CC BY
35
вает: «Не столь уж важно решение некоторых теоретических проблем, к примеру, является ли символизм началом авангарда или завершением традиций XIX в. Существеннее другое: символизм и постсимволизм образуют некие пересекающиеся по некоторым параметрам эстетические системы, которые характеризуют своеобразие всей культуры ХХ в.» (с. 295).
К.А. Жулькова
2011.04.024. МОЛОДЯКОВ В.Э. ЗАГАДКИ СЕРЕБРЯНОГО ВЕКА. - М: АСТ-ПРЕСС КНИГА, 2009. - 432 с.
Книга российского историка, литературоведа, профессора университета Такусёку (Токио) В.Э. Молодякова знакомит со стихами и биографиями некоторых забытых поэтов Серебряного века, а также представляет малоизученные аспекты творчества В. Брюсова, О. Мандельштама, А. Белого, А. Блока и др.
В первой статье сборника В.Э. Молодяков отмечает «несомненные литературные достоинства» Д.П. Шестакова (1869-1937). «Неизвестный Шестаков» - ученик Фета и последователь Фофанова - демонстративно отказался от поэтических новаций своей эпохи. В то время когда, по ироничному замечанию И. Северянина, «стал стих сложней, чем танк», он доказывал жизнеспособность традиционных поэтических форм XIX в. Стихотворения 1925-1932 гг. под общим названием «Миги» впервые опубликованы в «Загадках Серебряного века» по машинописному оригиналу из собрания В.Э. Молодякова. В них отражен «своеобразный пантеизм, чувство полного приятия окружающего (не социального!) мира и слияние с ним, а также ощущение гармонии, душевной молодости, здоровья и радости жизни, несколько скорректированное тютчевской темой "закатной любви"» (с. 15). «Закатная любовь» в стихах Д.П. Шес-такова не окрашена в трагические тона, хотя и не лишена элегической грусти: «На склоне дня прекрасен день / Под вечер жизни глубже радость» (с. 16).
Малоизвестны стихотворения А.Л. Чижевского (1897-1964). Между тем поэзия была для него не хобби, как у многих «физиков», а «полноценной формой научного и философского творчества». Его стихи получили высокую оценку такого строгого критика, как В. Брюсов. Сожалея о том, что лучшее из поэтического наследия Чижевского «дошло до читателей только посмертно, а кое-что
не издано до сих пор» (с. 245), В.Э. Молодяков в статье «Juvenilia "русского Леонардо": из наследия Александра Чижевского» приводит полностью стихотворение «Жигули ночью» из первого сборника, датированного 1915 г.
До сих пор не получил заслуженную оценку «достойный имени классика русской поэзии» Г.А. Шенгели (1894-1956), литературная биография которого была испорчена через восемь лет после выхода «блестящего памфлета» Шенгели «Маяковский по весь рост» (1927), когда В. Маяковского «высочайше объявили лучшим и талантливейшим поэтом советской эпохи» (с. 254).
Главу «Неизвестные поэты: Люди и книги» исследователь предваряет эпиграфом из статьи А. Блока «О списке русских авторов»: «Можно идти по пути Марфы, которая печется о многом, и по пути Марии, избравшей благую часть. Я избираю первый путь... Кроме поэтов, признаваемых всеми, есть много стихотворцев, каждый из которых создал несколько замечательных вещей и массу произведений, потерявших всякое значение. Чтобы не пропустить замечательных произведений, мы не должны бояться множества имен»1. В нескольких эссе, составляющих эту главу, даны яркие характеристики творчества таких поэтов, как С.А. Сафонов (18671904), К.К. Случевский-младший (1873-1905), К.А. Сюннерберг (1871-1942), М.Л. Гофман (1887-1959), В.Н. Ивойлова (1883-1942), В.И. Стражев (1879-1950), А.И. Булдеев (1885-1974), А.А. Сидоров (1891-1978), В.В. Курдюмов (1892-1956), М.Б. Сандомирский (1891-1973), В.Н. Маккавейский (1891-1920), Д.И. Глушков (18841918), В.В. Святловский (1869-1927), В.М. Маят (1876-1954), Д. Кле-новский (1893-1977), С.А. Абрамов (1884-1957), В.А. Зоргенфрей (1882-1938), П.С. Сухотин (1884-1935), Д.М. Пинес (1892-1937), Г.К. Бломквист (1898-1925), Н.В. Грушко (1891-1974), Н.В. Бенар (1902-1984), И.С. Рукавишников (1877-1930), Н.Н. Минаев (18931967), Г.Я. Ширман (1898-1956), С.Р. Гутан (1892-1959).
