CC BY
32
2013.03.008. ИСПАНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА РОМАНТИЧЕСКОГО И ПОСТРОМАНТИЧЕСКОГО ПЕРИОДА. (Сводный реферат).
1. ДЖИНДЖЕР Э. Либерализм и романтизм: Реконструкция исторического субъекта.
GINGER A. Liberalismo y romanticismo: La reconstrucción del sujeto histórico. - Madrid: Biblioteca nueva, 2012. - 347 p.
2. ЛОЛЕСС Дж. Метонимии современности: Образы времени в испанском рассказе XIX в.
LAWLESS G. Modernity's metonyms: Figuring time in nineteenth-century Spanish stories. - Lewisburg: Bucknell univ. press, 2011. -267 p.
Книги двух британских исследователей, Эндрю Джинджера и Джералдин Лолесс, посвящены испанской литературе романтического и постромантического периодов. Поставив перед собой задачу вписать испанскую литературу той эпохи в контекст эстетических поисков европейских писателей XIX в., исследователи предлагают по-новому осмыслить признанные литературные фигуры (например, Хосе де Эспронседа и Леопольдо Алас (Кларин)) и вводят в широкий научный обиход менее известные имена (Анто-нио Рос де Олано, Мигель де лос Сантос Альварес).
Эндрю Джинджер - заведующий кафедрой иберийских и латиноамериканских исследований Бристольского университета (Великобритания), автор трех монографий о культуре Испании XIX в., один из организаторов международного сетевого исследовательского объединения Hispanistas XIX. Продолжая тему, начатую в предыдущей монографии1, он вновь обращается к эпохе 1830-1840-х годов, когда в сложной культурно-исторической ситуации предпринимается первая в испанской истории попытка построить либеральное государство. Окончательное обрушение старого порядка не означало прекращения гражданской войны; преследования и эмиграция по политическим мотивам были достоянием еще совсем недавнего прошлого, так что ни одна общественная сила не была вполне легитимной. Настоятельная необходимость в гарантиях, в
1 Ginger A. Political revolution and literary experiment in the Spanish romantic period, (1830-1850). - Lewiston: Edwin Mellen press, 1999. - 406 p.
поиске новых способов объединения и общественного компромисса ставит ту интеллектуальную задачу, которую Э. Джинджер называет «реконструкцией исторического субъекта». Что представляет собой новый субъект нового общества, основанного на либеральных принципах? как в этих условиях соотнести права и волю индивидуального и коллективного субъектов? На эти вопросы невозможно ответить, продолжая по традиции использовать унаследованный исторический «багаж»: символические формы, дискурсивные практики, термины, жанры, понятия должны быть критически переосмыслены, подчинены новым задачам.
По мнению Э. Джинджера, эти задачи, стоявшие перед испанской интеллектуальной элитой, были хорошо знакомы европейской либеральной мысли той эпохи: гарантия гражданских свобод, построение национального государства и, как сверхзадача, создание такой культуры, которая соединяла бы недавно завоеванные свободы и национальные ценности. Поскольку достичь этих целей можно было только путем компромисса, рефлексия о свободе приобретает последовательный исторический характер: испанские либералы и романтики размышляют о свободе в конкретных исторических условиях, при данной социальной структуре, очерчивающей границы этой свободы.
Например, Э. Джинджер останавливается на «Песнях» Хосе де Эспронседы. В них часто видят некий гимн абсолютной свободе, вложенный в уста фигур-«маргиналов», ставших романтическими клише (пират, палач, нищий, узник). Однако в контексте политической деятельности, которую вел Эспронседа - активный сторонник либеральных преобразований - они представляют собой не гимн, а предостережение. Абсолютная свобода асоциальна, появление носителей этой идеи - симптом глубокого общественного неблагополучия, потенциальная угроза созидательному социальному компромиссу.
При решении проблемы «реконструкции исторического субъекта» особенную роль, как полагает Э. Джинджер, играет понятие «болезнь века» (mal del siglo). Это выражение определенного состояния духа европейского человека, «постоянное беспокойство,
изменчивость, колебание, которое составляет характерную особенность нашего века»1 (с. 44). Приобщение к ценностям нового века глубоко проблематично, жизнь в мире, в котором все меньше безусловных гарантий и непререкаемых авторитетов, одновременно множат и потенциальные возможности, и угрозы для индивидуального и коллективного субъектов. Э. Джинджер отмечает, что рефлексия представителей испанской интеллектуальной элиты была смелой и разнообразной: острое осознание недостаточной современности испанского общества сопровождалось обсуждением опасностей, которые несет собой достижение современного состояния.
