CC BY
15
них, частичных расхождениях фабулы, но в различии общего настроения, самой природы драматического конфликта, делает вывод исследовательница.
Н.Т. Пахсарьян
2013.03.021. ДУББЕЛЬС Э. О ДИНАМИКЕ СЛУХОВ У ГЕНРИХА ФОН КЛЕЙСТА.
DUBBELS E. Zur Dynamik von Gerüchten bei Heinrich von Kleist // Zeitschrift für deutsche Philologie. - Berlin, 2012. - Bd. 131, N 2. -S. 191-210.
Эльке Дуббельс (университет Бонна) анализирует «коммуникативную динамику слухов» (с. 191) в художественных произведениях (прежде всего в пьесе «Семейство Шроффенштейн») и в журналистских текстах Г. фон Клейста. По мнению исследовательницы, могущество молвы, непреодолимое воздействие слухов на сознание человека - одна из главных тем Клейста. Уже в первой его драме, «Семейство Шроффенштейн», молва наделяется сюжетооб-разующим и судьбоносным значением: здесь отцы конфликтующих семейств «становятся именно тем, что о них говорят люди, а именно - убийцами» (с. 191).
Интерес Клейста к феномену слухов обусловлен по крайней мере двумя причинами. Во-первых, Клейст использует слухи как способ усиления сюжетной динамики: молва становится у него и начальным стимулом к развитию действия, и звеном в общей цепи событий. Во-вторых, «внимание Клейста к слухам проистекало из его особой чувствительности к слабым моментам авторитарных, институционализированных способов установления истины»; иначе говоря, молва интересовала его как стихийная сила, способная подорвать официально установленные «истины» (с. 192).
С точки зрения современной теории коммуникации, молва представляет собой «процессуальную и мультиавторитативную форму передачи непроверенной информации» (с. 192). Источник молвы всегда неизвестен либо сомнителен; во всяком случае, содержание молвы никогда не бывает «заверено институционально», и потому участники коммуникативного процесса не в состоянии установить степень истинности молвы. «Слухи не подчиняются простому принципу "да или нет": истина и ложь, исторический факт и вымысел переплетены в них самым тесным образом»
(с. 192). В отличие от большинства форм коммуникации слух не имеет субъекта, который им управляет: процесс коммуникации в молве становится самодостаточным, автономным; можно сказать, что коммуникация как таковая и есть «субъект» слуха. Кроме того, слух не имеет окончательной единичной формы: он существует как сумма многообразных смысловых вариаций.
Стихия молвы пронизывает все творчество Клейста, связывая столь различные жанры, как драма, рассказ, анекдот, журнальная заметка. В трагедии «Семейство Шроффенштейн» (1803) молва использована как «модель деиерархизированной, неконтролируемой общественной коммуникации» (с. 194). Слухи здесь принадлежат к сфере «речи народа» - имперсональной, стихийной, лишенной определенной цели. Однако именно молва составляет главную движущую силу трагедии, коллизия которой рождается из столкновения двух разнонаправленных слухов: «В доме Россиц говорят, что граф Руперт фон Шроффенштейн [глава дома Вар-ванд. - Реф.] - убийца; в доме Варванд то же самое утверждают о графе Сильвестре фон Шроффенштейне [главе дома Россиц. -Реф.]» (с. 194).
Слухи, таким образом, создают симметричную систему подозрений, в которую, как в клетку, оказываются заключены герои, будучи не в состоянии из нее выбраться. При этом анонимная природа слухов постоянно артикулируется Клейстом в речи героев посредством безличных формул «говорят», «все говорят», «так говорят в народе» и т.п. Прямая коммуникация между главами враждующих кланов отсутствует, и когда «просвещенный» Сильвестр пытается наладить контакт, послав к Руперту посредника (Иеронима), молва опережает его: к моменту прибытия посредника в дом Руперта там уже распространяется слух, что Иероним - злодей и убийца.
В молве проявляется сила толпы - та «ро1епйа шиШшШшз», в которой Спиноза видел основу и предел любой государственной власти. В трагедии Клейста эта сила предстает как бессознательная, не ведающая ни своих возможностей, ни своих границ, ни своих целей, но также и не подчиняющаяся никакому контролю: властители обоих домов, пытаясь управлять этой силой, лишь убеждаются в полном собственном бессилии.
Слух может порождаться не только недостатком информации, но и его избытком. Трагедия Клейста иллюстрирует второй случай: слухи возникают из множества анонимных голосов, приглушенно звучащих на рыночной площади, из избыточного «информационного шума» (с. 196). Неконтролируемый, спонтанный характер распространения слухов Клейст передает метафорой огня: слухи так же трудно остановить, как огонь пожара, перебрасывающийся с крыши на крышу.
Комплекс проблем, связанных с феноменом слухов, продолжает занимать Клейста и в 1810-1811 гг., когда он становится издателем газеты «Берлинские вечерние листки» («Berliner Abendblätter»). Пожар из метафоры переходит здесь в разряд реальных событий, составляющих тему газетных публикаций: первые номера газеты пестрят сообщениями о загадочных поджогах, совершавшихся некой «бандой убийц-поджигателей» в разных районах Берлина.
