CC BY
72
СОЦИАЛЬНАЯ ПСИХОЛОГИЯ
2011.03.015-016. ПСИХОЛОГИЯ ТОЛПЫ: НОВЫЕ
ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЕ ПОДХОДЫ. (Сводный реферат)1.
2011.03.015. DRURY J., COCKING CH., REICHER S. Everyone for themselves? A comparative study of crowd solidarity among emergency survivors // British j. of social psychology - Leicester, 2009. - Vol. 48, N 3. - P. 487-506.
2011.03.016. PRATI G., PIETRANTONI L. Elaborating the police perspective: The role of perceptions and experience in the explanation of crowd conflict // European j. of social psychology. - Oxford, 2009. -Vol. 39, N 3. - P. 991-1001.
В статье британских психологов Джона Друри (Университет Суссекса, Брайтон), Кристофера Кокинга (Метрополитен университет, Лондон) и Стивена Райхера (Университет Сент-Эндрюса, Шотландия) представлен новый подход к осмыслению массового поведения в чрезвычайных ситуациях, который базируется на классической теории социальной идентичности и Я-категоризации2 и акцентирует просоциальные аспекты «психологии толпы» (015). Свою задачу авторы видят в эмпирической верификации выдвинутой ими гипотезы о массовом поведении в обстоятельствах, чреватых реальной угрозой для жизни, как о «преимущественном проявлении отношений солидарности, которые вырабатываются в
1 Реферат подготовлен в рамках исследовательского проекта РФФИ 11 -06-00347а «Социальная солидарность как условие общественных трансформаций: Теоретические основания, российская специфика, социобиологические и социально-психологические аспекты».
См.: Turner J.C. A self-categorizaton theory // Rediscovering the social group: A self-categorization theory / Ed. by J.C. Turner. - Oxford: Blackwell, 1987. - P. 4267; Social categorization and intergroup behavior / Tajfel H., Billig M., Bundy R.P., Flament C. // European j. of social psychology. - Oxford, 1971. - Vol. 1, N 2. - P. 149178.
контексте самой чрезвычайной ситуации» (015, с. 488). В обосновании своей гипотезы британские исследователи усматривают продолжение и развитие полемики с защитниками иррационалистиче-ского толкования коллективного поведения перед лицом опасности в терминах «массовой паники». Подобные толкования, берущие начало в классических трудах пионеров социальной психологии (Тарда, Лебона, Росса, Макдугалла), констатируют очевидное различие в поведении больших скоплений людей в повседневных и чрезвычайных обстоятельствах. При этом в фокусе внимания оказываются эгоистически-соревновательные действия индивидов, составляющих толпу, их стремление спастись любой ценой, в том числе - за счет жизни других. Поведение толпы как проявление массовой паники объясняется диктатом инстинктов и простейших (первичных) эмоций (страх), обладающих эффектом психологического заражения и побуждающих людей подчинять свое поведение задаче личного выживания.
В академической социологии и психологии теория массовой паники давно не принимается всерьез. Однако она сохраняет свое влияние в смежных областях научного знания (например, в сравнительной биологии), в обыденных интерпретациях чрезвычайных происшествий, их освещении СМИ, а также при проектировании публичных пространств, предназначенных для большого скопления людей, и при разработке программ массовой эвакуации службами спасения.
Традиционные установки массового сознания, обусловленные стереотипом «массовой паники», противоречат эмпирическим данным, которые накоплены за последние десятилетия психологией и социологией чрезвычайных ситуаций (disaster research). Речь идет о готовности людей, ставших заложниками обстоятельств, которые опасны для жизни, прийти на помощь друг другу, оказать поддержку, проявить сочувствие и сострадание в отношении тех, кто разделил с ними судьбу. Эти данные свидетельствуют также о стремлении попавших в беду придерживаться социальных норм и правил поведения, принятых в обычной жизни (вежливость, уважение к старшим, гендерные роли, попытки соблюдать очередность при экстренной эвакуации и т.п.). Для объяснения этих феноменов, противоречащих иррационалистическим трактовкам массового поведения, были разработаны две социально-
психологические модели (нормативная и аффилиативная, или «присоединительная»), которые, по мнению Друри и его коллег, дополняют друг друга, но не исчерпывают самого феномена.
