CC BY
23
2011.03.026
- 121
ФИЛОСОФИЯ ИСТОРИИ
2011.03.026. ПОВИЛАЙТИС В.И. ЧТО ЕСТЬ ИСТОРИЯ? ВЕРСИИ РУССКОГО ЗАРУБЕЖЬЯ: МОНОГРАФИЯ. - Калининград: Издательство РГУ им. И. Канта, 2009. - 184 с.
Монография Владаса Ионо Повилайтиса, доцента Российского государственного университета им. И. Канта в Калининграде, посвящена рассмотрению подходов к решению проблем философии и методологии истории философами русского зарубежья. Выбор данной исследовательской ниши обусловлен убеждением автора книги, что «для истории важен контекст, в котором существует философская мысль» (с. 3). Повилайтис справедливо полагает, что вопросы философии истории были центральными практически для всех мыслителей-эмигрантов. Во «Введении» он очерчивает круг вопросов, которые оказались в центре внимания философов. Во-первых, это вопросы самообоснования философско-исторической системы, т.е. проблемы исторического понимания, исторического познания и факта. Во-вторых, это «проблема типологии исторических явлений», которая специфицируется в вопросах «соотношения повторяющегося и неповторимого в истории... субъективного и объективного начала..., а также вопрос об исторических законах» (с. 5). В-третьих, это проблема смысла истории и возможности его познаниня, а также - собственной историчности исследователя. И, в-четвертых, это «вопрос о религиозном понимании истории и научной полноценности христианской историографии» (с. 6), который непосредственно связан с проблемой метода в религиозной флиософии.
Далее автор проясняет «философские ориентиры российской исторической науки» (с. 7), среди которых обнаруживаются концепции как западных, так и российских мыслителей: философия истории Гегеля, Маркса, позитивизм, неокантианство, психоанализ,
с одной стороны, и концепции Чаадаева, Хомякова, Герцена, Данилевского, Леонтьева - с другой.
Среди черт, общих для эмигрантов в восприятии современной им истории, Повилайтис называет главную - катастрофизм, или трагическое видение истории, что стало следствием непонимания революционных событий, констатации «иррациональности произошедшего»: «воспитанные в духе философии прогресса, они верили в то, что неразумность, иррациональность российской действительности делает большевистский проект непрочным, обрекает его на погибель» (с. 9).
Автор книги предлагает читателю обратить внимание на «теоретические схемы (сценарии), которыми обосновываются фи-лософско-исторические концепции» (с. 11): 1) позитивистский сценарий, характеризующийся рациональностью в аргументации и эмпиричностью; 2) религиозно-философский сценарий с его идеей заданности истории, которая затем только раскрывается, но не творится; 3) историко-культурный сценарий, в котором история человека предстает как история становления его духа и определяется логикой развития духовной сферы (с. 12).
Базируется данное исследование на широком круге источников, как хорошо известных, так и забытых, но типичных и когда-то популярных.
В первой главе «Философия истории и идеалы позитивизма» (с. 15-52) автором проводится реконструкция философско-истори-ческих взглядов П.Н. Милюкова, П.Н. Савицкого, Р.Ю. Виппера, К.Р. Качоровского и Ю.В. Ключникова. Повилайтис показывает, что все эти, на первый взгляд, такие разные, мыслители являются представителями одной из самых влиятельных в России на рубеже Х1Х-ХХ вв. философских традиций - позитивизма. И объединяет их прежде всего «культ факта» (с. 15). Реконструкция взглядов каждого из указанных ученых проводится в соответствии с намеченным во «Введении» кругом вопросов. Так, Милюков отказывается от идеи всемирной истории как «не вполне соответствующей его пониманию позитивизма» (с. 18). За единицу научного исследования берется отдельный социальный, или национальный, организм. История у Милюкова предельно рационализируется, однако он сам идет на нарушение собственных принципов, декларируя право «отбирать материал в соответствии с целями исследования», что мож-
но объяснить влиянием на Милюкова идей Канта и неокантианцев (с. 20-21).
