CC BY
129
52
УДК 101.8
В. И. Повилайтис
РОБЕРТ ВИППЕР О ФИЛОСОФСКИХ ОСНОВАНИЯХ ИСТОРИИ И ИСТОРИЧЕСКОЙ НАУКИ (по работам 1920-х годов)*
Рассматриваются работы Роберта Виппера «Кризис исторической науки» (1921) и «Круговорот истории» (1923). Анализируются проблемы философских оснований истории и исторической науки.
Robert Vipper's works «The crisis of a historical science» (1921) and «Circulation of history» (1923) are considered. The problems of the philosophical foundations ofhistory and historical science in this article are analyzed.
Роберт Юрьевич Виппер (1859—1954) начал свою преподавательскую деятельность в России еще до революции, работал в Латвийском университете в Риге (1924—1941), а последние годы жизни провел в советской Москве. Он заслуженно считается одним из крупнейших отечественных историков. Но в своих исследованиях Виппер не замыкался только на специальных исторических проблемах, его также глубоко интересовали вопросы философии и методологии истории. Выражением этого интереса стали работы разных лет, посвященные изучению оснований исторической науки1.
По ряду причин особый интерес в наследии ученого вызывают работы 20-х годов, где отражен своеобразный поход к пониманию истории и исторической науки, который ученый исповедовал и позднее, уже работая в независимой Латвии. Здесь следует упомянуть казанскую брошюру «Кризис исторической науки» (1921) и «Круговорот истории» (1923) — небольшой сборник статей, вышедший в Германии в московско-берлинском издательстве «Возрождение». В этих работах ученый касается широкого круга социально-политических, культурных и философских проблем. С учетом более ранних сочинений, эти материалы могут стать основанием для реконструкции взглядов, разделяемых ученым в 20—30-е годы.
Назвав на рубеже ХХ века классический позитивизм пройденным этапом исторической науки, ученый все же испытал заметное влияние эмпириокритицизма2. Историк, считает Виппер, вынужден задавать се-
* Статья подготовлена в ходе осуществления исследовательского проекта РГНФ, грант № 07-03-00484а.
1 К основным дореволюционным работам Виппера по этой проблематике следует отнести «Новые направления в философии общественной науки» (1903), «Очерки теории исторического познания» (1911), «Заметки историка о современных религиозных исканиях» (1916).
2 Сошлемся на несколько эмоциональную характеристику взглядов Виппера Карсавиным (см. «Философия истории» (1923)). Для последнего Виппер — талантливый ученый, который, почувствовав «несогласуемость причинного истолкования с историческим методом», все же подменил в своих работах «исследование проблемы достойною последователя О. Конта борьбою с метафизическим понятием души, скрывающимся за мыслью о причинно воздействующей силе» [4, с. 22].
Вестник РГУ им. И. Канта. 2008. Вып. 6. Гуманитарные науки. С. 52—58.
бе вопросы по преимуществу философские, его задача — «определить, что мы сами вносим в восприятие, в наблюдение фактов; с какими категориями приступаем мы к ним; <...> какова во всем нашем знании о мире доля необходимых и неизбежных предрасположений нашей мысли» [1, с. 27]. Того же круга проблем он касается, когда среди прочего утверждает, что «в известном смысле вся историческая реальность и заключена в ее изобретении, в человеческих представлениях, насколько художники и поэты сумели их закрепить и передать» [2, с. 107].
Вырастающее из этих оснований видение истории заставляет ученого в 20-е годы искать новые темы и подходы: «Мы еще недавно спрашивали о состояниях, о жизни масс, о направлении интересов. Мы теперь хотим, прежде всего, знать события, роль личностей, сцепление идей» [1, с. 13]. Так на первый план вновь, после долгого увлечения социологической интерпретацией истории, считает Виппер, выходит единичное — современную историческую науку должен занимать отдельный человек. Но такой коренной пересмотр принципиальных оснований исторической науки имеет как минимум две причины.