Как биограф В. Брюсова (1873-1924)2 В.Э. Молодяков уделяет большое внимание политическим взглядам («"Высоких зрелищ зритель": Валерий Брюсов и Большая политика»), мистическому
1 Блок А.А. Собр. соч.: В 8 т. - М.; Л., 1962. - Т. 6. - С. 136.
2 Молодяков В.Э. Валерий Брюсов: Биография. - СПб.: Вита Нова, 2010. - 672 с.
мировосприятию («"Мой сон, и новый, и всегдашний...": эзотерические искания Валерия Брюсова»), малоизвестным фактам жизни основателя русского символизма («Константин Леонтьев и Валерий Брюсов: история невстречи», «"Природный дар музыкального стиха...": Валерий Брюсов и Константин Большаков»).
«Валерий Яковлевич по сей день не понят и не прочитан до конца, - утверждает исследователь. - Лишь недавно он был впервые представлен читателю как политический аналитик и публицист. Невостребованным остается наследие Брюсова-эзотерика, рассматриваемое или только в рамках "изящной словесности" ("Огненный ангел", рассказы), или с примитивно позитивистской точки зрения (историческое исследование "Учители учителей"1, статьи о спиритизме и медиумизме). Не понят же он потому, что помещен не в тот контекст, которому наиболее соответствовал по природе своих интересов, убеждений и исканий, равно как и по типу личности» (с. 119). Ввиду того что основополагающее духовное значение Брюсов признавал не за христианством, а за «глобальной, интегральной Традицией, которая старше христианства на много эпох» (с. 120), верил в множественность истин, предпочитал европейской цивилизации императорский Рим, он должен «соседствовать» не с К. Бальмонтом и А. Белым, а с К. Хаусхофером2, К. Леон-тьевым3, Г. Майринком4, И. Коневским5, Ю. Эволой6 и С. Гедином7.
1 Брюсов В. Учители учителей. Древнейшие культуры человечества и их взаимоотношение // Летопись. - Петроград, 1917. - № 5-12.
2 Карл Хаусхофер (1869-1946) - немецкий географ, социолог, основоположник германской школы геополитики.
3 Константин Николаевич Леонтьев (1831-1891) - российский дипломат; мыслитель религиозно-консервативного направления: философ, писатель, литературный критик, публицист, поздний славянофил.
4 Густав Майринк (настоящее имя Густав Майер) (1868-1932) - австрийский писатель-экспрессионист, драматург, переводчик, наряду с Ф. Кафкой и Л. Перуцем сделал знаменитой литературную Пражскую школу.
5 Иван Иванович Коневской (наст. фам. Ореус) (1877-1901) - русский поэт, один из основоположников, идейных вдохновителей русского символизма, литературный критик.
6 Юлиус Эвола (1898-1974) - итальянский мыслитель, эзотерик, писатель.
7 Свен Андерс Гедин (1865-1952) - шведский путешественник, географ, журналист, писатель, график, общественный деятель.