Согласно нормативной модели, поведение больших групп людей перед лицом опасности обусловливается теми же социальными нормами и ролями, которыми они привыкли руководствоваться повседневно. Эти нормы не исключают вероятности возникновения паники и в то же время составляют ее серьезную альтернативу, помогая людям в экстремальных обстоятельствах ориентироваться на привычные поведенческие паттерны \ Аффи-лиативная модель базируется на двух теоретических предпосылках, согласно которым: а) поведение людей перед лицом массовой угрозы жизни мотивировано их стремлением к контактам с теми, кто им дорог, близок или хотя бы знаком, причем это стремление является более мощным поведенческим стимулом, чем поиск выхода из сложившегося положения; б) присутствие близких (друзей, знакомых, родных) оказывает гипнотически-успокаивающее действие, притупляя инстинкт самосохранения; этим, в частности, объясняется готовность людей скорее погибнуть вместе с любимыми, чем выжить в одиночку2.
Нормативный подход служит основным инструментом критики иррационалистических моделей коллективного поведения. Однако он лишь констатирует массовую приверженность повседневным социальным нормам и поведенчески-ролевым стереотипам в чрезвычайных ситуациях, но не выявляет причин происходящего. Кроме того, названный подход, как и аффилиативная теория, не может объяснить таких особенностей массового поведения в чрезвычайных обстоятельствах (засвидетельствованных многими очевидцами в последние десятилетия), как эмпатия и взаимопомощь между совершенно незнакомыми людьми, их стремление прийти на выручку чужим, зачастую с риском для собственной жизни. Ограниченность существующих моделей массового поведения в экстремальных ситуациях авторы статьи связывают с ориен-
1 См.: Johnson N.R. Panic and the breakdown of social order: Popular myth, social theory, empirical evidence // Sociological focus. - Haifa, 1987. - Vol. 20, N 3. -P. 171-183.
См.: Mawson A.R. Understanding mass panic and other collective responses to threat and disaster // Psychiatry. - Oxford, 2005. - Vol. 68, N 2. - P. 95-113.
тацией их сторонников на социальные отношения и связи, которые предшествовали таким ситуациям, т.е. сложились до их возникновения. Если адепты гипотезы о массовой панике констатировали разрыв прежних связей между людьми, попавшими в беду, то их оппоненты настаивают на сохранении или репродукции в экстремальных обстоятельствах отношений, принадлежащих сфере обыденного. Задача социально-психологической теории, однако, состоит в том, чтобы «сделать понятной саму возможность создания социальных связей», т.е. психологического продуцирования просо-циальных форм поведения и социальной солидарности в экстремальных ситуациях ее участниками (015, с. 488).
Этот процесс может быть убедительно описан в терминах теории социальной идентичности, которая посредством детального моделирования инклюзивных процессов Я-категоризации «объясняет, по крайней мере, некоторые новейшие аспекты массового поведения в чрезвычайных обстоятельствах, связанные с просоциаль-ными тенденциями психологии толпы», утверждают Друри и его соавторы (015, с. 489). Опираясь на идеи Дж. Тернера и их развитие в ходе экспериментальных исследований поведения больших групп в чрезвычайных ситуациях, авторы предлагают различать физическую и психологическую толпу. Первая - как совокупность отдельных индивидов и малых групп - может трансформироваться во вторую в тех случаях, когда действия какой-либо аут-группы квалифицируются большинством в качестве дискриминационных (опасных, угрожающих и т.п.). Общий для членов толпы антагонизм по отношению к «врагу» приводит в действие социально-психологический механизм деперсонализации, т.е. формирование представления о взаимозаменяемости (в некоторых измерениях) собственного Я и Я других и перцептивную классификацию других (разделяющих твое видение реальности) как части собственного Я. В результате люди, составляющие психологическую толпу, начинают воспринимать себя как единое целое, сплотившееся перед лицом общего врага, что, в свою очередь, «образует фундамент солидарности, связанности и психологического самоусиления толпы» (там же). Очевидно, что в чрезвычайных ситуациях внешним врагом выступает реальная и общая для всех угроза жизни, или «тема общей судьбы». В таких обстоятельствах людей объединяет ощущение «общего "мы"» ^е-пе88), которое - в качестве специфиче-
ского типа социальных взаимосвязей - создается именно в контексте опасности, а не репродуцируется в виде инобытия отношений повседневности, настаивают британские психологи. Поскольку же «общее "мы"» может быть определено как чувство связанности с другими, или категоризация других как членов моей группы, это понятие оказывается в одном ряду с определениями социальной идентичности и Я-категоризации Тернером и Тэджфелом.