В поисках решения поставленной задачи Э. Джинджер обращается к историческим трудам Франсиско Мартинеса де ла Росы и Агустина Аргуэльеса, очеркам Мариано Хосе де Ларры, Рамона Месонеро Романоса, Серафина Эстебаньеса Кальдерона, историко-литературным сочинениям Агустина Дурана, рецензиям Эухенио де Очоа и Энрике Хиля-и-Карраско, поэзии Хосе де Эспронседы, романсам герцога Риваса и его знаменитой драме «Дон Альваро, или Сила судьбы», драме Эухенио Артценбуша «Теруэльские любовники», пьесам Хосе Соррильи и Вентуры де ла Вега на «дон-жуановский сюжет», известному «антиколониальному» роману Гертрудис Гомес де Авельянеда «Саб» и роману-фельетону Вен-сеслао Айгуалса де Иско.
При анализе текстов Мариано Хосе де Ларры и Рамона Ме-сонеро Романоса Э. Джинджер обращает внимание на то, насколько стратегии нравоописательной литературы (в Испании вариант этого жанра получил название «костумбризм») соотносятся с глобальной культурной задачей «реконструкции исторического субъекта». Костумбристский повествователь-наблюдатель наделен особенной, обостренной чувствительностью, позволяющей ему воспринимать многообразную хаотичную жизнь столицы (хотя, конечно, опыт такого переживания в Мадриде по интенсивности не мог сравниться с Парижем тех лет). Он фиксирует нечто особенно
1 Цитата принадлежит Ф. Мартинесу де ла Росу - влиятельному либеральному политику, историку-последователю Гизо, автору многотомного сочинения «Дух века».
ценное - «поверхностный», не успевший устояться опыт отдельного, частного человека, ощущающего, как современная жизнь стремительно ускоряет темп и одновременно утрачивает упорядочивающее начало.
Предисловие известного филолога Агустина Дурана к сборнику рыцарских и исторических романсов (1832) часто воспринимается как выражение «консервативного» романтизма, как призыв создавать новую литературу, обращаясь к «незамутненным истокам» исконно испанской традиции. Однако Э. Джинджер указывает на то, что концепция Дурана далека от эссенциалистского представления о национальном. Составитель сборника романсов акцентирует гетерогенность национальной традиции, представляет ее как результат продуктивного усвоения многообразных влияний (готского, христианского, арабского, итальянского и других); подчеркивает, какое значение имеет окончательное падение абсолютистского режима, и выражает надежду, что в условиях более свободного общества национальная традиция получит достойное продолжение.
Аналогичным образом Э. Джинджер предостерегает от того, чтобы видеть в «Андалузских сценах» Эстебаньеса Кальдерона (1847) излишне прямолинейную и нерефлективную реконструкцию «национального духа» литературными средствами. В авторском предисловии «Сцены» охарактеризованы как квинтэссенция «ис-панскости», незамутненной никакой «иноземной ересью». Поскольку к середине XIX в. идея наиболее адекватного воплощения национального гения в языке имела в Испании широкое распространение, имитация региональных языковых особенностей приобретает особенное значение. Однако Э. Джинджер демонстрирует, что такая реконструкция «национального гения» в равной мере претендует на достоверность и подвергается ироническому остра-нению. Текст настолько перегружен диалектизмами, что создает впечатление избыточности, намеренности, игры с читателем.
Две знаменитые пьесы испанского романтического театра -«Дон Альваро, или Сила судьбы» герцога Риваса и «Трубадур» Гарсии Гутьерреса (благодаря операм Верди обе получили известность и за пределами Испании) - Э. Джинджер помещает в разделе под общим названием «Исторический опыт как неопределенность». Каждый из персонажей «Трубадура» пережил в прошлом глубокую травму, которую не может преодолеть и о которой не может прав-
диво рассказать. Это приводит к взаимной ненависти, заблуждению относительно истинных виновников происшествия и повторению трагического сценария. Двигатель сюжета, исполненного бурных страстей, - «неослабевающее напряжение между традиционными ценностями и более независимым мировоззрением, установившейся иерархией и жертвами социальных предрассудков: представителями этнического меньшинства, нарождающимся третьим сословием, женщинами» (с. 92). Неспособность договориться, создать последовательную и приемлемую для всех версию прошедших событий - проблема, необыкновенно актуальная для современников Гарсии Гутьерреса, несмотря на средневековые декорации драмы.
В драме герцога Риваса «Дон Альваро» проблема «исторической неопределенности» связана с фигурой главного персонажа: с одной стороны, бунтаря, а с другой - конформиста. Герой готов принять существующий порядок, но в данных - смоделированных в пьесе - исторических обстоятельствах его претензии все время оказываются неправомерными, ему навязывают различные социальные роли, не давая утвердиться ни в одной из них. Э. Джинджер рассматривает, в какой мере драматургия Гюго служила для испанских авторов объектом подражания / отталкивания, и отмечает, что в отличие от Эрнани, дону Альваро отказано даже в последнем, посмертном моменте торжества.
