оба писателя шли от Евангелия, изображая не только испытание человеческой души, но и ее преображение. По Евангельской модели: грех - покаяние - воскресение построены романы «Преступление и наказание» и «Обрыв».
Знакомство Гончарова с Л.Н. Толстым произошло 24 ноября 1855 г. В это время была опубликована «Обыкновенная история» (1847) и «Сон Обломова» (1849); Толстой же только что возвратился с Крымской войны. Его «Детство», «Отрочество» и «Севастопольские рассказы» «обещали в будущем чрезвычайно крупную литературную фигуру» (с. 278). Он был близок Гончарову как художник с большими нравственными, идеальными запросами. Из массы писателей той поры их обоих выделяло негативное отношение к жорж-сандизму2 и то, что оба видели в женщине прежде
1 Гончаров И.А. Собр. соч: В 8 т. - М., 1952. - Т. 8. - С. 306.
2 См.: Вердеревская Н.А. Л.Н. Толстой и проблема женской эмансипации // Толстовский сборник. - Тула, 1964.
всего жену и мать семейства. Их объединяла пластичность и отношение к образу. Даже в изображении «диалектики души» Гончаров и Толстой оказались близки. Обоим чужда та степень статичности характеров, которая господствует в «Мертвых душах».
Сравнивая себя с другими писателями крупного масштаба, Гончаров признает Достоевского и Тургенева, но с весьма существенными оговорками; зато Л. Толстого он ставил впереди себя. Романист ощущает художественную родственность Толстого и его «львиную мощь». Однако у писателей были и серьезные расхождения в понимании некоторых эстетических проблем, вытекающие из особенностей их талантов. Классическая, «античная» по внутренней невозмутимости, равновесию и гармоничности, эстетика Гончарова была чужда Толстому. Ему не хватало в таланте Гончарова публицистичности и открытой проповеди (с. 298). Вторая точка расхождения писателей - отношение к народу. Если Толстой акцентировал нравственный аспект, особенности народной души, которые позволяют «жить по закону добра», то для Гончарова народ -участник цивилизационного процесса, способный к преобразующему творческому труду.
Оценивая влияние самого Гончарова на дальнейший литературный процесс - русский и мировой, - В.И. Мельник замечает, что синтез - не черта стиля, а идейно-смысловая и художественная доминанта Гончарова; он - «писатель не явно выраженного стиля, не какого-то определенного направления» (с. 316). Поэтому исследователям, называющим имена литературных «наследников» Гончарова, например Д. Джойса, сложно сформулировать принципы преемственности.
Освещая проблему восприятия Гончарова в Польше, В.И. Мельник обращается к статьям Ф. Келлера («Восприятие Гончарова в Польше до 1922 г.»1) и Д. Шюманна («Некоторые этапы восприятия романа "Обломов" в Польше»2).
1 Keller F. Die Goncarov-Rezeption in Polen bis zum Jahre 1922 // I.A. Goncarov: Beiträge zu Werk und Wirkung / Hrsg. von Thiergen P. - Köln; Wien: BohlauVerlag, 1989. - S. 79-84. - (Bausteine zur Geschichte der Literature bei den Slaven; Bd 33.)
Шюманн Д. Некоторые материалы восприятия романа «Обломов» в Польше // И.А. Гончаров: Материалы международной конференции, посвященной 195-летию со дня рождения И.А. Гончарова. - Ульяновск, 2008. - С. 142-152.
К польским авторам, испытавшим влияние Гончарова, Ф. Келлер причисляет Элизу Орзечкову с романом «Ведьма», Болеслава Пруса с романом «Лялька», Генрика Сенкевича с романом «Без догмата», Адольфа Дыгасински с повестью «Пане Еджее Пизаталь-ски...». Вне сферы внимания немецкого исследователя оказалось творчество Романа Брандштеттера, который воспринял образ Об-ломова в русле христианской традиции. Р. Брандштеттеру был близок образ гуманиста-одиночки, стоящего в стороне от общего безумия. Эту тему он развил в миниатюрах «Обломов», «Цирк», прозаической тетралогии «Иисус из Назарета».
Д. Шюманн указывает на известного представителя польской авторской песни Яцека Качмарского, в репертуаре которого была песня «Обломов, Штольц и я», впрочем, ориентированная скорее на фильм Н. Михалкова «Несколько дней из жизни Обломова», чем на текст Гончарова (с. 339).
Судьба произведений Гончарова в Чехии исследована П. Древсом1. Он подчеркивает особую роль Эмануэла Вавры в знакомстве чехов с русским писателем: он перевел на чешский язык «Ивана Савича Поджабрина», «Обломова», ряд глав из «Фрегата "Паллада"», опубликовал статью о достойных внимания произведениях русской литературы, среди которых и роман «Обломов».
Принято считать, что если Гончаров и оказал влияние на литературу Японии, то прежде всего на Самэя Фтабатэя в его романе «Плывущее облако» («Укигумо», 1883). В.И. Мельник указывает на творчество Ядзаки Синсиро, публиковавшегося под псевдонимом Саганоя Омуро. В романе Саганоя «Жизнь обыкновенного человека» совмещены мотивы «Обыкновенной истории» и «Сна Об-ломова». Явно перекликается с романами Гончарова трилогия «Сансиро», «Затем», «Врата» Нацумэ Сосэки. Характеры таких героев трилогии, как Дайскэ или Сансиро, несут в себе черты созерцательности и бездейственности Ильи Обломова: «Очевидно, что японцам оказался близок русский герой» (с. 348).
К.А. Жулькова
1 Drews P. Zur Goncarov-Rezeption in der tschechischen Literatur // I.A. Gon-carov: Beiträge zu Werk und Wirkung / Hrsg. von Thiergen P. - Köln; Wien, 1989. -
S. 3-14.