Особое место в этой связи исследователь отводит теме «Брюсов и Майринк», которая до сих пор не затрагивалась ни в сравнительно-филологическом, ни в эзотерическом аспектах. В.Э. Моло-дяков предполагает, что Г. Майринк прочитал «Огненного ангела», так как в 1910 г. вышел немецкий перевод романа, ставший событием в германоязычной литературе. Немецкого эзотерика должны были привлечь не только литературные достоинства этого произведения, но и глубокие познания автора в области оккультизма, алхимии, оперативной магии. Можно предположить, что Брюсов также был знаком с романами Майринка «Голем» (1915), «Зеленый лик» (1917), «Вальпургиева ночь» (1917), «Белый доминиканец» (1921), лишь последний роман «Ангел Западного окна» вышел в свет через три года после смерти Брюсова. В «Огненном ангеле» Брюсова и «Ангеле Западного окна» Майринка исследователь находит несколько общих тем: ангелов, пиромагии, алхимии. Объединяют эти произведения и некоторые исторические реалии.
Несмотря на то что ангелы Брюсова и Майринка играют схожую роль в земных судьбах героев, они противоположны по своему «заряду»: «Для одержимой бесами Ренаты Мадиэль - Свет Небесный, который еще проникает в ее душу из высшего мира, а бескорыстный, но постоянно искушаемый Джон Ди получил в лице Ангела Западного окна только Искусителя» (с. 135).
Исключительная роль пиромагии - магии Огня - отмечена как в произведениях Г. Майринка1, так и в творчестве В. Брюсова. В брюсовском стихотворении «Духи огня» (1904, 1905) огонь связывается с мифологией Начала и Созидания, в бунтарских строках поэмы «Замкнутые» (1900-1901) звучит уверенность в очистительной силе костров, в которых сгорела бы «ветхая оболочка» «банальности» (с. 137). Тот же смысл несут в себе разрушительные пожары в романах Майринка, они становятся символом очищения, превращения, духовной трансмутации.
Связанная с трансмутацией пиромагия неотделима от основной темы романа «Ангел Западного окна» - алхимией. Для Май-ринка алхимия - символический праязык, путь к духовному само-
1 Степанов Ю. ...Следы огня... Пиромагия Густава Майринка // Майринк Г. Ангел Западного окна. - СПб., 1992.
совершенствованию и преображению. Брюсов воспринимал алхимию более утилитарно, желая все «взвесить» и «исчислить», вновь сочетая «алгебру» и «гармонию».
Объединяет романы использование приема псевдодокумента -старинной хроники, якобы попавшей к современному писателю. Вместе с тем ни «Огненный ангел», ни «Ангел Западного окна» не могут быть названы «историческими романами», так как в этих книгах «слишком много личного мистического и психологического опыта авторов» (с. 138). Майринк в предисловии отказался от правил исторической беллетристики, Брюсов не скрывал, хотя и не декларировал, что в «Огненном ангеле» изобразил «трагичнейшую коллизию собственной жизни» - «любовный треугольник» с Ниной Петровской и Андреем Белым.
«Жизнь и искания» Брюсова зашифрованы в поэме «Дом видений», которая «никем всерьез не изучалась» (с. 150). Предваряя детальный анализ поэмы, В.Э. Молодяков приводит ее целиком. Ключом к тайнописи поэта для исследователя становится «Заблудившийся трамвай» Н. Гумилёва и комментарии к нему.
Центральный образ поэмы - башня - прочитывается в нескольких контекстах. Этот образ, символ значителен для многих эзотерических традиций. «Следом на ум приходит Вавилонская башня. Где-то в качестве маргинального значения просматривается "башня из слоновой кости", куда удаляются от мира эстеты и жрецы "чистого искусства", к которым в те годы относили Брюсова пролеткультовские и лефовские критики. Наконец, это знаменитая "Башня" Вячеслава Иванова, давнего друга, спутника и соперника в жизни, литературе и блужданиях по "невидимой области духа"» (с. 151).
« Дом видений» наполнен автоцитатами и автореминисценциями. Например, «вечеровое пламя» напоминает о «Вечеровых песнях», прежние мечты» - о сборнике стихов «Последние мечты» (1920), который провел черту между «старой» и «новой» манерами Брюсова. Образ Юлиана Апостата - символ воскресающего язычества в его борьбе с христианством, «исключительно важная для Брюсова тема!» (с. 151) и напоминание о романе Д.С. Мережковского «Юлиан Отступник», сыгравшего немалую роль в формировании историософских взглядов Брюсова.