Исторический субъект предстает как фрагментированный, множественный - так Э. Джинджер предлагает читать «Исторические романсы», другое знаменитое произведение герцога Риваса (1841). Ривас не имитирует старинный жанр, а пользуется им как общепризнанной «матрицей» культурной памяти в соответствии с «неопределенным», «колеблющимся» духом века. Последовательность романсов хронологически соотносится с «большим наррати-вом», созданным либеральной историографией как попытка дать устойчивый и определенный «образ прошлого», однако каждый романс по отдельности - это частная перспектива, ограниченная субъективным опытом, переживаниями, точкой зрения того или иного персонажа.
В последней главе книги Э. Джинджер рассматривает ряд произведений, открыто экспериментирующих с литературным письмом. Для малой прозы Антонио Роса де Олано («Подкидыши», 1841; «Ревность», 1841; «Маскарадная ночь», 1841) характерно от-
сутствие определенной повествовательной структуры, она имитирует серию моментальных переживаний, разрозненных фрагментов внутреннего опыта. Поэт Ильдефонсо Овехас был первым, кто предпринял серьезную попытку проанализировать литературные эксперименты Роса де Олано, настаивая на необходимости заменить последовательно-дискурсивную «логику изложения» «логикой восприятия и ощущения», поскольку, по мнению Овехаса, «ощущение - это единственное абсолютное средоточие всей жизни, тайна, непостижимое единство во множестве» (с. 321). Этот же принцип Овехас реализует в собственном поэтическом творчестве.
Романы Мигеля де лос Сантоса Альвареса («Защита портного», 1840; «Страдания сердца», 1841; «Агония двора», 1841) целенаправленно подрывают читательские ожидания. Автор неоднократно называет своих персонажей и сюжет неинтересными, глупыми, пустыми, принципиально настаивает на отсутствии серьезной основополагающей идеи. Но, как отмечает Э. Джинждер, некая сверхзадача у автора все же есть. Пародируя бытующие стереотипы мышления и поведения, Сантос Альварес демонстрирует, что убеждение, будто человек способен разумно и целесообразно употребить отпущенное ему земное время - иллюзия. Разрушив эту иллюзию, автор оказывается один на один с собственным литературным письмом, которое он открыто называет «плохим», но тем не менее продолжает практиковать как единственный способ провести время.
Обращаясь к неоконченному произведению Эспронседы «Мир-дьявол», Э. Джинджер отмечает характерное для поэмы «социальное разноречие», от философских размышлений до воровского жаргона. По мнению исследователя, Эспронседа предпринимает попытку пересказать основополагающее библейское предание о сотворении человека, но с сугубо секулярных позиций: человеческая история, в путешествие по которой отправляется новый Адам, лишена заданной телеологической схемы и трансцендентного начала.
Если Эндрю Джинджер предлагает панорамный взгляд на испанскую культуру 1830-1840-х годов, то его коллега Дж. Лолесс сосредоточивает внимание на двух фигурах - Антонио Росе де Олано (1808-1886) и Леопольдо Аласе (Кларине) (1852-1901). Первый имеет репутацию предшественника Р.М. де Валье-
Инклана, второй известен как внимательный читатель Жан-Поля, Бодлера, Флобера, Карлайла, но свою задачу Дж. Лолесс видит в том, чтобы исследовать прозу Роса де Олано и Л. Аласа как вполне самостоятельную и оригинальную попытку литературными средствами освоить драматический опыт XIX в. «Оптика», через которую она рассматривает этот опыт, - метонимия, понимаемая шире, чем литературный троп как таковой. Опираясь на авторитет Дэвида Лоджа1, исследовательница использует метонимию как определенную «стратегию чтения», которая позволяет идентифицировать ряд постоянных тем и мотивов и проследить возникающие по смежности ассоциации.
Метонимия железной дороги связана с новым, присущим исключительно XIX в. психологическим и культурным феноменом: субъективное восприятие времени и пространства радикально меняется. Пространство одновременно увеличивается за счет того, что отдаленные территории становятся более доступными, и «сжимается», поскольку перемещение занимает все меньше времени. Время переживается не как целесообразное поступательное движение, а как форсированный переход от прошлого к будущему, при том что настоящее дробится на множество симультанных моментов, все менее связанных друг с другом «фрагментов опыта». Иллюзорность приближения к желаемому будущему и невозможность создать последовательную реконструкцию прошлого, с которым произошел радикальный разрыв, соотносятся с мотивом железной дороги, который Лолесс выделяет в рассказе Аласа «Донья Берта» (1891) и в «псевдо-автобиографическом повествовании» Роса де Олано «Обратные путешествия, написанные призраком» (1873).