Клейст заверяет своих читателей, что в его публикациях вся сомнительная информация проверена на основе полицейских сводок. Он в самом деле имел связи с президентом берлинской полиции Юстусом Грунером, которые предоставил ему ограниченный доступ к полицейским рапортам. Э. Дуббельс, однако, показывает, что Клейст не только не освободил свою газету от сомнительных слухов, но и вообще не стремился это осуществить. Устранить из газеты недостоверные слухи было невозможно хотя бы уже потому, что сами полицейские рапорты нередко основывались на слухах. Кроме того, верность истине была для Клейста не так важна, как успех газеты. Он стремился не успокоить обывателя, но, напротив, вызвать у него тревогу и напряженный интерес к событиям: именно поэтому в своих сообщениях он прибегает к чисто литературным приемам драматизации, а порой и к изложению откровенно фиктивных сплетен. Характерно, что постоянно используемое им выражение «убийца-поджигатель» («Mordbrenner») содержит несомненную литературную аллюзию: «Mordbrennereien» - так названы в трагедии Шиллера «Разбойники» деяния ее главного героя, Карла Моора, который готов поджечь целый город, чтобы спасти от казни своего друга Роллера.
В те дни, когда полицейские сводки отсутствовали, Клейст публиковал слухи, не основанные ни на каком серьезном источни-
ке: например, о том, что якобы пойманного преступника будут показывать в публичном месте за деньги, которые пойдут в пользу пострадавших от пожара (заметка с примечательным своей откровенностью заглавием «Слухи») (с. 201). В таких случаях Клейст действовал как журналист, понимающий, «что удовлетворение интереса, который он вызвал у читателя, не терпит промедления» (с. 203).
В таком контексте 11 октября 1810 г. в «Берлинских вечерних листках» появляется новелла Клейста «Нищенка из Локарно», соединяющая мотив поджога с темой молвы: маркиз, хозяин некоего замка, испуганный слухами о поселившемся в нем привидении, поджигает свое владение и сам погибает в огне.
Если в «Семействе Шроффенштейн» слух рождается из избытка информации - из множества народных голосов, перекрещивающихся и сливающихся в шум, то в «Нищенке из Локарно» ситуация обратная: слух возникает из недостатка информации. Его порождает всего лишь слабый шорох, который по ночам слышится из угла комнаты, где однажды умерла нищенка, нашедшая в стенах замка последний приют. Однако этот слух растет и ширится, доводит маркиза до безумия и приводит в итоге к роковому пожару. «Нищенка из Локарно» - не просто рассказ о слухе, но рассказ-слух, в котором все призрачно и недостоверно; он вполне органично выглядит в ряду слухов, публикуемых Клейстом в газете (Э. Дуббельс отмечает переклички между газетными заметками и рассказом: поджигатели собираются поджечь Берлин «с восьми углов» - маркиз поджигает замок «со всех четырех углов» и т.п.), образуя кульминационную вершину всего ряда.
Культивируя слухи, преследовал ли Клейст иную цель, нежели удовлетворение страсти публики к сенсациям? Э. Дуббельс полагает, что Клейст стремился «посредством слухов участвовать в политике» (с. 208). Косвенным подтверждением этого тезиса, по ее мнению, может служить поэтический (и в то же время политический) текст - ода Клейста на возвращение императора Фридриха Вильгельма III в Берлин, опубликованная в той же газете 5 октября 1810 г. В ней поэт в довольно туманных выражениях призывает императора возобновить войну с Францией, «борьбу за священное право» - и пусть «хижины станут добычей огня! Ты защитишь их
[жителей Берлина?] своей грудью - а пепел мы посвятим Лете» (с. 206).
Э. Дуббельс считает, что ода Клейста не просто призывает к войне, но и дает план ее конкретной тактики - той «тактики выжженной земли, которую в 1812 г. жители Москвы применят против Наполеона» (с. 207). Ода, таким образом, придает всем публикациям о берлинских пожарах новое, политическое измерение.
В эпоху жесткой цензуры, нехватки официальной политической информации Клейст обращается к слухам как особому типу «неформальной коммуникации» (с. 207). «Язык слухов» царит в «Берлинских вечерних листках», пронизывая все ее публикации, в том числе и литературно-художественные тексты. В связи с этим приобретает особый смысл высказанное Клейстом намерение предоставить своей газетой «развлечение (Unterhaltung) для всех сословий народа»: именно молва, сознательно выдвигаемая Клейстом в качестве информационной основы газеты, была в его эпоху единственно возможной формой всенародной коммуникации, в самом деле объединяющей «все сословия».
А.Е. Махов
ЛИТЕРАТУРА XIX в.
Русская литература
2013.03.022. ТАБОРИССКАЯ Е.М., ШАРАФАДИНА К.И. ТВОРЧЕСТВО ПУШКИНА: ДВА ВЗГЛЯДА НА ПРОСТРАНСТВО СМЫСЛА. - СПб.: СПГУТД, 2011. - 503 с.
В монографии объединены исследования двух пушкинистов -Е.М. Таборисской (доктор филологических наук, профессор кафедры книгоиздания и книготорговли Северо-Западного института печати) и К. И. Шарафадиной (доктор филологических наук, доцент кафедры книгоиздания и книготорговли Северо-Западного института печати). Шесть разделов книги («Лирика», «Драматургия», «Евгений Онегин», «Петербургский интерьер», «Отроки и младенцы», «Пушкиниана») связаны мыслью о неисчерпаемости художественного мира Пушкина. Авторы доказывают, что «даже периферийные явления и, казалось бы, очень частые темы в хрестоматийных произведениях (в "Евгении Онегине", "Борисе Годунове" и лирике)