К теме «Валерий Брюсов и.» В.Э. Молодяков считает необходимым добавить имя футуриста, мемуариста, переводчика, поэта Бенедикта Лившица, оригинальное творчество которого «до сих пор мало изучено и даже толком не переиздано» (с. 154). Три стихотворения из первой (запрещенной киевской цензурой) - «и какой яркой!» - книги стихов «Флейта Марсия» (1911), опубликованные в «Аполлоне», были замечены всеми обозревателями стихотворных новинок: от С. Городецкого («Речь») до В. Буренина («Новое время»). В. Брюсов отозвался на «Флейту Марсия» благожелательно, но и критично: «Появись она лет десять назад, она заслуживала бы большего внимания. Но теперь и темы, и художественные приемы г. Лившица оказываются уже давно разработанными другими поэтами. Никого нынче не удивишь прославлением Марсия, выражениями вроде "пытка любви", пятисложными рифмами и рифмованием четырехсложных окончаний с трехсложными»1.
В.Э. Молодякову приходится признать, что «главного в книге -содержания - Валерий Яковлевич не рассмотрел»2 (с. 155). Орфи-ко-пифагорейская тема, развитая Лившицем в сборнике «Патмос» (1926), тема Атлантиды, прозвучавшая в одном из лучших стихотворений сборника «И вот умолк повествователь жалкий.», некоторые строки стихотворения «В морях веков, в морях единой ночи.», ставшие ключом к пониманию Традиции, - подчеркивают родство поэзии В. Брюсова и Б. Лившица: «Удивительно, что Брюсов и Лившиц писали столь похожие стихи совершенно независимо друг от друга, не имея возможности в процессе работы читать написанное другим на ту же тему. Но несомненное сходство их не становится от этого менее значительным» (с. 162).
В статье «Парнас, Петербург и Империя: Осип Мандельштам и Бенедикт Лившиц» исследователь находит «черты несомненного сходства» и «значимые различия» в жизни и творчестве этих авторов. Общими были «стартовые условия» поэтов: они принадлежали одному поколению (Б. Лившиц родился в 1887 г., О. Мандельштам -
1 Брюсов В. Среди стихов. Манифесты, статьи, рецензии. 1894-1924. - М., 1990. - С. 345-346.
2 «Мимо знаков брюсовского влияния во "Флейте Марсия"» прошел и Н. Гумилев. См. реф. в данном номере: 2011.04.023. Клинг О.А. Влияние символизма на постсимволистскую поэзию в России 1910-х годов: Проблемы поэтики.
в 1891 г.), выросли в русифицированной «не слишком интеллигентной» иудейской среде, рано проявили интерес к русской и европейской литературам, в поэтическом становлении испытали влияние русского символизма, «хотя оба скорее отталкивались от него, нежели следовали ему» (с. 216).
Разным у поэтов был темперамент. «Одновременно заносчивый и застенчивый, смешливый и постоянно впадающий в меланхолию» О. Мандельштам стеснялся своей, как ему казалось, непрезентабельной внешности, недостаточно культурной семьи, бедности и собственной национальности, «вне своего еврейства Мандельштам не понятен - по крайней мере, не понятен полностью -ни биографически, ни творчески» (с. 217). Б. Лившиц - участник студенческих волнений, спортсмен и охотник, стрелок и атлет, красавец и эстет, эрудит и страстный полемист, «одним словом - боец и триумфатор» (с. 218). В стихах Лившица ничего «специфически еврейского» никогда не было. Мандельштам и Лившиц познакомились, видимо, в 1913 г., подружились в предвоенное лето 1914 г. Их личные и литературный отношения могли бы стать темой отдельной книги.
