CC BY
16
герой. Однако Вертер, как и другие руссоистские персонажи, может испытывать удовольствие в момент полного самозабвения, погруженности в созерцание природы. В то же время мирное и спокойное настроение героя не имеет в данном случае ничего общего с идеей удовольствия как состояния покоя у греческого философа, так же как со спокойствием Лотты. В «Никомаховой этике» удовольствие походит на покой, поскольку это завершенное, полное состояние, весь космос Аристотеля управляется гармонией и порядком, а все существа естественно стремятся к добру. В случае Лотты речь идет о внешнем спокойствии души, которая еще не знала разрушающего действия страсти и не искала удовольствия. А в том космосе, в котором живет Вертер, удовольствие - это форма самозабвения, его репрезентация требует аффектации.
Вкус к разнообразию удовольствий, который развивал XVIII в., точно совпадает с аристотелевским утверждением в «Никомаховой этике»: людям нравятся перемены, поскольку природа человека несовершенна. Но век Просвещения, заключает М. Джанико, острее осознает это несовершенство и пытается довести его до крайнего предела, поскольку, как удачно выразился Р. Мози, для живущих в XVIII в. «существование - это не полнота, а маета» (pas une plénitude, mais une inquétude). Удовольствие, как его понимал Аристотель в такой перспективе, - недостижимая вещь, хотя и остается пусть несбыточной, но все же мечтой.
Н.Т. Пахсарьян
ЛИТЕРАТУРА XIX в.
Русская литература
2012.04.021. РАМАЗАНОВА ГГ. «МОСКОВСКИЙ
НАБЛЮДАТЕЛЬ»: ЭСТЕТИЧЕСКАЯ ПОЗИЦИЯ И ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПУБЛИКАЦИИ. - Уфа: Башкирский гос. ун-т, 2011. - 184 с.
Кандидат филологических наук Г.Г. Рамазанова (доц. БГУ) рассматривает периодическое издание второй половины 30-х годов ХК в. «Московский наблюдатель» (1835-1839), в истории которого традиционно выделяют два периода: первый (1835-1838) определяется именами официального редактора В.П. Андросова (1803-
1841) и ведущего критика С.П. Шевырёва (1806-1864); второй период (1838-1839) связан с именем В.Г. Белинского (как неофициального редактора). Этот второй период считается временем «взлета», а первый рассматривается как неудачный. Между тем дебютные выпуски журнала были наполнены первоклассным литературным материалом, отличались продуманностью концепции, имели большой успех у читателя. Автор монографии констатирует недостаточную изученность первого периода существования журнала и предлагает рассматривать историю «Московского наблюдателя» в целом, а не только то время, когда журнал редактировался Белинским.
Анализ выпусков «Московского наблюдателя», относящихся к разным годам, убеждает в том, что принципиальных расхождений в идеологии журнала двух названных периодов не существует. Их резкое противопоставление представляется Г.Г. Рамазановой необоснованным. Истоки противопоставления восходят к резко критическим суждениям Белинского об этом издании, к его борьбе с С.П. Шевырёвым. В итоге Белинский создал не самую лучшую репутацию изданию, подорвав к нему доверие современников, что на десятилетия предопределило предвзятое отношение к журналу.
С точки зрения Г.Г. Рамазановой, «Московский наблюдатель» был идейно и художественно полноценным периодическим изданием, имевшим собственное направление с первых лет существования. Его редакторы В.П. Андросов и С.П. Шевырёв отстаивали принципиальные позиции в полемике с другими периодическими изданиями, а В. Г. Белинский на своем этапе лишь развил идейные и духовные основы издания.
Изначально журнал был задуман в противовес «торговому направлению». Серьезную угрозу С.П. Шевырёв видел в том, что книжный рынок наводняется низкопробной, «грязной» (по его определению) литературной продукцией. Еще большую обеспокоенность вызывало то, что бездуховные, пошлые произведения О.И. Сенковского, Ф.В. Булгарина и т.п. пользовались огромным успехом у российского обывателя. Критик сетовал, что интеллигенция, зараженная меркантильным духом «торгового направления», морально деградирует. Спасение он видел в распространении действительно высоконравственной литературы, которую должна настойчиво рекомендовать читателю серьезная, взыскательная критика.
