CC BY
22
рассказе «Ванька». Даваемая повествователем характеристика Ванькиного деда окончательна, она оставляет читателю позицию пассивно-внимающего. Поздний чеховский нарратив организован иначе: он вовлекает читателя в состав самого рассказываемого события, наделяя его свойствами самостоятельного свидетеля происходящего. Как писал В.Я. Лакшин, Чехов отказался от «миссии учительства», он не навязывал никакого постулата, а его «моральная требовательность обращалась им прежде всего на себя»1. В этом отношении позиция автора близка Алехину как рассказчику в «маленькой трилогии» (с. 261).
Коммуникативная стратегия художественного письма определяет поэтику Чехова, например, использование им открытых финалов и специфического «плетения мотивов» (не только интертекстуальных, но и внутритекстовых) (с. 265). Так, в «Архиерее» противостоят два лейтмотива: давящих монастырских стен, потолков, ставен, с одной стороны, и поначалу лунного, а затем яркого солнечного света - с другой.
«Коммуникативная метастратегия чеховской поэтики, - считает В.И. Тюпа, - может быть адекватно описана в категориях бах-тинского "диалогизма", а не свойственного классическому повествованию монологизма» (с. 273). Между метасубъективными инстанциями Автора и Читателя устанавливаются принципиально новые для литературы XIX в. отношения. Полифонический роман Достоевского, как показал М. Бахтин, привнес в литературу диало-гизацию отношения авторского сознания к сознанию героя. Подобно этому «инновационная нарративная стратегия чеховского творчества привнесла диалогизированную открытость в соотношение авторского и читательского сознаний» (с. 274).
Л.В. Родионова
2012.04.006. ШНЕЛЛЬ Р. ПСИХОАНАЛИЗ, ИСТОРИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ЭМОЦИЙ, ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ: ТРУДНЫЕ ОТНОШЕНИЯ. РАЗМЫШЛЕНИЯ МЕДИЕВИСТА. SCHNELL R. Psychoanalyse, Historische Emotionsforschung, Literaturwissenschaft: ein schwieriges Verhältnis. Überlegungen eines
1 Лакшин В.Я. О «символе веры» Чехова // Чеховиана. - М., 1990. - С. 11.
Mediävisten // Zeitschrift für deutsche Philologie. - B., 2011. - Bd. 130, H. 3. - S. 388-417.
Медиевист Рюдигер Шнелль (университет Базеля) - один из ведущих представителей нового междисциплинарного направления в гуманитарных науках, так называемых исторических исследований эмоций, которые заявили о себе в 1990-х годах одновременно в различных научных областях (в философии, истории, искусствознании, литературоведении, психологии, социологии). Основной теоретический постулат данного направления (именуемого также исторической психологией) состоит в том, что человеческие эмоции не являются неизменными и врожденными «антропологическими константами», но обусловлены исторически и потому должны изучаться как культурные феномены. Образцом данного подхода может служить предпринятый Р. Шнеллем историко-культурный анализ эмоции «отвращения», в котором он показал изменчивость европейских представлений об «отвратительном»1.
Исторические исследования эмоций по сути интенсивно осваивают то проблемное поле, которое ранее в значительной мере принадлежало психоанализу в различных его вариантах (в том числе психоаналитическому литературоведению). В реферируемой статье Р. Шнелль разграничивает психоаналитический и исторический подходы к изучению эмоций, а также формулирует следствия, которые вытекают из данного разграничения для литературоведения.
Исторический подход к эмоциям как «культурно опосредованным объектам» (с. 388) начал утверждаться в психологии в 1980-е годы, постепенно отвоевывая исследовательскую территорию у психоанализа с его внеисторическими и биологическими концепциями. Предшественниками «исторической психологии» были немецкие историки и социологи первой половины XX в. (Карл Лампрехт, Норберт Элиас), которые «рассматривали изменения в человеческой психике как следствие развития общества»
1 Schnell R. Ekel und Emotionsforschung: Mediavistische Überlegungen zur «Aisthetik» des Häßlichen // Dt. Vierte ljahrsschrift für Literaturwiss. und Geistesgeschichte. - Stuttgart, 2005. - Jg. 79, H. 3. - S. 359-432. См. реферат: Социальные и гуманитарные науки. Отечественная и зарубежная литература. Серия 7: Литературоведение. Реферативный журнал. - М., 2006. - № 3. - С. 96-102. - (Автор -А.Е. Махов).