Для эмпирической проверки гипотезы о психологическом конструировании отношений солидарности и прочих просоциаль-ных форм поведения на фоне социальной идентификации с другими в контексте чрезвычайных ситуаций были отобраны 11 мужчин и 10 женщин (из числа добровольцев, откликнувшихся на объявления в британских газетах). Все они являлись очевидцами и жертвами чрезвычайных ситуаций, имевших место в разных странах в период между 1971 и 2003 гг. Критериями для выбора чрезвычайных происшествий стали: а) массовое скопление людей в замкнутом пространстве; б) реальная угроза жизни; в) возможность спастись, ограниченная определенным временным отрезком. Этим критериям удовлетворяли такие события, как пожар (в офисе, кинотеатре, отеле), давка на стадионах и в местах проведения рок-концертов, гибель круизных лайнеров; некоторые участники проекта стали жертвами ложной информации о готовящихся терактах. Процедура исследования представляла собой полуструктурированные интервью с участниками экстремальных событий (рассказ очевидца о пережитом и ответы в свободной форме на вопросы интервьюера, касавшиеся случаев оказания помощи другим самим интервьюируемым, или его опыта как объекта такой помощи, либо его наблюдений, связанных с фактами взаимопомощи, солидарности, альтруизма, а также - с оценкой поведения окружавших его незнакомых людей с точки зрения социальных и моральных норм повседневной жизни). Моральная окрашенность вопросов, связанных с оказанием / неоказанием помощи другим самим участником событий, являлась наиболее уязвимым местом данного проекта, поскольку опрашиваемые могли вольно или невольно выдавать желаемое (нормативное) за действительное. Однако, полагают авторы статьи, этот недостаток их эмпирического исследования уравновешивается последующим комплексным анализом всех полученных данных, в особенности - описаний поведения других.
Материалы интервью были подвергнуты операционализации и кодированию применительно к трем тематическим группам переменных: 1) социальная идентификация с другими в момент опасности; 2) тема общей судьбы; 3) солидарность и иные формы про-социального поведения. Предварительный анализ данных позволил разделить респондентов на две группы; 12 человек (группа I) продемонстрировали высокий уровень социальной идентификации с другими в чрезвычайных обстоятельствах, 9 человек (группа II) -низкий уровень такой идентификации. Исследователи предположили, что члены группы I предоставят больше свидетельств личного и наблюдавшегося ими просоциального поведения, а также готовности к соблюдению социальных норм в момент опасности, чем субъекты группы II. Детальная обработка материалов опроса была нацелена на проверку этого предположения. В частности, выяснилось, что абсолютное большинство в группе I рассматривало минувшие события с позиций «общей судьбы» (члены группы II предпочитали рассуждать о своем одиночестве в толпе); очевидцы из группы I также чаще ссылались на факты оказания помощи другим (чужим, незнакомым), причем женщины чаще мужчин упоминали о себе как об объекте такой помощи (члены группы II акцентировали эгоизм либо безразличие других); в группе I абсолютное большинство настаивало на сохранении спокойствия и порядка в опасной ситуации - на фоне единичных случаев истерии и паники (в группе II доминировали оценки пережитого в терминах кошмара, хаоса, давки, свалки). В целом «в собранной информации все же преобладала констатация единения с незнакомыми людьми», - утверждают Друри и его коллеги (015, с. 499).
Особый интерес, по мнению авторов статьи, представляет повторяющийся (в особенности в воспоминаниях респондентов группы I) «мотив возникновения и усиления чувства сплоченности» среди участников трагических событий. Это обстоятельство полностью соответствует установкам теории социальной идентичности применительно к процессам Я-категоризации и указывает на «конституирование психологической толпы из совокупности соприсутствующих индивидов» (там же).