Эти взгляды нашли отражение в редакционной политике журнала, который стремился воспитывать читателя в духе глубокого уважения к православию. С.П. Шевырёв был абсолютно убежден, что только искренне верующий человек в силах противостоять давлению безнравственной литературы. В журнале публиковались и тщательно отобранная «поэзия мысли», и духовные очерки, и статьи, призывающие к милосердию, благотворительности. Особенно плодотворным было сотрудничество с журналом В.И. Даля, Ф.И. Глинки, В.Ф. Одоевского. Стремясь воспитывать истинных патриотов, журнал публиковал материалы, которые должны были возбудить в читателе интерес к отечественной культуре, к истории Москвы. Авторы этих публикаций - З.А. Волконская, В.А. Андросов, М.Н. Макаров, Н.Ф. Павлов, А.С. Хомяков и др.
В журнале под редакцией С.П. Шевырёва отчетливо складывалась славянофильская ориентация, подготовившая создание «Москвитянина» (1841-1856).
Г.Г. Рамазанова опровергает устойчивый стереотип, согласно которому «Московский наблюдатель» был якобы «светским» журналом, апеллировавшим в основном к аристократической публике. В действительности П. С. Шевырёв органично сочетал пристрастие ко всему благородному, изящному, аристократическому с искренней любовью к простому народу. Анализ публикаций свидетельствует о том, что журнал обращался к широкому кругу читателей.
Эстетическая позиция издания была вполне определенной: С.П. Шевырёв последовательно отстаивал идеи «русского» романтизма и не принимал трагического, дисгармоничного мироощущения, присущего западноевропейскому романтизму. «Московский наблюдатель» выражал идеи самобытной религиозной философии -русского любомудрия. Произведения литературы оценивались с позиций православия. Эстетические взгляды Шевырёва, нашедшие отражение в библиографических обзорах, рецензиях, статьях, были оригинальны, иногда парадоксальны, вызывая полемические отклики в других периодических изданиях. Редактор боролся за то, чтобы публикации поэтических и прозаических текстов отвечали критериям высокой духовной культуры, что требовало особенно тщательного отбора. Возможно, изданию не всегда удавалось следовать этой генеральной линии и печатать исключительно совер-
шенные произведения, но его стремление к этому не вызывает сомнений, подчеркивает Г.Г. Рамазанова.
В. Г. Белинский возглавил журнал в тот период своей духовной биографии, когда идея «примирения с действительностью» стала для него основополагающей, во многом скорректировав и его оценку художественных явлений современности, и его личное поведение. Направление журнала нашло наиболее полное отражение в библиографических обзорах критика. Он отбирал литературный материал очень строго, в соответствии со своими личными пристрастиями, так что из номера в номер в журнале печатались преимущественно стихотворения одних и тех же поэтов - В.И. Красо-ва, К.С. Аксакова, А.В. Кольцова. Из журнала были решительно изгнаны беллетристика, путевые очерки, «светские повести» (из русских повестей были опубликованы только повести Л.В. Кудрявцева).
В мировоззрении В.Г. Белинского в этот период философские взгляды тесно переплетались с религиозными. Подобно Ше-вырёву он искренне и даже восторженно принимал все связанное с христианской верой, с идеей предопределенности эволюции отдельного человека, а также и социума в целом. Критик был абсолютно убежден, что человеку нужно не противиться Благой Воле, а пытаться увидеть во всем проявление высшей целесообразности и разума. В.Г. Белинский разделял многие взгляды С.П. Шевырёва на особенности национального самосознания. В этот период он относился к французской культуре в целом и к литературе в частности резко недоброжелательно. Совершенно иначе он оценивал немецкую литературу и философию, будучи убежден, что менталитеты русских и немцев очень близки благодаря глубокой духовности этих народов.
В период «примирения с действительностью» В.Г. Белинский (подобно С.П. Шевырёву) в принципе не принимал романтизма, истоки которого видел во французской культуре и в атеизме. Изображение аффектированных «нечеловеческих» страстей в произведениях эпигонов романтизма вызывало самый резкий отпор критика. В это время он не пишет больших аналитических статей по проблемам эстетики и поэтики. Однако в своих рецензиях он сформулировал многие теоретические положения, которые впоследствии вошли в научный обиход.