Во-первых, в первой четверти ХХ века бурное развитие ряда гуманитарных и естественных наук заставило историков пересмотреть представления о статусе и содержании процессов познания. Второй причиной следует назвать русскую революцию, ее социально-политические последствия, которые сами по себе стали вызовом для академической исторической науки. Тот, кто принял революцию, стремился доказать необходимость и закономерность этого события: к примеру, русский марксизм с редким упорством бился над формулировкой ключевых законов исторического развития, превращая каждый исторический факт в телеологически ангажированное звено причинно-следственной цепи3.
Отрицательное отношение к революции находило свое методологическое оформление в трех подходах: в рамках первого признание закономерного характера революции сопровождается общей отрицательной характеристикой этого события. Второй подход держится на представлениях о случайности и иррациональности произошедших в России событий — в рамках данного подхода революция есть порождение хаоса, взрыв стихийных, не поддающихся пониманию начал исторической жизни. (Именно поэтому она не может быть осмыслена.) Третий подход трактует историю как религиозную мистерию, в которой логика сцепления событий подчинена иным, высшим началам.
Подобно многим русским мыслителям, под влиянием революции Виппер пересмотрел некоторые свои идеи. В 20-е годы он оценивает революцию негативно. Для него она закономерна как итог долгой и
53
3 Марксистами сомнение в реальности прогресса всегда воспринималось болезненно. Характерный пассаж из советской периодики по поводу «Очерков методологии общественных наук» (1922) Франка: «Проф. Виппер в своей книжке "Кризис исторической науки" (1922 г.) ополчается против теории прогресса и особенно против исторического материализма в целом. Карсавин грозит нам статьей "Мираж прогресса" (см. "Мысль", I) и т. д., и т. д. И тут же и Франк! Какое внушительное подтверждение основного положения исторического материализма, что "бытие определяет формы сознания"!» [3, с. 227] .
54
продолжительной болезни — ее причины объективны, но благом она не является. Трагическое состояние пореволюционной России ученый называет отдаленным последствием начавшегося еще в XIX веке упадка национальной культуры: разрушение традиционного уклада жизни, подражательность, отсутствие понятной и осознаваемой большинством цели привели к тому, что жизненные силы культуры иссякли.
Виппер отказывается от представлений об универсальном и поступательном характере исторического процесса, поскольку для него сама история отрицательно решила вопрос о реальности единого общечеловеческого прогресса. Он пишет о том, что вера во всеобщий прогресс человечества как выражение высшего закона исторической жизни уже не является бесспорной, эта теория, «еще недавно занимавшая в науке господствующее положение, кончилась, выветрилась из умов» [1, с. 29].
Для новой эпохи, считает Виппер, характерно иное мироощущение, пропитанное трагизмом и пессимизмом: «Мы чувствуем, что наша цивилизация, подобно греко-римско-иудейской, клонится к кризису, дошла, после блестящего критицизма, после лихорадочного напряжения деятельности, до упадка и бессилия, слышит все больше и больше неминуемое приближение варварства. Опять культурное человечество, переживши период разрушения, которое многие благодушно зовут живительной революцией, ждет какой-то реставрации, когда значительно уменьшенному составу образованных людей придется спасать гибнущие духовные ценности, приспособлять для дичающего общества обрывки старой науки и искусства к его сокращенным потребностям» [2, с. 99].
Круг философско-методологических проблем, который очерчен данными установками, включает в себя, к примеру, вопрос о природе общего в истории и специфике его познания. Применительно к работам Виппера этот сюжет может быть конкретизирован следующим образом: в своих книгах 20-х годов ученый говорит о невозможности найти универсальные законы исторического развития, при помощи которых история перестала бы быть только наукой о прошлом и приобрела бы прогностическую функцию. Но параллельно с этим ученый в своих статьях активно проводит аналогии, параллели, сравнения между современностью и далеким прошлым, и дело здесь не только в попытке сделать историю злободневной — сравнение как способ уяснения содержания исторического процесса имеет смысл, только если в отдельных исторических фактах мы обнаруживаем универсальное, общее разным эпохам содержание.