Во второй главе книги в качестве организующей метонимии выступает еда. Это очень распространенный мотив, который требует уточнения: выбирая из потенциального множества ассоциаций, исследовательница отталкивается от эссе Людвига Фейербаха «Тайна жертвы, или Человек есть то, что он ест» (1862). Рассматривая еду в системе религиозных практик, Фейербах предлагает
1 Lodge D. The modes of modern writing: Metaphor, metonymy and the typology of literature. - L.: Edward Arnold, 1977. - 279 p.
сугубо исторический подход и заменяет теологию антропологией. Еда лишается сакрального символического смысла - приобщения к некой трансцендентной истине, и акцент переносится на те исторические условия и социальные конвенции, которые всегда опосредуют человеческое знание, неизбежно делая его изменчивым и неполным. Для того чтобы исследовать, как метонимия еды отсылает к ситуации эпистемологической неуверенности, Дж. Лолесс обращается к рассказам Аласа «Куэрво, или Ворон» и «Сурита», а также к рассказу Роса де Олано «Мастер Корнелио Тацито. Происхождение фамилии Паломинос де лос Пан-Корво».
Последний рассказ принадлежит циклу «Странных рассказов» (cuentos estrambóticos) Роса де Олано и характеризуется про-вокативной повествовательной манерой: нелинейностью сюжета, умолчаниями, словесной игрой, постоянным использованием гротеска и нарушением достоверности. Портной Корнелио (исп. tácito - «молчаливый», в данном случае - «бессловесный», «безответный») убивает своего любимого ворона («Корво» отсылает к исп. cuervo - «ворон») по кличке «Пан» (исп. хлеб), повинуясь деспотическим прихотям беременной жены, которая хочет съесть птицу. Фигура Корнелия Тацита, беспристрастного политического историка, библейские образы хлеба, жертвы подвергаются инверсии и пародированию. Дж. Лолесс приходит к выводу, что «религиозная символика и политические аллюзии, вплетенные в такой ненадежный текст, подрывают доверие к авторитету религиозного и политического дискурса как такового и ставят под вопрос устойчивые общепринятые нарративы» (с. 106).
Третья метонимия в книге Дж. Лолесс - самоубийство. Так же как и в предыдущем случае, исследовательница выделяет специфические репрезентации и ассоциации, которые этот феномен, характерный для всех эпох, порождает именно в XIX в. Опираясь на аналогичные исследования других европейских литератур1, Дж. Лолесс воспроизводит характерный для XIX в. ход мысли, свя-
1 Schneidman N. Dostoevsky and suicide. - Oakville: Mosaic press, 1984. -124 p.; Gates B. Victorian suicide: Mad crimes and sad stories. - New Jersey: Princeton univ. press, 1988. - 190 p.; Minois G. Histoire du suicide. La société occidentale face à la mort volontaire. - P.: Fayard, 1995. - 421 p.
зывающий рост числа самоубийств с прогрессом европейской цивилизации. Цивилизация берет на себя заботу о политической свободе и материальном благосостоянии человека, отказывая ему в ответах на «последние вопросы бытия», и самоубийство становится символическим актом, выражением крайнего скепсиса, скуки, отчаяния современного человека. «Маскарадная ночь» Роса де Олано воплощает трагическое переживание «болезни века» индивидуальным субъектом, а Л. Алас в «Будущем рассказе» создает антиутопическую картину добровольного самоубийства всего человечества -так реализуются две взаимодополняющие версии одного и того же мотива.
Н.К. Новикова
ПОЭТИКА И СТИЛИСТИКА ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
2013.03.009. НЕЧАЕНКО ДА. ФОЛЬКЛОРНЫЕ, МИФОЛОГИЧЕСКИЕ И БИБЛЕЙСКИЕ АРХЕТИПЫ В ЛИТЕРАТУРНЫХ СНОВИДЕНИЯХ XIX - НАЧАЛА XX в. - М.: Университетская книга, 2012. - 728 с.
Автор монографии, кандидат филол. наук Д.А. Нечаенко1, исследует научные взгляды последних 20 лет на историю и поэтику литературных сновидений, выделяя в качестве наиболее важных следующие вопросы: насколько глубоко проникают в почву культуры сюжеты и образы нашего коллективного бессознательного, обнажая, по меткой метафоре Георгия Иванова, «глухие корни сна»? В чем состоит художественный и мистический смысл того или иного литературного сновидения? Какова степень участия в его создании собственно фантазии писателя и освященных культурной традицией архетипов? Имеются ли веские основания к тому, чтобы ввести в литературоведческий лексикон такие знаменательные термины, как «поэтика...» и «история литературного сна»?
1 См.: Нечаенко Д.А. «Сон, заветных исполненный знаков»: Таинства сновидений в мифологии, мировых религиях и художественной литературе. - М.: Юридическая литература, 1991. - 304 с.