Если британские психологи акцентируют просоциальные тенденции в поведении толпы, то их коллег из университета Болоньи (Италия), Габриеле Прати и Луку Пьетрантони, интересуют
более традиционные аспекты психологии толпы - массовые действия в конфликтных ситуациях (016). Прати и Пьетрантони опираются на теоретические и эмпирические наработки Дж. Друри, С. Райхера и их соавторов из Великобритании К. Стотта и Т. Фарсайдса, которые в 1998-2003 гг. провели ряд исследований в рамках разработанной ими «полицейской перспективы» применительно к анализу психологии коллективного конфликта. Как отмечают Прати и Пьетрантони, концептуальная схема Стотта и Райхера представляет собой «конкретизацию теории социальной идентичности и Я-категоризации» применительно к макропсихологическим феноменам (016, с. 991)1. Предложенная ими модель антисоциального поведения толпы в ситуации конфликта возникла на пике критики теории деиндивидуализации, которая, в свою очередь, была нацелена на переосмысление классических толкований поведения толпы в терминах ее «исходной психопатологической природы» (Г. Олпорт, Г. Лебон). Сторонники теории деиндивидуализации связывали антисоциальные импульсы коллективного поведения с двумя социопсихологическими процессами - утратой личного (индивидуального) самосознания в толпе под влиянием высокой групповой сплоченности и массового возбуждения и потерей публичного самосознания вследствие анонимности и бесконтрольности действий толпы2.
Взамен гипотезы о деиндивидуализации людей, составляющих толпу, Друри, Райхер и Стотт выдвинули тезисы о социальной идентичности как о процессе и результате формирования специфического самоощущения «людей в толпе» и их Я-категоризации в контексте их взаимоотношений с членами той или иной аут-группы. Тем самым проблематика психологии толпы обретала ди-
1 См.: Stott S., Reicher S. Crowd action as intergroup process: Introducing the police perspective // European j. of social psychology. - Oxford, 1998. - Vol. 28, N 4. -P. 509-529; Drury J., Reicher S. Collective action and psychological change: The emergence of new social identities // British j. of social psychology. - Leicester, 2000. - Vol. 39, N 4. - P. 579-604; Drury J., Stott S., Farsides T. The role of police perceptions and practices in the development of «public disorder» // J. of applied social psychology. -Oxford, 2003. - Vol. 33, N 7. - P. 1480-1500.
См.: Postmes T., Spears R. Deindividuation and antinormative behaviour: A meta-analysis // Psychological bull. - Wash., 1998. - Vol. 123, N 3. - P. 238-259; Prentice-Dunn S., Rogers R.W. Deindividuation and the self-regulation of behaviour // Psychology of group influence / Ed. by P.B. Paulus. - Hillside (NJ): Erlbaum, 1989. -P. 86-109.
намический (интерактивный) характер вместо прежней констатации внутригрупповой статики. Формирование социальной идентичности «людей в толпе» мыслилось как подвижный двунаправленный процесс их взаимодействий с аут-группой, с одной стороны, и внутригрупповой динамики поведенческих норм и паттернов как результата внешних интеракций - с другой. В такой трактовке поведение толпы, в том числе и асоциальное, оказывалось не только следствием ее внутренней природы, но и продуктом отношений с аут-группой. Как утверждают Друри, Стотт и Фар-сайдс, конфликтная асоциальная направленность поведения толпы проявляет себя в тех случаях, когда имеют место: а) расхождения в способах определения идентичности участниками толпы и членами аут-группы (например, применение силы и принуждение в рамках «восстановления порядка» будут оцениваться как легитимные меры стражами правопорядка и как вопиющее беззаконие участниками демонстрации или спортивными фанатами); б) психологическое самоусиление группы (толпы) и ее уверенность в своем праве и способности навязать «противнику» собственное понимание ситуации (так, демонстранты или фанаты чувствуют себя вправе и в силах оказывать сопротивление полиции). Другими словами, «динамика легитимности и власти в отношениях между группами приобретает решающее значение для осмысления конфликтов», в которых одной из сторон выступает толпа, разъясняют мысль британских психологов Прати и Пьетрантони (016, с. 991).