Так, к примеру, отказываясь от поиска жестких закономерностей, Виппер все же обнаруживает на примере греческой и римской истории определенную логику сцепления событий, своеобразную эвристическую модель, которая в общих чертах позволяет понять механизмы становления и развития сложных национально-государственных образований. Начинается это движение довольно часто мощным национальным подъемом, следствие которого — экспансивность молодого государства. Обладая избытком национальной энергии и мощи, оно может подчинить себе значительные пространства, что приводит к усилению универсальных, космополитических начал. При сохранении культур-
ного потенциала и экономической мощи, действительно творческие — национальные — начала истощаются. У ученого создается впечатление, что «эти два процесса, культурный и национальный, идут параллельно, но противоположным ходом: один вверх, другой вниз. По мере того, как утончаются формы общежития, сложнее становится научная мысль, требовательнее литературные вкусы, национальные начала отступают» [2, с. 69 — 70].
Возникает вопрос: почему то общее, что бесспорно существует, но не может принять форму закона, способного предсказывать будущее, все же опознается нами? Виппер решает эту проблему, признавая существование того, что можно назвать постоянным элементом в природе человека и в строении человеческого общежития. Это утверждение, считает ученый, следует из опыта, доказывающего, «что все наши переживания составляют повторение того, что много раз бывало, что знакомые нам душевные бури, порывы фантазии, запросы мысли и наблюдения над миром, подобные нашим, составляли содержание жизни далеких поколений в разных широтах, в разные эпохи» [2, с. 104]. Но, на деле, сугубо исторических оснований для подобных суждений нет. Перед нами значительное философское допущение, цель которого — утвердить единство и связанность исторического процесса. В изучении истории необходим целостный подход, учитывающий все реально существующие связи между различными культурами, и потому даже тот факт, что русская история «изучалась очень долго, точно какой-то процесс sui generis со своими особыми законами существования», Виппер оценивает отрицательно4.
Виппер не отказывается от исторического прогноза полностью: для него суть прогноза в опознании определенной объективной тенденции, которая, однако, лишена жесткой формы закона. Существует масса факторов, способных изменить течение истории5. Обращение к этим сюжетам придает историческому описанию легкий феноменологический оттенок: так, при характеристике XIX века Виппер сосредоточивается на том, каким образом индустриальная эпоха изменила сознание человека; экономическую подоплеку этих процессов автор сознательно оставляет в тени. В «Круговороте истории» он в качестве характерных черт этой эпохи называет скоротечность развития, нервическую поспешность, жадность и неумеренность устремлений общества — все то, что, по мнению ученого, и привело к внезапной гибели культуры в пожаре революции. Эта тенденция раскрылась в увлечении западной цивилизации техническим творчеством, параллельно с забвением личных умений и сокращением оригинальной личной жизни. Ее продолжением стала
55
4 В отечественной исторической науке «обрезывали все нити, которыми русская история связана с историей других народов; русская история никогда не трактовалась как составная часть всемирной, а ведь она — очень крупная, очень важная и характерная часть всемирно-исторического круга событий» [2, с. 76].
5 Рассуждая, к примеру, о природе войны, Виппер выводит на первый план психологические моменты. По мнению ученого, «война нужна для того, чтобы дать выход героическому началу в человеке, чтобы найти применение его энергии, духу изобретательности, направить фантазию из области сновидений и иллюзий на проявления воли, на поступки и предприятия» [2, с. 49 — 50].
56
демократизация нравов, совпавшая с развитием «крайней нетерпимости между классами и общественными группами, при неумении решить задачи социального устроения», самонадеянность и крикливость века, конфликт между проповедью эгалитарно-пацифистских идеалов и жестокостью эпохи, воинственностью, завистью, усиленным желанием поставить себя в привилегированное положение [2, с. 6 — 7].