Особое место в ряду тех, кого волновали проблемы философии истории, занимал П.Н. Савицкий. Дело в том, что «свою задачу он видел в том, чтобы не только установить научную истину, но и на ее основе заложить фундамент новой идеологии» (с. 23). Центральным понятием его философии истории оказывается категория месторазвития, которая призвана обосновать геософию - «новую интергральную науку, задача которой состоит в синтезе... географии с историософией» (с. 24). В результате этого синтеза география приобретает нехарактерную для себя функцию оправдания исторического. Савицкий полагает, что в случае России речь идет о «совпадении границ особого культурного мира и особой географической области» (там же). По мысли автора книги, влияние среды на ход истории Савицкий пытается уравновесить признанием независимого характера духовных, в том числе и религиозных, факторов. Но, задается вопросом Повилайтис, «насколько это равновесие устойчиво: признание того, что свобода духа ограничивает власть природы, - это одно; но утверждение, что некоторые религии в силу своей истинности способны делать это особенно эффективно -совсем другое» (с. 25). Савицкий одновременно требует от идеологии соответствия критериям научности и утверждает ее религиозный фундамент, причем православие объявляется им - без каких бы то ни было аргументов - единственно верным исповеданием христианства. «Савицкий незаметно смешивает две разные истины, которые на деле полностью согласованы быть не могут» (с. 27).
Р.Ю. Виппер, один из крупнейших отечественных историков, начинал свою научную деятельность как поклонник Конта, затем увлеклся эмпириокритицизмом и накануне Первой мировой войны окончательно перешел на его позиции. «Его новое умонастроение вырастает из недоверия к иррационалистическому идеализму, вкуса к меткому описанию (Мах), критики теории прогресса (после 1905 г.) и релятивизма, причина которого в субъективистской трактовке процесса исторического познания» (с. 31). Виппер выступает против некритического применения метафизических конструкций в качестве объяснительных моделей, против проведения аналогий между жизнью общества и жизнью организма, поскольку такие аналогии лишены основания. Он показывает, что христианское,
жертвенное видение мира и национальный мессианизм так глубоко поникли в современную ему культуру, что не дают возможности человеку понять историю. Помочь ему в этом - такова задача историка.
К этой же, позитивистской, традиции примыкает народник К.Р. Качоровский, получивший известность прежде всего своими исследованиями сельской общины в России. Для него образцом научности является, разумеется, естествознание. Приблизиться к этому идеалу историческое познание может только путем расширения и усовершенствования статистических методов. Возникшее в пореволюционную эпоху ощущение иррациональности всей исторической жизни Качоровский не склонен абсолютизировать: он отказывается считать его следствием онтологической специфики исторического бытия и объявляет его результатом «слабости наших познавательных способностей» (с. 37). Качоровский также ратует за построение научной идеологии - социалистической. Основой такой идеологии должна стать теория познания, которую он называет «критикоактивизмом». «Она возникает при соедении экспериментально-статистических методов и способности к сознательному и смелому социальному изобретению» (с. 38).
Ю.В. Ключников работал в той же позитивистской традиции и отстативал идею о том, что история дейтствительно была до последнего времени иррациональной, но с революцией у человечества появилась возможность сделать историю рациональной. Он считает, что в самой природе человека заложена способность не только познавать историю, но и ее созидать. Такой подход к истории позволил Ключникову начать процесс «десакрализации истории» (с. 47). В заключение этой главы Повилайтис делает вывод, что «взгляд на философию русского зарубежья как исключительно религиозную не вполне верен... Именно принципы классического позитивизма определяли стиль работы большинства исследовательских центров в эмиграции в межвоенный период» (с. 49, 51).