Редактируя «Московский наблюдатель», В.Г. Белинский всеми средствами пропагандировал Пушкина, убеждая читателей в том, что творческое наследие поэта - огромный и уникальный вклад в сокровищницу национальной культуры. Еще большее восхищение вызывало у него творчество Гоголя, которое он воспринимал тогда целиком, без изъятия.
Значительное место в журнале первого периода занимала полемика, в ходе которой особенно отчетливо выявлялась идеологическая концепция издания. Началом полемики можно считать статью В.Г. Белинского «О критике и литературных мнениях "Московского наблюдателя"» (1836), которая сыграла роковую роль в репутации журнала. В соответствии с идейной концепцией издания, главным оппонентом «наблюдателей» стала «Библиотека для чтения» (1834-1865, С.-Петербург) - пропагандист «торгового направления» в литературе. Достаточно сказать, что с 1835 по 1837 г. публикации «Библиотеки...» критиковались «Московским наблюдателем» 14 раз (!). Поводы для полемических баталий были разными, но побудительная причина всегда была одна - принципиальные идейные разногласия. Белинский в период редактирования «Московского наблюдателя» не хотел вступать ни в какие полемические баталии. Даже когда его провоцировали на полемику резкими, недоброжелательными рецензиями, он отвечал статьями, в которых проявлял толерантность, стараясь не обнаружить «личные» симпатии и антипатии.
Итак, по убеждению Г. Г. Рамазановой, между двумя редакторами «Московского наблюдателя» не было противостояния в решении главных социальных и духовно-нравственных проблем. На протяжении всей своей недолгой истории журнал всемерно ратовал за нравственное, духовное воспитание, вел непримиримую борьбу с «торговым направлением» в литературе и журналистике. Как это ни покажется парадоксальным, взгляды Белинского в это время совпадали с взглядами С.П. Шевырёва почти по всем принципиальным вопросам - религии, православного воспитания, уважения к царской семье, историческому прошлому России, к Петровским реформам, к революционным настроениям на Западе. Это же можно сказать об эстетических вопросах, среди которых главным было отношение к творческому наследию Пушкина.
Совпадения в частных суждениях и в глобальных вопросах позволяют сделать вывод о том, что В.Г. Белинский по сути продолжил те идеологические и эстетические тенденции, которые проявились в «Московском наблюдателе» в период его редактирования С.П. Шевырёвым, и даже сделал их более отчетливыми, последовательными.
Т.М. Миллионщикова
2012.04.022. ЛЕРМОНТОВСКИЕ ЧТЕНИЯ - 2010: Сб. статей / Ред. совет: Серейчик С.С., Миллер О.В., Москвин Г.В., Акимова Н.Н. -СПб.: Лики России, 2011. - 360 с.
Сборник статей создан по итогам Лермонтовских чтений, состоявшихся в Центральной библиотеке им. М.Ю. Лермонтова в 2010 г.; в него включены работы отечественных и зарубежных филологов, историков, искусствоведов.
Одной из программных для русской элегической поэзии первой трети XIX в. стала тема Поэта. Е.А. Баратынский видит лишь два варианта судьбы поэта - его героическую смерть или отказ от творчества; для Баратынского утративший силу своего голоса поэт не может властвовать народным произволом1. В статье «Поэт и его слово: до Лермонтова и после» С.В. Савинков (Воронеж) обращается к поэзии Пушкина и Лермонтова, у которых тема поэта-пророка обретает развернутый драматический сюжет. Пушкинский поэт имеет царское незыблемое право владения истиной, его миссия - «не дать возможности беззаконной толпе ввергнуть мир в хаотическое состояние» (с. 13). Поэт ставит себя «выше» толпы, а толпа ставит его «ниже» себя. Подыгрывая ей, поэт неизбежно разменивает царское достоинство на «достоинство» шута. Тем не менее он продолжает обладать правотой и близостью к истине, не-достижой для толпы. Несмотря на очевидную перекличку с Пушкиным, разрешение темы «поэт и его слово» у Лермонтова принципиально иной. Мотив униженного и осмеянного пророка приобретает у него трагическое наполнение. Взяв финальные строки пушкинского «Пророка», Лермонтов увидел причину осмеяния поэта в
1 См. об этом: Савинков С.В., Фаустов А.А. К мотиву «голоса» у Е.А. Баратынского // Материалы к Словарю сюжетов и мотивов русской литературы. -Новосибирск, 1998. - Вып. 3 - С. 187-196.