Однако, рассуждая о культуре и силах, определяющих ее развитие, Виппер отдает себе отчет в метафоричности этих понятий. Он не склонен, подобно Карсавину или Полковникову, приписывать народу, государству и прочим надындивидуальным образованиям субстанциальный характер — для него это достаточное условное обозначение сложного комплекса объектов и возникающих между ними отношений. Еще одним фактором, искажающим историческое познание, по Випперу, являются культурные и религиозные стереотипы, укорененное в христианстве жертвенное видение мира, характерное для самосознания русского народа мессианство. По его мнению, перед нами немотивированные метафизические допущения. Они приобретают определенный вес оттого, что историческая наука не всегда имеет достаточно материала для сравнений и заключений. Причины здесь могут быть разными, но следствие всегда одно — философия берется за решение вопросов, которые лежат вне ее компетенции.
Наиболее критичен Виппер в оценке эвристических возможностей платонизма6 и гегельянства7. С точки зрения ученого, для исторической науки данные философские системы не несут ничего положительного в силу своего произвольного и догматического характера: «Наши диалектические, платоновские и другие методы, которыми мы до сих пор орудовали, — богословская схоластика и больше ничего» [2, с. 75 — 76].
В основе этой оценки лежит убеждение, что историческое событие можно интерпретировать, находить в нем некое универсальное содержание, но нет такого подлинно научного метода, который мог бы позволить нам абсолютно точно предсказать будущее. Сказанное Виппером в значительной мере объясняет характерное для него в 20-е годы отношение к марксизму: рожденную в XIX веке теорию классовой борьбы он называет близорукой и неприемлемой для социального анализа. Причина в том, что построенная Марксом теоретическая конструкция опиралась только на материал из новейшей истории Англии, и ученики
6 Приведем следующее критическое по контексту высказывание Виппера на эту тему: «Мы явно поддаемся платонизму, когда олицетворяем нацию, представляем ее себе, как одно мыслящее, чувствующее существо, когда воображаем эпохи падения национальной энергии в роде окукления гусеницы, а возрождение нации в виде появления нового духа, воплощенного в новом существе, для которого оболочка из гроба превращается в колыбель» [2, с. 59].
7 Виппер пишет: «Среди электрического театра Гегеля самой эффектной и ослепительной пьесой была феерия с чудесными превращениями положительного начала в отрицательное и отрицательного в положительное. Мы, ученики XIX века, легко попадаем в роковую ловушку диалектики и начинаем верить, что из пепла величайшего разорения вылетит сразу народившаяся там райская золотая птица» [2, с. 57].
немецкого философа «ничего не сделали для разработки его метода, ничего больше не наблюдали, ничему не научились» [2, с. 119]. Для ученого главный промах марксистов в объяснении механизмов исторической динамики в том, что они необоснованно упрощают строение общества. Марксисты, по мнению Виппера, не понимают, что наряду с рационально определимыми интересами в становлении истории огромное значение имеет иррациональный компонент, который обнаруживает себя зачастую в феноменах привычных и обыденных. К их числу ученый относит бытовые привычки, наследственные вкусы, укоренившиеся и передающиеся из рода в род характеры, и шире — проявления творческого начала в человеке, порывы его фантазии [2, с. 119].
Для ученого исходной установкой становится утверждение генетической и идейной близости построений в духе научного социализма идейному багажу предшествующей — капиталистической эпохи. Несмотря на непримиримые внешние противоречия между трудом и капиталом, в сфере идей новая, социалистическая идеология воспроизводит давно устоявшиеся и отработанные приемы и методы. В качестве примера сошлемся на рассуждения Виппера, посвященные проблемам войны и мира: для ученого «научный социализм — верный, отлично вышколенный ученик капиталистической теории; с небольшими вариациями, с включением утопического словечка «пролетариат», он повторяет упования английских промышленников начала XIX века; он разделяет с пророками капитализма веру в то, что культурное человечество все зреет умом и, когда окончательно созреет, поймет нелепость войны и окончательно, навсегда от нее избавится» [2, с. 41—42]. В трактовке Виппера столкновение двух этих идеологий не дает положительного результата именно потому, что каждая из них частична и относительна; по-существу, в научном социализме мы имеем дело с инверсией принципов, лежащих в основе отрицаемого им капитализма. Из этого следует, что новая идеология не имеет творческих возможностей преодолеть издержки старой — она обречена на вечное отрицание, без намека на возможность ее творческого преодоления. Абсолютизировав свою правду, приписав только ей право на существование, политики, идеологи, философы утратили возможность дать объективное и полное описание индустриального мира. Они отказались от целостного взгляда на мир и превратились в «две ожесточенные, слепые догматические секты, из которых каждая в отдельности не права и каждая в отдельности бессильна творить жизнь», которые сражаются под знаменами капитализма и пролетариата [2, с. 115 — 116].