Полагая продуктивным изучение таких сюжетов, как влияние французской поэзии на творчество обоих авторов, историческое и стилевое сопоставление их мемуарно-эссеистической прозы, сравнительный анализ переводческой деятельности, исследователь останавливается на двух связанных между собой аспектах, представляющихся особенно значимыми: тема Петербурга и тема Империи. Сопоставляя «петербургские» стихи Мандельштама и Лившица, В.Э. Молодяков подчеркивает, что влияние «более талантливого и знаменитого» Мандельштама на Лившица - историческая аберрация потомков: «Тогда Лившиц и Мандельштам были на равных, современниками и друзьями, не думая о позднейшей табели о рангах. Они решали схожие задачи, спорили друг с другом, взаимно обогащались в результате творческого диалога» (с. 223).
Их стихи о Петербурге отличает редкая изобразительность, ощущение историко-культурной ауры. Они в одно и то же время (1913-1915) пишут об одних и тех же местах (Исаакиевский и Казанский соборы, Дворцовая площадь, Адмиралтейство), не повторяя ни предшественников, ни друг друга. Мандельштам воссоздает Петербург более буднично и зрительно, Лившиц - с точки зрения
историософии, но оба осознают насыщенность этой темы «политикой». Восприятие Петербурга через политику - или политики через Петербург - было не ново (например, стихотворение А. Блока «Вися над городом всемирным. », 1905), однако именно у Мандельштама и Лившица историко-политический характер преобладает над злободневно-политическим и над историко-эстетическим. Для них Петербург - столица Империи, город насыщенный имперской мистикой и мистикой истории.
Соотношение «восточного» и «западного» начал в России -одна из главных тем романа А. Белого «Петербург», написанного в 1911-1913 гг. В статье «"Желтые монгольские рожи": японский миф Андрея Белого» В.Э. Молодяков сопоставляет две редакции романа: «сиринскую»1 и «берлинскую»2. Несмотря на то что из позднейшей («берлинской») редакции, утратив злободневность, исчезли многие «японские» детали, «японский» подтекст очень важен для понимания «Петербурга». Все сцены и мотивы, связанные с Японией как наиболее ярким и агрессивным воплощением «желтой опасности», были вырезаны автором в связи с радикально переменившимся отношением к революции, которая раньше приравнивалась им к безусловно отрицательному «монголизму», а после 1917 г. - к безусловно положительному «скифству».
А. Белый был главным трибуном «скифства», Иванов-Разумник идеологом. О коренной переделке «Петербурга» Иванов-Разумник писал: «Мне дорог и ценен не новый, а старый "Петербург" Андрея Белого, тяжелый, массивный, циклопический кошмарный сон "монголизма", а не облегченное, разгроможденное, ускоренное его проявление, - и, быть может, именно потому, что революция для меня не "монголизм", а "скифство". Новый "Петербург" - мне безразличен, перечитывать всегда буду я старый, глубоко враждебный мне (как теперь и автору) по основной идее, но сильный и мощный в своем выражении, в своем проявлении»3.
1 Белый А. Петербург // Сирин. - СПб., 1913-1914. Современное издание «сиринской редакции» см.: Белый А. Петербург. - Л., 1981.
2 Белый А. Петербург. - Берлин, 1922. Современное издание «берлинской редакции» см.: Белый А. Петербург. - М., 1979.
3 Р.В. Иванов-Разумник. Вершины. - Пб., 1923. - С. 157.
В статье «Вокруг Блока: Тексты и толкования» исследователь предлагает собственную версию источника стихотворения А. Блока «Коршун». Внимание исследователей оно привлекло после того, как было объявлено «загадкой». В.Э. Молодяков считает предположения Э. Обуховой о влиянии на стихотворение романа Д. Мережковского «Воскресшие боги, или Леонардо да Винчи» и книги З. Фрейда «Леонардо да Винчи» неожиданными, остроумными, но произвольными. «Несомненный источник» «Коршуна» -стихотворение Ф. Тютчева 1879 г.: «И здесь речь идет не о случайной, мимолетной реминисценции, но о сознательной ориентации на тютчевский текст» (с. 193). Стихотворения совпадают ритмически, композиционно, открываются одинаковой метафорой.