(с. 389), а также французская школа «истории ментальностей» (Марк Блок, Люсьен Февр), которая рассматривала эмоции как момент межчеловеческих, социальных отношений (именно поэтому, по мнению Р. Шнелля, «историю ментальностей» можно рассматривать как своего рода «историческую социальную психологию») (с. 389).
Однако и в пределах классического психоанализа в первой половине XX в. развивается прикладное «историзирующее» направление - так называемая психоистория (Psychohistorie), которая применяла психоаналитические концепты к явлениям и фактам различных эпох. Казалось бы, психоистория близка по своим установкам к историческим исследованиям эмоций. Однако Р. Шнелль указывает на принципиальное расхождение в методах и общих посылках этих научных дисциплин: в отличие от подлинной исторической психологии психоистория исходила из тезиса об «относительной неизменности человеческой души»; к исторически разделенным феноменам психики она применяла одни и те же объяснительные модели, заимствованные из арсенала психоанализа (эдипов комплекс, нарциссизм, страх кастрации, невроз как следствие вытесненных влечений и т.п.).
Итак, психоистория как раздел психоанализа по сути своей противостоит исторической психологии. Исторический парадокс состоит, однако, в том, что историческая психология, резко отделяя себя от психоанализа, была склонна воспринимать психоисторию (расцвет которой приходится на 1970-1980-е годы) как методологически близкую себе дисциплину. Чтобы разрешить это недоразумение, Р. Шнелль считает необходимым четко обозначить методологическую границу, отделяющую психоанализ и психоисторию, с одной стороны, от исторической психологии - с другой.
Метод исторической психологии - описание (Beschreibung), метод психоанализа - объяснение и/или понимание (Erklärung, Verstehen) (с. 393). Историческая психология концентрирует свое внимание на разного рода описаниях и изображениях эмоций (в литературном тексте, в изобразительных артефактах), в то время как психоанализ не останавливается на зримых манифестациях психического, а стремится объяснить скрытые в глубине души мотивы эмоций.
Именно поэтому Р. Шнелль связывает с дихотомией «описания/объяснения» другую понятийную пару, также иллюстрирующую различие в методах двух обсуждаемых им дисциплин: историческая психология занимается прежде всего зримым и внешним -телесными проявлениями эмоций, жестами, мимикой, физическими действиями, ритуалами и т.п.; психоанализ занят незримым и внутренним, рассматривая все визуально воспринимаемое лишь как симптомы, позволяющие анализировать глубинные процессы.
Обращаясь далее к более подробной характеристике исторической психологии, Р. Шнелль делит ее исследовательское пространство на пять основных проблемных областей, «сфер интереса».
1. Чувства/эмоции как психический опыт. Историков эмоций интересуют вопросы о том, что и как «чувствовали люди минувших эпох» (с. 395), в какой мере их эмоциональный опыт и «способ чувствования» отличались от современных нам. Данная проблемная область - единственная, где историческая психология отвлекается от внешнего и задается вопросом о «внутреннем психическом пространстве» человека (с. 396); неудивительно, что в этой области интересы и методы исторической психологии пересекаются с психоанализом.
2. Чувства/эмоции как действия или жесты. Исследуя область «выразительных» действий или жестов, историческая психология не задается вопросом о содержании самого выражаемого ими чувства: ее интересуют функции жестов в коммуникации, социальное значение эмоций как коллективных действий (например, совместной скорби или радости), приемы телесного выражения эмоций.
В медиевистских исследованиях, относящихся к этой области, нередко звучит предположение об «инсценированности» эмоции как значимого социального акта. Так, историк Герд Альтхофф развенчивает традиционное представление о том, что средневековый человек «переживал» свои аффекты спонтанно и нерефлексивно: ему удалось доказать, что носители власти в средневековом обществе нередко использовали «жесты» гнева, плача и т.п., не испытывая на самом деле соответствующего чувства (с. 396). Конституирующую роль социума в эмоциональной жизни средневекового человека выявляет Барбара Розенвейн, разрабатывающая теорию «эмоционального сообщества» (emotional community), которое кон-
тролирует эмоции своих членов, маркируя их как полезные либо вредные.