Во второй главе «Религиозно-философская мысль об истории и историческом познании» автор книги делает попытку решить «проблему оценки эвристического потенциала и историко-философской интерпретации той философии истории, что получила свое развитие в эмиграции в рамках религиозно-философской традиции» (с. 53). Через анализ концепций Н.А. Бердяева, С.Л. Франка,
Л.П. Карсавина, Г.П. Федотова, Ф.А. Степуна, Г.В. Флоровского, Я. А. Бромберга, Г.Н. Полковникова показывается, что в своем противопоставлении позитивизму и претензии на право стать новой философской и идеологической установкой эти концепции выстраивались нарочито метафизично. Так, для Степуна смысл исторического процесса заключается в осуществлении на земле сверхисторического: он признает существование Божьего замысла. Степун полагает «основной методологической проблемой вопрос о принципах выделения из потока истории явлений, подлежащих описанию в качестве революции». Решая эту проблему, Степун выявляет универсальные принципы, которые, согласно Повилайтису, «могут быть использованы при анализе любого сложного, надындивидуального исторического образования» (с. 82). Степун отказывается от позитивистской трактовки объективности и предлагает заменить приемы, широко распространенные в естественных науках, а именно: индукцию и обобщение, типологическим описанием, близким методологии, разрабатываемой в то время в феноменологии, а также в работах М. Вебера. Такие понятия, как нация, класс, эпоха, война, революция, государство, теперь считаются не абстракциями, а «идеал-типическими конструкциями», отражающими типические черты в чистом виде, с предельной ясностью, которая в конкретной истории недостижима. Такая конструкция - это модель, критерием истинности которой является способность отражать сущность постигаемого явления, его идею. Более того, Степун приходит к «заключению, что историчность того или иного события требует его осмысленности: революция, рассматриваемая под таким углом зрения, есть событие, имманентное судьбе человечества; для явлений подобного рода отсутствие смысла равносильно небытию» (с. 83). Однако это не означает, что историческое знание может быть полностью определено, т.е. без ущерба для содержания выражено логически стройными и непротиворечивями формулами. Философ понимает историю диалектично: типологические конструкции составляют структуру исторической жизни (статика) и одновременно связаны с процессами становления истории (динамика). Степун использует метафору портрета («закон портрета»)1:
1 Степун Ф. А. Религиозный смысл революции, (1929) // Степун Ф. А. Сочинения. - М., 2000. - С. 380.
историческое познание не может быть полностью объективным, поскольку историк находится под влиянием интуиций и впечатлений современного ему мира, избавиться от которых он не может и воспринимает события прошлого в перспективном преломлении. Это говорит о том, что историческое познание ближе эстетике, чем естественным наукам. Но учение Степуна об истории не превращается в панэстетизм, поскольку философ считает, что «за духовные события мы несем нравственную ответственность» (с. 85). Однако построить историософию, в основе которой лежат только этические ценности, невозможно, считает Повилайтис, поскольку такая история оказывается антиисторичной: имела бы место подмена целей исследования - на место причинного объянения встало бы оправдание.
В эмиграции были созданы также такие философско-истори-ческие системы, которые нельзя отнести ни к сциентистско-позитивистской, ни к религиозно-философской традиции. Об этих системах речь идет в третьей главе «Человек и культура. Философия истории в поисках новых ориентиров» (с. 113-168). К ним можно отнести философско-исторические концепции П.Б. Струве, П.М. Бицилли, Б.П. Вышеславцева, Г.А. Ландау, Н.С. Трубецкого, Н.А. Реймерса, Н.В. Устрялова. Одним из ключевых представителей русского зарубежья, развивавшим «культурологический» подход к истории, был П.Б. Струве. «В случае Струве политический конерватизм сочетался с вполне актуальными методологическими установками: социальный активизм, признание реальным единичного, исключительно уважительное отношение к фактам, утверждение свободы не только в философской, но и в политической сфере» (с. 165).
Другим, не менее оригинальным мыслителем был Реймерс. Он сам объявлял себя последователем немецкого неокантианца Г. Риккерта, что, однако, не помешало ему в отдельных вопросах подвергнуть учение его немецкого учителя пересмотру. Реймерс попытался применить эстетический принцип в истории: он считал, что история включает в себя как элементы науки, так и элементы искусства, причем последние более значимы для ее понимания. Эстетическая оценка духовной жизни заключается в «выделении нормативно-общих элементов сознания человека», поскольку «эта оценка играет чрезвычайно важную роль в деятельности истори-
ка»1. Но признание равноправности науки и поэзии оборачивается сведением исторического познания к интуиции, поскольку выделить ценное можно лишь интуитивно. Роль фактов редуцируется до «иллюстрации интуиции» (см.: с. 151).
В заключение автор делает вывод, что «в эмиграции философии истории как целостной и законченной системы не существовало, а ее развитие не составляет полноценного процесса - слишком мало времени дала русская история изгнанникам на то, чтобы высказаться» (с. 170). Однако именно они сделали предметом философского размышления саму возможность истории, в чем и состоит их заслуга.
Н.А. Дмитриева
1 Реймерс Н.А. Эстетический принцип в истории. - Париж: УМСА-Рге88, 1931. - С. 25.