Идейное родство этих извечных идеологических противников проявляется, к примеру, в признании безусловно положительного значения теории прогресса. В качестве наглядного доказательства верности идеи прогресса чаще всего ссылаются на развитие техники, призванной решить весь комплекс задач, которые ставит история. Техника призвана накормить, обустроить и замирить человечество, однако именно эту — гармонизирующую — функцию технического прогресса Виппер ставит под сомнение. Для него техника в своем хозяйственном и политическом измерении совпадает с капиталом и государством; три этих явления для
57
58
ученого почти синонимы: они с разных сторон описывают одно. Но поскольку тяга к войне заложена в человеке, объективно следует из понятия государства и капитала, техника не в состоянии ее уничтожить; напротив, «война с техникой родится, с техникой нарастает и ширится» [2, с. 43]. Отождествляя понятия капитала, государства и техники, Виппер также отказывается от принятого в марксизме экономического детерминизма, согласно которому уровень развития хозяйственных отношений определяет не только логику развития политической системы, но и темпы научно-технического прогресса. Экономика оказывается составной частью более сложных культурно-исторических процессов, которые не могут быть сведены только к процессу производства и обмена товаров.
Отказывается Виппер и от другой, не менее популярной историософской схемы, появление которой в русской мысли традиционно связывается с именами Данилевского и Леонтьева. Рассуждая о применимости органического миросозерцания к историческому процессу, Виппер приходит к заключению, что «в определении условий жизненности нации сравнение с организмами мало помогает; понятия возраста, молодости, старости плохо приложимы к эпохам существования наций; для сроков их жизни не находишь определенной формулы или закона» [2, с. 65]. Но если культура живым организмом не является, то и возможность возрождения культуры следует «разуметь его в условном смысле восстановления какой-то старой, не исчезнувшей совсем жизни и организации» [2, с. 71]. В этом понятии нет никакой мистики. Вместо поэтических рассуждений о переходах души народа от небытия к бытию Виппер говорит о культурном возрождении как реставрации, восстановлении (возможно, частичном) определенной структуры.
Итак, в работах Виппера 20-х годов мы вполне обоснованно можем видеть одно из многообразных проявлений тех научных и философских тенденций, которые определяли развитие исторической науки и социально-философской мысли в русском зарубежье. Он предлагает не доверять метафизике объяснение исторического процесса, осторожнее проводить аналогии между жизнью общества и организма, указывает, на то, что глубоко проникшее в нашу культуру христианское, жертвенное видение мира, национальный мессианизм и прочие культурные и религиозные стереотипы часто мешают человеку уяснить подлинный смысл истории. Но главная задача историка именно в этом.
Список литературы
1. Виппер Р. Кризис исторической науки. Казань, 1921.
2. Виппер Р. Круговорот истории. М.; Берлин, 1923.
3. Грасис К. Франк С. Л. Очерк методологии общественных наук. М., 1922. [Рецензия] // Красная новь. 1922. № 3. С. 276 — 278.
4. Карсавин Л. П. Философия истории. СПб., 1993.
Об авторе
В. И. Повилайтис — канд. филос. наук, доц., РГУ им. И. Канта, povilaitis@mail.ru.