3. Чувства/эмоции как предмет различных дискурсов. Историческая психология ввела в научный оборот большой корпус средневековых источников, содержащих разного рода теории эмоций и аффектов. В данном случае исследуются определения и оценки эмоций в философских, теологических, поэтических и иных текстах.
4. Изображение чувств/эмоций в вербальных, визуальных, музыкальных текстах. В этой области «ставится вопрос о том, какими языковыми и риторическими, музыкальными или визуальными средствами поэту, композитору или художнику удается создать впечатление, что данный образ должен вызывать такое-то чувство» (с. 398). При этом исследователя интересует не «переживание» чувства, но его выражение приемами данного искусства: предполагается, что чувство обязательно «выражено» внешне; в некоторых работах (например, в исследованиях «шансон де жест» Яна-Дирка Мюллера) высказывается гипотеза, что у средневекового человека (в данном случае - персонажа героического эпоса) «эмоция существует лишь в виде действия» (с. 399), т.е. чувство всегда проявляется на телесном уровне.
5. Функции изображения чувств/эмоций в литературе и искусстве. Исследователей данной проблемной области «интересует вопрос о том, какие аффективные речевые формы, какие нарративные, иконографические или музыкальные стратегии используются для эмоционального воздействия на реципиента» (с. 399).
Р. Шнелль полагает, что лишь в первой из пяти вышеобозна-ченных областей имеется некое соприкосновение между литературоведением, использующим методы исторической психологии, и психоаналитическим литературоведением. Больше между этими двумя направлениями науки о литературе точек пересечения нет. Если историко-психологическое литературоведение занимается в той или иной форме прежде всего эмоциями, то «в систематике психоанализа понятие "эмоции" долгое время играло лишь второстепенную роль» (с. 400): главное внимание психоаналитическое литературоведение уделяло не чувствам, но скрытым, глубинным влечениям (Trieb). Если подсознательное влечение в психоаналитической трактовке иррационально, то историко-психологическое
литературоведение «исходит из представления о тесной связи эмоции и познания (Kognition)», «чувство и мышление не являются для него противоположностью» (с. 400).
Как литературовед-медиевист Р. Шнелль не скрывает своей симпатии к исторической психологии и скепсиса в отношении применения к литературному (и особенно средневековому) материалу психоаналитических методов. По его мнению, литературоведение должно заниматься способами и функциями «изображения (курсив автора. - Реф.) психико-эмоциональных феноменов» (с. 403), но не пытаться проникнуть в глубину «переживаний» автора или героя и тем более - в их бессознательное. Психоанализ занимается длительными (в основном многолетними) психическими процессами, его основной метод - диалог с пациентом; в литературном тексте, как правило, описываются кратковременные психологические состояния и движения, а вопрошение психоаналитиком автора или его героев по очевидным причинам невозможно. Кроме того, «психологические» моменты в литературном тексте часто имеют совсем не психологическую, а чисто литературную, нарративную функцию: даже знаменитые сны Герцелойды (в «Парцифа-ле» Вольфрама фон Эшенбаха) и Кримхильды (в «Песни о Нибе-лунгах»), которые, казалось бы, позволяют заглянуть в бессознательное героинь, на самом деле «выполняют вполне определенную нарративную функцию в рациональной повествовательной концепции автора» (с. 409).
Итак, психоаналитическое и историко-психологическое направления в литературоведения разделяет непреодолимая пропасть. В заключительной части статьи Р. Шнелль суммирует различие в их подходах следующим образом: «В первом случае (психоаналитического литературоведения. - Реф.) анализируются скрытые, непроизвольно проявляющиеся влечения, во втором - сознательно используемые жесты... В первом случае поэт бессознательно выражает бессознательное (свое собственное или принадлежащее его социуму), во втором - творит художественное произведение совершенно сознательно, по правилам риторики и поэтики».
А.Е. Махов