«Полицейская перспектива» применительно к асоциальному поведению толпы, т.е. трактовка конфликта людьми, одетыми в полицейскую форму, позволяет проследить психологическое кон-ституирование такого поведения, считают британские психологи и их итальянские последователи. С этой целью Стотт, Райхер и Дру-ри провели ряд эмпирических исследований восприятия конфликтного поведения толпы британскими полицейскими. В ходе исследований были выявлены три ключевые темы, или три содержательных аспекта перцепции феномена толпы ее оппонентами (стражами порядка): 1) состав толпы: с одной стороны, полицейские были склонны видеть в ней гетерогенное образование, мини-картину общества в целом; с другой, все респонденты выделяли в толпе активное (психопатическое) меньшинство, состоящее из возбужденных, неадекватных и асоциально настроенных инди-
видов, и миролюбивое большинство, которое в ситуации конфликта быстро поддается внушению и заражению (подобная дифференциация, по мнению британских исследователей, воспроизводит две классические трактовки психологии толпы: характеристика патологического меньшинства соответствует подходу Г. Олпорта, подверженность миролюбивого большинства психологическому заражению согласуется с идеями Г. Лебона); 2) гомогенность угрозы, исходящей от толпы, что обусловило восприятие респондентами всех без исключения участников толпы (и меньшинства, и большинства) в качестве источника потенциальной опасности для аут-группы; 3) характер действий полиции, нацеленных на восстановление порядка: восприятие угрозы, исходящей от толпы, как гомогенной и необходимость обращаться с ее субъектами как с единым целым оправдывали в глазах полицейских жесткую тактику восстановления социального порядка и снимали с них ответственность за дальнейший ход событий. «Насильственная и иррациональная природа толпы служила, таким образом, достаточным объяснением сценария конфликта, и потому не возникало оснований для обсуждения действий полиции в качестве фактора эскалации или любой иной формы развития конфликта» (016, с. 992).
В эмпирическом проекте Дж. Друри (2003) изучению подлежали перцепция и практика специально обученных полицейских подразделений, предназначенных для урегулирования массовых конфликтных ситуаций. В опросе участвовали 80 человек; полученные данные в целом подтвердили гипотезы, касавшиеся обозначенного выше тематического содержания восприятия толпы стражами порядка. Прати и Пьетрантони провели аналогичное исследование среди итальянских полицейских (353 респондента) с тем, чтобы «убедиться в кросскультурной валидности» выводов британских коллег и «протестировать роль предыдущего или совокупного опыта противостояния толпе» в качестве переменной, обусловливающей характер перцепции массового асоциального поведения стражами правопорядка (016, с. 992, 993). С этой целью итальянские психологи включили в число параметров своего эмпирического исследования понятие «идеологическая модель толпы», подразумевая под этим репродукцию обыденных представлений об иррациональности толпы в процессе подготовки будущих полицейских и в контексте их служебных действий. Новизну своего
проекта Прати и Пьетрантони видели также в попытке проследить воздействие на восприятие толпы полицейскими (как аут-группой) таких факторов, как «уровень накопленного стресса» и «степень цинизма», в качестве «неизбежных издержек профессии» (регулярных столкновений с толпой в критических ситуациях). Таким образом, если Друри, Стотт и Райхер ограничились изучением социального и перцептивного опыта «общения с толпой» как такового, то Прати и Пьетрантони заинтересовались дифференциацией и конкретизацией такого опыта. Цель своего исследования они видят в том, чтобы проследить пути опосредования таких социально-психологических переменных, как предшествующий конфликту опыт общения полицейских с толпой, восприятие толпы в качестве гомогенной угрозы и единого (антисоциального) целого, одновременное признание ее внутренней психосоциальной неоднородности.
Результаты, полученные итальянскими психологами, подтвердили выявленную их британскими коллегами «связь между теоретической моделью толпы, характерной для стражей порядка, и их приверженностью ответной агрессии» (016, с. 998). На этом фоне проявились некоторые новые черты восприятия толпы полицейскими. В частности, итальянские респонденты, как правило, оценивали действия отдельных индивидов в толпе как иррациональные, но не насильственные, тогда как поведение толпы в целом квалифицировалось ими как агрессивное. Это наблюдение подтверждает справедливость предположения о существенном значении социальных представлений, касающихся толпы, для перцептивной оценки ее действий членами аут-группы. Кроме того, данное исследование сделало очевидной решающую роль «накопленного опыта» (стресс и циничное отношение к «людям в толпе») в самооправдании полицейскими насильственных способов восстановления порядка и их нежелании принять на себя ответственность за исход событий. Полученные результаты имеют непосредственное практическое значение для подготовки специальных полицейских подразделений, пишут в заключение Прати и Пьетрантони, поскольку демонстрируют действенность негативных стереотипных представлений о толпе (как репродукции классических социально-психологических моделей), приобретающих статус «самоисполняющихся пророчеств».
Е.В. Якимова