«До сих пор "Стихотворения Юрия Живаго" рассматривались исключительно как цикл стихов Пастернака 1946-1953 гг., закономерный этап его поэтической эволюции, следующий за книгой "На ранних поездах". То есть только в контексте его поэтического творчества и в полном отрыве от самого романа. От времени и обстоятельств его действия» (с. 272), - пишет исследователь в статье «"Свеча горела на столе": Доктор Живаго и великий князь». Между тем Живаго не является двойником Пастернака ни как человек, ни как поэт. Воображаемая хронология творческого пути Живаго укладывается в период 1907-1929 гг.
Обращаясь к литературному фону «Стихотворений Юрия Живаго», исследователь приходит к неожиданному открытию. Строка «Свеча горела на столе», традиционно считающаяся одной из самых «пастернаковских», является дословной цитатой из стихотворения «августейшего поэта» К.Р., великого князя Константина Романова: «Смеркалось. Мы в саду сидели. / Свеча горела на столе». «Сопоставление поэта Пастернака с поэтом К.Р. может показаться искусственным и надуманным, но с поэтом К.Р. следует сопоставить поэта Живаго», - утверждает исследователь. На содержательном уровне горящая свеча - один из символистских центров, вокруг которого построен роман, один из фокусов книги1. Однако на уровне формы лирическое произведение должно быть адекватно воображаемому автору. «Стихотворения Юрия Живаго»
1 Obolensky D. The poems of «Doctor Zhivago» // Pasternak. A collection of critical essays / Ed. Erlch V. - N.Y., 1978. - P. 151.
2011.04.025-027
необходимо рассматривать в контексте воображаемой творческой истории, т.е. в первую очередь как неотъемлемую часть романа.
Книга снабжена библиографической справкой, иллюстрациями, примечаниями.
К.А. Жулькова
2011.04.025-027. СТАТЬИ О ТВОРЧЕСТВЕ М.А. БУЛГАКОВА В ЗАРУБЕЖНОЙ СЛАВИСТИЧЕСКОЙ ПЕРИОДИКЕ. (Сводный реферат).
2011.04.025. КИСЕЛЬ М. Фельетоны не горят: «Мастер и Маргарита» Булгакова и воображаемый «советский читатель».
KISEL M. Feulletons don't burn: Bulgakov's «The Master and Margarite» and the imaged «soviet reader» // Slavic review. - Stanford, 2009. - Vol. 68, N 3. - Р. 582-600.
2011.04.026. ДЖУЛИАНИ Р. Булгаков, Мастер и Меланхолия // Toronto Slavic quarterly. - ^ronta, 2010. - N 31. - Режим доступа: http://www.utoronto.ca/tsq/31/guiliani31.shtml
2011.04.027. ЖОЛКОВСКИЙ А. Ср. СС c Р: (К теме Булгаков и Аверченко) // Toronto Slavic quarterly. - ^ranto, 2010. - N 33. - Режим доступа: http://www.utoronto.ca/tsq/33/zholkovskii33.shtml
Слова «рукописи не горят», сказанные Воландом в романе «Мастер и Маргарита», подразумевают, что подлинное искусство неуничтожимо и вечно, пишет американская русистка Мария Кисель (025). Однако смысл этих слов может меняться в зависимости от контекста. В полуавтобиографических «Записках на манжетах» есть эпизод, где герой ради денег, но совершенно не зная предмета, берется написать революционную пьесу из кавказской жизни. Испытывая стыд за содеянное, он предпринимает попытку уничтожить рукопись, но вдруг понимает: «Написанное нельзя уничтожить! Порвать, сжечь... От людей скрыть. Но от самого себя -никогда!».
Булгаков стыдился своих ранних фельетонов для газеты железнодорожных рабочих «Гудок», о чем неоднократно писал в дневниках и корреспонденции. Несмотря на явное пренебрежение к этой журналистской поденщине, в романе «Мастер и Маргарита» писатель использовал некоторые наработанные в «Гудке» приемы: газетная фельетонистика помогала ему найти подход к новому, советскому читателю. В то время как своим содержанием роман ут-
